«Теория заговора». Историко-философский очерк

Зададимся вопросом: насколько «теория заговора» актуальна, но уже не для российского общества, а в масштабах мировых социокультурных процессов? Приведём один пример, показывающий распространённость конспирологических настроений; этот пример, несмотря на свою внешнюю курьёзность, отражает степень влияния «теории заговора» на массовое сознание. По результатам проведённых опросов 71% жителей США уверены, что правительство сознательно скрывает или искажает сведения, касающиеся контактов с внеземными цивилизациями. Британский журналист И. Хари в издании «New Statesman» попытался выделить наиболее популярные «теории» из теорий заговора в 2002 г. Оказывается, что к числу наиболее востребованных вариантов «теории заговора», помимо собственно политических версий, относится также и «фальсификация» высадки американских астронавтов на Луну. П. Найт приводит ещё один интересный факт, доказывающий распространённость «теории заговора» в современном западном мире. Во время известного сексуального скандала, связанного с амурными похождениями президента Клинтона, его жена Хиллари Клинтон усмотрела в этом конспирологическое начало, заявив в 1998 году в телевизионном интервью в популярной программе «Today» телекомпании NBC, о том, что мы наблюдаем «крупный заговор правых, начавшийся против <…> мужа с того самого дня, как он стал президентом» ^{11}. Далее американский исследователь делает заключение по поводу общественной реакции на подобное, в общем-то, абсурдное заявление: «И хотя это замечание вызвало массу комментариев и чересчур много насмешек, не в последнюю очередь на радио, тем не менее оно прозвучало вполне в духе времени. Возможность конспирологического объяснения стала считаться само собой разумеющейся (или, по крайней мере, к ней стали цинично апеллировать) повсеместно — начиная от самых мрачных закоулков Интернета вплоть до Белого дома» ^{12}.

Страх перед «тайными обществами», проникший на самые высокие этажи власти современного западного мира, толкает политический истеблишмент и на практические шаги в невидимом конспирологическом противостоянии. В том же 1998 году министр внутренних дел Великобритании Д. Стро начинает антимасонскую кампанию. Целью её была нейтрализация влияния масонов на действия правоохранительных органов. По мнению министра, масоны оказывали негативное воздействие на расследование громких уголовных преступлений. Сотрудникам органов правопорядка (полиции, судов, прокуратуры) предписывалось в обязательном порядке сообщить о своём членстве в масонских ложах. В следующем, 1999 году подобная инициатива была законодательно закреплена в Уэльсе. Уже после ухода Д. Стро со своего поста антимасонские кампании, пусть и в менее публичной форме, регулярно проводились органами правопорядка. Так, в 2008 году в Скотланд-Ярде был составлен секретный документ под названием «Operation Riversaide» (Операция Риверсайд), в котором были зафиксированы контакты криминального мира с представителями английских масонских лож. И хотя подобные мероприятия проходят под знаком борьбы с коррупцией, мало кто сомневается, что истинная причина их заключается в неослабевающем страхе перед всесильными «тайными обществами» [1].

Конспирологические настроения проникают даже в те культуры, для которых традиционно нехарактерен интерес к «теориям заговора». Символичен в данной связи успех в Китае книги «Валютные войны» Сун Хун Биня, в которой мировая история, от битвы при Ватерлоо до банковского кризиса 1997-1998 годов, объясняется деятельностью семейства Ротшильдов ^{13}. Неизвестный до этого инженер-программист быстро становится медийной персоной. В качестве финансового и политического аналитика его приглашают на китайское телевидение, общий тираж «Валютных войн» достигает символической цифры в один миллион экземпляров. При этом необходимо учесть фактор социокультурной самоизоляции Китая, в котором подобная книга могла издаться только при наличии серьёзной политической поддержки, с одной стороны, и явного читательского запроса, с другой стороны. С известной долей осторожности можно даже говорить о том, что «теория заговора» становится одним из реальных факторов глобализации. Исходя из вышесказанного, слова современных отечественных исследователей о том, что «конспирология выступает важным практическим и идеологическим инструментом для объяснения разнообразных общественных явлений, разработки стратегии и тактики не только различных политических партий и движений, но и многих могущественных государств» ^{14}, нельзя не признать адекватно отражающими современную ситуацию.

К сожалению, современный уровень отечественных исследований «теории заговора» оставляет желать лучшего. Достаточно типичными являются слова С. Козлова, предваряющие тематическую, одну из немногочисленных, «конспирологическую» подборку в журнале «Новое литературное обозрение»: «Теории заговора выступают как идея-фикс массового сознания, но для сознания учёного не составляет особой проблемы: с ними всё ясно» ^{15}. В данном высказывании более всего поражает весьма ощутимая безапелляционность, сведение сложнейшей проблемы (что видно и из текстов обозначенной подборки) к незамысловатой формуле. Но, как известно, игнорирование проблемы не есть путь ее решения, верно это и в нашем случае. Уровень разработки проблематики «теории заговора» в гуманитарной мысли нельзя признать адекватным её важности и весомости в современном мире.

Одна из проблем изучения конспирологии заключается как раз в том, что исследователь зачастую опасается эффекта отождествления рассматриваемого вопроса с личными убеждениями автора. Поэтому некоторые исследователи заранее оговаривают свою «непричастность» к конспирологическому мышлению: «Сам автор не разделяет подход к интерпретации истории через призму заговора и считает распространение конспирологических доктрин социально опасным явлением. Этический императив авторской позиции построен в соответствии с принципами интернационализма и толерантности» ^{16}. Не отрицая ни толерантности, ни принципов интернационализма, заметим, что подобная позиция, граждански оправданная, к сожалению, накладывает свой отпечаток на особенности исследуемой темы, «заставляя» учёного постоянно апеллировать к «этическому императиву». Последнее обстоятельство имеет ряд объективных причин.

Следует признать, что уровень методологического исследования «теории заговора», как в зарубежной, так и отечественной науке, до сих пор не обрёл должной высоты, несмотря на важность и актуальность рассматриваемой проблематики. Подавляющее число работ носит описательный, перечислительный характер, объясняемый, впрочем, особенностями предмета изучения. Широта и многообразие эмпирического материала чаще всего «закрывают» собой необходимость поиска того социокультурного основания, наличие которого и определяет самобытность «теории заговора». Об этом говорит современный французский учёный Л. Дарол: «В большинстве существующих исследований тайных обществ делались попытки дать определения этому уникальному явлению, и всё же до сих пор более или менее удовлетворительной формулировки не найдено. Это связано с великим разнообразием признаков, присущих различным секретным организациям; то, что является сутью одной, не подходит другим» ^{17}. Теоретическая неразработанность проблематики, связанной с «теорией заговора», приводит к тому, что конспирология становится объектом односторонне-оценочных или общих, зачастую выработанных походя, в контексте иных исследовательских проектов, определений. С этим связано и отсутствие соответствующего терминологического и понятийного базиса, без которого полноценный анализ «теории заговора» также представляется малопродуктивным. В рамках предлагаемого исследования данные трудности предполагается если и не решить полностью, то наметить основные пути и возможности их преодоления. Безусловно, для этого необходимо осмысление всего практического и теоретического материала, накопленного в данной области.