Римская история в лицах

Опровергнуть обвинения в разложении войска, в неподчинении главнокомандующему и оскорбительных выпадах против него защитники Пизона не могли. Но отравление осталось недоказанным. Между тем, собравшийся перед сенатской курией народ кричал, что не выпустит из своих рук Пизона, если его оправдают. Заседание было отложено. Пизона под охраной преторианцев доставили домой. На следующий день... «Стойко вынеся возобновившиеся обвинения, угрозы сенаторов, всеобщую враждебность и озлобление, он ничем не был так устрашен, как видом Тиберия, который, не выказывая ни гнева, ни сострадания, упрямо замкнулся в себе, чтобы не дать обнаружиться ни малейшему проявлению чувства. Возвратившись домой, Пизон некоторое время что-то писал, как бы набрасывая, что он скажет в защитительной речи, и, запечатав, вручил написанное вольноотпущеннику. Затем он уделил обычное время трапезе и отдыху. Поздней ночью, после того, как жена вышла из его спальни, он велел запереть двери, и, когда забрезжил утренний свет, его нашли с пронзенным горлом, а на полу лежал меч». (Там же, 15)

Далее Тацит упоминает, что слышал от стариков, будто бы в руках у Пизона видели записку, обличавшую Тиберия. И что Сеян хитростью завладел ею, после чего Пизон был убит. История эта так и осталась до конца не проясненной. Создается впечатление, что Германика отравила жена Пизона, Планцина, по прямому указанию Ливии, а Тиберий узнал об этом позже. Но вынужден был прикрыть мать, опасаясь встречного разоблачения в соучастии в убийстве Агриппы Постума. Недаром Тиберий постарался на суде (уже после смерти Пизона) выгородить Планцину, причем, как пишет Тацит: «В защиту Планцины он говорил с чувством и сознанием постыдности своего выступления, и притом сославшись на просьбу матери...» (Там же, 17)

В результате две эти смерти, Агриппы и Германика, легли на совесть Тиберия. Что, несомненно, в значительной мере обусловило последующую эволюцию его характера, а также отношение к вдове и детям Германика.

Я приближаюсь к описанию второй половины правления Тиберия с ее обилием измен, заговоров, казней и все более глубоким погружением принцепса во мрак одиночества, мизантропии и мстительности. Светоний и особенно Тацит уделяют много места рассказам о жестоких событиях этого периода. Кое-что наиболее яркое и характерное намерен упомянуть и я. Но если говорить не о личной ненависти «мести, поле действия которых ограничивалось узким кругом сенаторов и «царедворцев», если вести речь об управлении государством, то следует признать, что в этой сфере деятельность императора Тиберия заслуживает уважения и даже похвалы. Такой вывод можно сделать на основании целого ряда фактов, разбросанных по различным описаниям жизни Тиберия. Я полагаю, что совместно эти факты прозвучат убедительнее. Они характеризуют Тиберия как рачительного, пожалуй, даже прижимистого хозяина, способного вместе с тем не жалеть денег, когда «хозяйство» этого требует. В качестве вступления к обещанному перечню фактов необходимо заметить следующее.

Экономическое положение Рима к концу правления Августа было далеко не блестящим. Эпоха внешней экспансии, контрибуций, захвата множества рабов закончилась. К счастью, Тиберий это хорошо понимал и успехи дипломатии ставил выше, чем перспективы военных авантюр. Нещадной эксплуатации провинций тоже был поставлен разумный предел. Однако собственное сельское хозяйство и ремесленное производство Рима малопродуктивны. Содержание двадцати пяти легионов, необходимых для защиты протяженных границ империи, стоит дорого. Римский плебс надо подкармливать. А грандиозное строительство и размах зрелищ для народа, снискавшие такую популярность Августу, опустошили не только императорскую, но и государственную казну. Необходимо ввести режим экономии и, одновременно, тщательный контроль за поступлением налогов и податей из провинций. Итак, без комментариев, обещанные факты.

С самого начала Тиберий отказался от дорогостоящих попыток снискать популярность у народа. За все время своего правления он построил один храм Августа и восстановил сгоревшую сцену в театре Помпея. Ни разу не устроил спортивных игр. На театральные представления и гладиаторские бои он сократил расходы, убавив жалованье актерам и сократив число гладиаторов... А чтобы и собственным примером побуждать народ к бережливости, он сам на званых обедах подавал к столу вчерашние и уже початые кушанья, например, половину кабана, уверяя, что на вкус половина кабана ничем не отличается от целого». (Светоний. Тиберий, 34) «...Более всего заботился он о безопасности от разбоев, грабежей и беззаконных волнений. Военные посты он расположил по Италии чаще прежнего. В Риме он устроил лагерь для преторианских когорт, которые до того не имели постоянных помещений и расписывались по постоям. Народные волнения он старался предупреждать до столкновения, а возникшие сурово усмирял... Хотя простой народ и страдал от высоких цен на зерно, но в этом не было вины принцепса, не жалевшего ни средств, ни усилий, чтобы преодолеть бесплодие почвы и бури на море. Заботился он и о том, чтобы во избежание волнений в провинциях их не обременяли новыми тяготами, и они безропотно несли старые, не будучи возмущаемы алчностью и жестокостью магистров. Телесных наказаний и конфискаций имущества не было». (Тацит. Анналы. Кн. 4, 6) «...он принимал наследство только в том случае, если считал, что заслужил его своею дружбой, и решительно от него отказывался, если оно было завещано человеком, ему неизвестным, питавшим вражду ко всем прочим...» (Там же, Кн. 2, 48) «...Нескольким сенаторам он помог в нужде, но, чтобы не помогать остальным, объявил, что окажет поддержку лишь тем, кто представит сенату уважительную причину своей бедности». (Светоний. Тиберий, 47)

В 17-м году сильнейшим землетрясением были разрушены двенадцать густонаселенных городов Азии, в их числе Сарды и Магнесия. Тиберий помог жителям этих мест деньгами и освободил на пять лет от уплаты всех податей в государственную и императорскую казну. В 19-м году из-за неурожая цены на хлеб поднялись особенно высоко. Тиберий установил твердую цену для продажи хлеба, объявив, что будет доплачивать разницу хлеботорговцам. В 27-м году в Риме случился большой пожар. Принцепс раздал пострадавшим деньги в соответствии с понесенным убытком. «В сенате ему принесли благодарность за это знатные граждане, и народ восхвалял его, ибо, невзирая на лица и безо всяких просьб со стороны приближенных, он помог своей щедростью даже неизвестным ему и разысканным по его повелению погорельцам». (Тацит. Анналы. Кн. 4, 64)

Неверно, будто бы, удалившись впоследствии на Капри, Тиберий вовсе забросил попечение о государстве и римском народе. В 34-м году случился в Риме еще один грандиозный пожар. И опять... «уплатив владельцам сгоревших усадеб и доходных домов их полную стоимость, Цезарь обратил это несчастье себе во славу. Эти щедроты обошлись в сто миллионов сестерциев и встретили в простом народе тем большее одобрение, что для себя принцепс строил очень умеренно...» (Там же. Кн. 6, 45)

В заключение этого небольшого экскурса в экономику стоит указать, что на день смерти Тиберия в казне находилось около 700 миллионов денариев (!) (по данным J-M. Engel L'Empire romain, Paris, 1986).

Года не прошло, как прах Германика успокоился в мавзолее Августа, а Тиберий уже предпринимает решительные шаги для закрепления власти в Риме за своими прямыми потомками. Сенат по указанию принцепса избирает Друза (совместно с Тиберием) консулом на 21-й год. Отец собирается уехать на год из Рима в Кампанию — якобы для лечения. Пусть сын осваивается в качестве единовластного правителя. Любви к нему Тиберий, быть может, не питает — да и способна ли его сумрачная, опустошенная душа на отеческую любовь? Но продолжение себя самого и всего рода Клавдиев он в сыне видит. А потому «благоволит» и надеется на него. Светоний, между прочим, роняет замечание: «К обоим сыновьям — и к родному Друзу, и к приемному Германику — он (Тиберий. — Л.О.) никогда не испытывал отеческой любви. Друз был противен ему своими пороками, так как жил легкомысленно и распутно». (Светоний. Тиберий, 52) Этому как будто противоречит следующее утверждение Тацита: «Тиберий благоволил к Друзу, так как тот был его кровным сыном. Холодность дяди усиливала любовь к Германику со стороны всех остальных... Впрочем, братья жили в примерном согласии и распри близких нисколько не отражались на их отношениях». (Тацит. Анналы. Кн. 2, 43)