Римская история в лицах

Но кто же отдал приказ убить Агриппу, Август (в интересах государства) или Ливия от его имени? (приказ был официальным: наемный убийца не смог бы пробиться через охрану к Агриппе). Тацит не верит, что автор приказа — престарелый император: «Август, — пишет он, — конечно, много и горестно жаловался на нравы этого юноши и добился, чтобы его изгнание было подтверждено сенатским постановлением; однако никогда он не ожесточался до такой степени, чтобы умертвить кого-либо из членов своей семьи, и маловероятно, чтобы он пошел на убийство внука ради безопасности пасынка». (Там же. Кн. 1, 6)

Тот же Тацит, между прочим, упоминает: «Ходил слух, что за несколько месяцев перед тем Август, открывшись лишь нескольким избранным и имея при себе только Фабия Максима, отплыл на Планазию, чтобы повидаться с Агриппой. Здесь с обеих сторон были пролиты обильные слезы и явлены свидетельства взаимной любви...» (Там же. Кн. 1, 5) Итак, по совокупности свидетельских показаний Августа от подозрения в убийстве внука мы можем освободить. Кто же отдал роковой приказ? Мог бы и Тиберий как соправитель Августа. Но тогда вряд ли бы он в ответ на доклад трибуна об исполнении публично заявил, что «такого приказа не давал» (у Тацита: «Тиберий ответил, что ничего не приказывал»). Нашлись бы еще свидетельства. Остается Ливия. Она могла написать от имени больного Августа, и за давностью их фактически совместного правления никто бы не посмел ослушаться. Но тогда почему медлила? О странном промедлении с уведомлением о смерти императора пишет Светоний, а Тацит вполне определенно приписывает его Ливий: «Тиберий, — пишет он, — едва успевший прибыть в Иллирию, срочно вызывается материнским письмом; не вполне выяснено, застал ли он Августа в городе Нола еще живым или уже бездыханным. Ибо Ливия, выставив вокруг дома и на дорогах к нему сильную стражу, время от времени, пока принимались меры в соответствии с обстоятельствами, распространяла добрые вести о состоянии принцепса...» (Там же) Что это за «меры в соответствии с обстоятельствами»? Путешествие гонца до Иллирии и Тиберия обратно в Нолу занимает не менее четырех дней. Все это время Ливия ждет, не посылает при-! каза об убийстве Агриппы. Чего ждет? Очевидно, соучастия Тиберия в злодеянии. Можно вообразить, сколь трудным был разговор между матерью и сыном. Тиберий не царедворец, не интриган, он — воин, всю жизнь (если не считать изгнания на Родос) проведший в битвах и походах. Убийство безоружного ему отвратительно. Он еще не знает, но предчувствует, что воспоминание об этом преступлении будет преследовать его долгие годы, все более удаляя от людей, все сильнее ожесточая и без того мрачную природу его души. Между прочим, опальный внук императора для Тиберия, пожалуй, даже больше, чем пасынок. Ведь он появился на свет после смерти Агриппы старшего. Родной отец не поднимал его, согласно римскому обычаю, с земли.

Но мать права: верховная власть в Риме по праву древности рода, по многочисленным заслугам перед отечеством, после столь долгого ожидания, сейчас, в 56 лет, переходящая в его руки, может быть отнята заговорщиками, поднявшими на щит этого беспутного сына Агриппы. Ничего не совершившего, не побывавшего ни в одном сражении! Это несправедливо... Зачем только она не распорядилась без него? Впрочем, он прекрасно знает, зачем! «Хотела посоветоваться!» Как бы не так! Хотела впутать его в убийство, от которого придется открещиваться перед сенатом и народом. Впутать, чтобы потом грозить разоблачением и по-прежнему править, править, командовать им, как она командовала Августом. Откуда такая жажда власти без малого в семьдесят лет?..

...Но вернемся на Марсово поле к погребальному костру Августа. Нагоняя друг друга, извиваясь, устремляются вверх языки пламени. Смолистые поленья время от времени выстреливают, выбрасывая к ночному небу яркий шлейф искр. Тогда из темноты выступают дальние ряды скорбных лиц бессчетного множества людей, заполнивших огромную площадь. Вечный Город прощается со своим первым императором. Непроницаемо озаренное пламенем лицо Тиберия. Неподвижным взглядом смотрит он на огонь, пожирающий останки того, кто всю долгую жизнь был для него и богом, и отцом, и тираном. Теперь он свободен! Но радости нет... Он еще не правитель, еще неизвестно, будет ли правителем, а руки уже в крови Агриппы... Что потом? Германик в Галлии, во главе восьми легионов... Август заставил усыновить его, прочил в преемники Тиберию... Пусть так, но многие в Риме не хотят ждать. Завидуют ему и боятся... Значит, опять борьба, интриги, заговоры?.. Он уже стар! Не отказаться ли?.. Мать не допустит... И все-таки, почему Германик, а не его сын Друз? Почему снова род Юлиев? Несправедливо. Своим сегодняшним могуществом Рим обязан Агриппе старшему, брату Друзу и ему Тиберию, а не тому, чей пепел соберут с этого костра... С тревогой следят сенаторы за выражением лица соправителя и наследника великого императора. В беглом зареве костра его неподвижно-мрачные черты вдруг оживают — будто искажаются злой усмешкой.

Первое заседание сената состоялось накануне. Тиберий, в качестве народного трибуна, созвал его для обсуждения процедуры похорон и зачтения завещания. Оглашенное вольноотпущенником, оно начиналось словами: «Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь...» Еще одно оскорбление — уже из могилы! Он, впрочем, был к этому готов. И, несмотря на сомнения, начал действовать с решительностью опытного полководца. Преторианцам он сообщил, что их привилегированное положение остается без изменений, и дал пароль. Они, в свою очередь, выделили внушительный отряд для его охраны. Это произвело нужное впечатление на сенаторов. Тело Августа еще не было предано огню, а оба консула уже поспешили присягнуть Тиберию. Потом они сами приняли присягу у Сея Страбона — верного ему префекта претория. На этом настоял Тиберий, который, как пишет Тацит: «...все дела начинал через консулов, как если бы сохранялся прежний республиканский строй, и он все еще не решался властвовать...» (Там же. Кн. 1, 7)

Разумеется, это было притворством. Хотя еще никаких решений о власти действительно принято не было, Тиберий уже посылает гонцов в провинции к войскам с распоряжением присягать ему как императору. Тацит по этому поводу замечает: «Он направил войскам послания, словно принял уже титул принцепса, и вообще ни в чем, кроме своих речей в сенате, не выказывал медлительности. Основная причина этого — страх, как бы Германик, опиравшийся на столькие легионы, на сильнейшие вспомогательные войска союзников и исключительную любовь народа, не предпочел располагать властью, чем дожидаться ее». (Там же)

В Риме же еще некоторое время продолжались лицемерные препирательства между Тиберием, который отказывался принять всю полноту власти, и сенаторами, старавшимися наперебой выразить свою убежденность в необходимости этого, — опасаясь нечаянно обнаружить, что понимают притворство наследника. Наконец, Тиберий дал себя уговорить, и консулы провозгласили его принцепсом сената. В качестве вознаграждения за лояльность Тиберий объявляет, что отныне избрание всех магистратов будет производиться в сенате. Комиции римского народа на этом прекратили свое существование. «И народ, — отмечает Тацит, — если не считать легкого ропота, не жаловался на то, что у него отняли исконное право, да и сенаторы, избавленные от щедрых раздач и унизительных домогательств, охотно приняли это новшество...» (Там же. Кн. 1, 15)

Тогда же Тиберий потребовал у сената пожизненной проконсульской власти (т.е. права командования армиями и наместничества в провинциях) для Германика. Сын Тиберия, Друз младший, был избран консулом на 15-й год.

Серьезные осложнения начались вскоре после того, но вдалеке от Рима. Первыми, вопреки ожиданию Тиберия, взбунтовались три легиона, стоявшие в Паннонии. Большую часть регулярного войска в ту пору уже составляли римские граждане — не италийцы. Сложилось так, что ввиду затруднений с добровольным набором войск и в интересах экономии они еще при Августе стали объектом противозаконных притеснений. Вместо положенных двадцати их заставляли служить тридцать—сорок лет. При увольнении давали на окраинах империи малопригодные для земледелия участки в горах или среди болот. Скудного солдатского жалованья, в отсутствие трофеев и наградных, едва хватало на оплату пропитания и обмундирования. А между тем палочная дисциплина становилась все жестче, центурионы — все свирепее.