У Понта Эвксинского (Том 2)

- Не тронь младенца! - высоким голосом вскрикнула женщина. Лицо ее заострилось. Она сжалась в комок, готовая защищать своего ребенка до конца, повернулась к стене, подставляя под удар спину.

- Чей, говори!

- Мой!.. Убей меня, а его не тронь! Прокляну!

- Его? Дуланака? Врага моего и разорителя?.. Вот вам обоим! -В слепой ярости Танай размахнулся тяжелым, тусклым от крови мечом. Р-раз!

Но меч скользнул вправо и сверкнул искрами, задев кладку стены. Кто-то схватил Таная за руку и оттащил назад.

- Опомнись, воин! На кого руку поднял!

Танай, казалось, обезумел. Он едва узнал Пифодора, который успел в последнее мгновение отразить удар его меча.

- Изменница, Дуланакова наложница! - прошептал, как в бреду, Танай.

- Рабыня она. Подневольная. При чем здесь она? Ты же сам был рабом и знаешь. Разве раб и рабыня вольны в себе? Будь, Танай, справедлив.

- Ребенка родила врагу моему.

- Таков закон хозяев. Раба рождает детей господину. Будь он хоть сам злой дух из-под земли.

Танай бросил меч и сел на пол, закрыв лицо руками. Пифодор обернулся и мигнул Липе, что смотрела на мужа, заливаясь слезами. Та быстро подхватила упавшую пеленку и, закутав ребенка, исчезла в ту же дверь, куда унесли Дуланака. В дом уже проникали языки пламени, становилось жарко и душно, потолок застлало дымом.

Замешательство Таная помогло Дуланаку и его верным слугам бежать. Они уже скакали по степи, когда Пифодор с воинами достиг западных ворот.

- Город наш! - вскричал разгоряченный, торжествующий Пифодор.

- Верно, мы победили! - отозвался Танай, но без особого подъема,Надо принять меры, чтобы прекратить грабежи и потушить пожары,

- Я поскачу вдогон за Дуланаком!

- Бесполезно, он уже далеко. Липа спасла его, это она нас задержала.

Неаполь был во власти Фарзоя. Все кричали?

- Победа! Победа!.. Слава князю Фарзою!..

Шум сражения сменился громом победных кличей.

Только Фарзой, самый старший из воевод, герой сегодняшнего дня, ничего не знал о происшедшем. Он лежал без сознания в своем шатре, на ложе, пропитанном кровью. Около него стояли опечаленные друзья. У изголовья сидела встревоженная, заплаканная Табана.

- Очнись, князь! - шептала она, гладя его волосы белой рукой.Очнись!.. Тебе рано умирать!.. Ты стоишь на пороге великой славы!..

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ТАБАНА

1

Это был план Табаны: не спешить с въездом князя-победителя в Неаполь, пока он не сможет сидеть на коне. А войску - стоять лагерем в открытом поле, в виду столицы. Ибо негоже кому-либо въезжать в ворота города раньше победоносного князя. Все согласились с этим. Народ недоумевал, почему это славный князь Фарзой продолжает жить в юрте за городом, хотя ему, как раненому, было бы куда удобнее в Палаковом дворце.

- Предки царских сколотов не ведали городов,- ответила на это Табана,- они жили, родились и умирали в юртах. Фарзой же прямой потомок царей сколотских. Для него воздух степи и уют юрты полезнее всякого снадобья.

Эти слова попали в цель, прямо в сердца сколотам-табунщикам, детям степного приволья. О них говорила вся степь. Поединок с двумя сильными витязями, которые держали в руках всю Скифию, вознес Фарзоя на недосягаемую высь. Его признали все, он стал народным героем, сказочным богатырем. Заявление же Табаны о причинах пребывания князя вне города свидетельствовало о его преданности делу "царских сколотов", обычаям старины. Кто теперь мог равняться с великим князем-богатырем?..

Танай, Пифодор и несколько сотников из рода Ястреба наводили порядки в Неаполе. Дворец царский привели в должный вид, очистили площади от мусора и навоза, накопившегося всюду за время безалаберного правления двух князей. Последние больше занимались соперничеством между собою и угождением новым хозяевам Скифии понтийцам, нежели благоустройством столицы.

Время шло. Степные травы вытянулись в рост человека и побурели от зноя. Фарзой медленно поправлялся, осторожно вставал на ноги и прохаживался по шатру, опираясь на мягкое плечо Табаны. Агарская княгиня ни на шаг не отходила от больного, вела себя с удивительной предупредительностью и ласковой настойчивостью. Она кормила его из своих рук, обмывала раны и обкладывала их толченым агариком, давала ему пить настой из корня акора и еще какие-то снадобья - одно, именуемое питьем Медеи, другое, якобы когда-то составленное знаменитым врачом Скифии Абарисом,- а ночами собирала для него "лунную росу", как этому учили Анахарсис и Токсарид.

Табана была немного колдунья и знала толк в травах, заговорах и заклятьях. Она умела гадать по пузырям на воде и плевала себе в пазуху, чтобы заманить туда болезнь князя, а потом вынести ее из юрты.

Ее преданность, ласка и уход делали свое дело. Еще слабый Фарзой хорошо чувствовал себя рядом с этой женщиной. Поединок и тяжелые раны словно отдалили от него позорное прошлое. Он охотно вслушивался в негромкие речи княгини, которые лились будто и без нарочитого плана, но постепенно многое становилось для него более ясным и определенным. Непоследовательный в своих мыслях, более тщеславный, нежели честолюбивый, князь находил в беседах с Табаной тот елей, что целил его раны, как телесные, так и душевные. Вдыхая запахи степи, он чувствовал себя как бы рожденным вновь, но уже для иной, более высокой цели. Еще совсем слабый, он мысленно видел себя в роли большого воеводы, народного вождя, проникся сознанием некоей предопределенности всего происшедшего.

Табана приносила ему вкусную еду, ворковала, как голубица, и в то же время искусно сосредоточила в своих руках все дела возрождающегося государства. Простой душой, Фарзой не замечал этого. Он считал, что после поражения врагов все идет само собою, по воле бессмертных богов. И причиной собственных успехов готов был признать ту звезду, о которой говорил ему Пифодор.

Бывший пират, посещая Табану, восхищался ее умом и удивлялся судьбе Фарзоя, считая его баловнем скифских богов. Он видел далеко и ни на минуту не сомневался в конечном торжестве князя. На агарскую княгиню смотрел с чувством преклонения. Она казалась ему богиней, сошедшей с неба по указанию самого Зевса или Папая, чтобы служить тому же Фарзою.