Римская история в лицах

Восставшие прогнали военных трибунов и префекта лагеря, убили одного из самых ненавистных центурионов и разграбили окрестные селения. Тиберий отправляет к мятежному войску с неограниченными полномочиями своего сына Друза (ему уже 27 лет). С ним выступают две усиленные конницей когорты преторианцев во главе с недавно назначенным вторым префектом претория Элием Сеяном, сыном Страбона.

Неизвестно, чем бы закончилась эта экспедиция, если бы не случай. В ночь после прибытия Друза в лагерь произошло лунное затмение, и, кроме того, вдруг грянула очень ранняя зима с холодными проливными дождями. Солдаты приписали это гневу богов. Друзу удалось расколоть единство бунтовщиков, схватить и казнить зачинщиков. Мятеж был подавлен, легионы покорно, по одному, ушли на зимние квартиры. Друз и Сеян вернулись в Рим.

Тем временем приходит ожидавшееся со страхом известие о восстании германских легионов. В Галлии, под общим начальством Германика, вдоль берегов Рейна располагалось два римских войска — по четыре легиона в каждом. Верхнегерманским войском командовал легат Силий, нижнегерманским — легат Цецина. Сам Германик в этот момент был занят сбором налогов в срединной Галлии.

Мятеж начинается в нижнем войске. Требования у солдат те же, что в Паннонии: сокращение срока службы до шестнадцати лет, увеличение жалованья, смягчение жестокости наказаний. Восставшие рассчитывают на то, что Германик, не желая признать власть Тиберия, их поддержит. По этой же причине Цецина и не пытается усмирить солдат. Внезапная ярость овладевает толпой. Начинается жестокая расправа с центурионами. Офицеров не трогают, но и не слушают их команд. Воины сами управляют лагерем, распределяют дозоры, выставляют караулы: они не забыли, что за Рейном — враг. Германик срочно возвращается в нижний лагерь. И солдаты, и Тиберий ошиблись, предполагая в нем склонность к мятежу против новой власти. Этот в высшей степени достойный и благожелательный к своим подчиненным полководец был, тем не менее, в первую очередь истинным римлянином в традиционном смысле этого слова. А потому превыше всего он чтил верность Риму, его законам и своему гражданскому долгу.

На сходке он обращается к солдатам с речью, где прославляет победы и триумфы Тиберия, завоеванные с этими самыми легионами. Затем упрекает их в утрате выдержки и воинской дисциплины. В ответ воины с укоризной показывают ему следы от плетей, жалуются на бессмысленную изнурительность лагерных работ, жестокость и взяточничество центурионов. Многие требуют раздачи денег, завещанных божественным Августом. При этом они выказывают свою привязанность к Германику и изъявляют готовность поддержать его, если он захочет достигнуть верховной власти. Далее у Тацита следует описание знаменитого эпизода: «Тут Германик, как бы запятнанный соучастием в преступлении, стремительно соскочил с трибуны. Ему не дали уйти, преградили дорогу, угрожая оружием, если он не вернется на прежнее место, но он, воскликнув, что скорее умрет, чем нарушит долг верности, обнажил меч, висевший у него на бедре, и, занеся его над своей грудью, готов был поразить ее, если бы находившиеся рядом не удержали силою его руку. Однако кучка участников сборища, толпившаяся в отдалении, а также некоторые, подошедшие ближе, принялись — трудно поверить! — всячески побуждать его все же пронзить себя, а воин по имени Калузидий протянул ему свой обнаженный меч, говоря, что он острее. Эта выходка показалась чудовищной и вконец непристойной даже тем, кто был охвачен яростью и безумием. Воспользовавшись мгновением замешательства, приближенные Цезаря увлекли его за собой в палатку». (Там же. Кн. 1, 35)

Между прочим, в своих «Замечаниях на Анналы Тацита» Пушкин по поводу дерзкой реплики Калузидия записывает следующее: «По нашим понятиям слово сие было бы только грубая насмешка; но самоубийство так же было обыкновенно в древности, как поединок в наши времена, и вряд ли бы мог Германик отказаться от сего предложения, когда бы прочие не воспротивились...»

Однако, поскольку Германик остался жив, ему надлежало найти способ погасить мятеж. Тем более, что германцы не преминули бы воспользоваться смутой для вторжения в Галлию. От имени принцепса Германик объявляет об увольнении всех отслуживших двадцать лет и освобождении от лагерных работ тех, кто прослужил шестнадцать. Деньги, завещанные Августом, он обещает выплатить в двойном размере. Увольнение было произведено немедленно, а для доставки денег, естественно, требовалось время. Два легиона согласились ждать и ушли на зимние квартиры. Два других требовали немедленной выплаты и получили ее за счет денег на дорожные расходы, которыми располагали сам Германик и его приближенные.

После этого он отправился к верхнему войску, которое удалось без особого труда привести к присяге Тиберию. Затем возвратился в расположение далеко еще не успокоившегося нижнего войска. Под давлением приближенных Германик решает отправить подальше от опасностей, к дружественному галльскому племени треверов, всех находившихся в лагере жен старших офицеров. В их числе свою беременную жену и двухлетнего сына. Агриппина старшая долго отказывалась ехать, говоря, что ей, внучке божественного Августа, не подобает отступать перед Гласностью. Потом все же согласилась. Зрелище процессии плачущих, покидающих лагерь женщин, в том числе жены и маленького сына полководца, которые окажутся заложниками у галлов, произвело сильное впечатление на воинов. Их жалость стала переходить в раскаяние. Они стали упрашивать женщин остаться, обращаются с покаянными словами к Германику, умоляя его наказать виновных. Он им предлагает распорядиться по собственному усмотрению. Распоряжение это выглядит довольно своеобразно. «Совершенно преображенные, — утверждает Тацит, — они разбегаются в разные стороны и, связав вожаков мятежа, влекут их к легату первого легиона Гаю Цетронию, который над каждым из них в отдельности следующим образом творит суд и расправу. Собранные на сходку, стояли с мечами наголо легионы; подсудимого выводил на помост и показывал им трибун. Если раздавался общий крик, что он виновен, его сталкивали с помоста и приканчивали тут же на месте. Воины охотно предавались этим убийствам, как бы снимая с себя тем самым вину; да и Цезарь не препятствовал этому. Так как сам он ничего не приказывал, на одних и тех же ложились и вина за жестокость содеянного и ответственность за нее». (Там же. Кн. 1, 44)

Еще два легиона, ушедшие в зимний лагерь, продолжают волноваться. Германик собирает против них покорившихся ему солдат, но не выступает с ними, а лишь сообщает о своем намерении выступить письмом, адресованным находящемуся в том же лагере Щецине. Тот доверительно читает его наиболее благонадежным воинам. В результате здесь также происходит самосуд и расправа с зачинщиками мятежа.

Чтобы загладить впечатление от всех этих тягостных событий, Германик во главе вчера еще мятежных легионов совершает ничем не спровоцированный кровавый рейд за Рейн. Лунной ночью, напав неожиданно на селения хмельных после празднества германцев, римляне огнем и мечом опустошают местность на пятьдесят миль в окружности, не щадя ни возраста, ни пола. Эта резня возмутила другие германские племена. Вновь под водительством неукротимого Арминия собираются полчища германцев. Пока что нет прямых свидетельств того, что они собираются форсировать Рейн. Но воинственному Германику достаточно факта их объединения. Он уже планирует новое крупное вторжение на оставленные по приказу покойного императора германские земли.

Тиберий этому не сочувствует. И потому, что понимает правильность решения Августа — он, слава богу, достаточно повоевал и хорошо знает неукротимый нрав германцев. И потому еще, что не хочет роста популярности Германика в войске и народе. В 15-м году за военные операции прошлых лет сенат по инициативе принцепса присуждает Германику триумф. Тиберий приглашает своего приемного сына вернуться в Рим. Ссылаясь на военную обстановку, Германик в течение еще двух лет уклоняется от принятия этого приглашения. С переменным успехом он проводит еще две летние кампании против германцев. Пожалуй, единственным реальным результатом является захоронение костей легионеров Вара (через шесть лет после их гибели) в Тевтобургском лесу.