Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

В бригаде осталось в строю одиннадцать танков.

Перед обедом привезли газеты, впервые за последние две недели. Последний раз читали еще в пути на станции Поворино. Из центральных была «Красная Звезда», Юго-Восточного фронта — «Сталинградское Знамя» и «За Родину» — газета 64-й армии. Люди с жадностью стали читать их, искали ответы на многие мучившие вопросы: о положении дел на нашем фронте, на других фронтах, страны в целом, но в них приводились только эпизоды из жизни частей армии и фронта, о подвигах воинов. Были в газетах заметки о самоотверженной работе наших людей в тылу по сбору урожая и выпуске военной продукции для фронта. Писем еще никто не получал. Люди с нетерпением ждали весточку от родных. Многие не знали, где семья, родные, успели ли эвакуироваться с территории, занятой врагом.

Еще в первую неделю, как началась война, отца назначили комиссаром истребительного батальона из местных активистов. Он у нас партийный. Я был зачислен в Ленинградское военно-медицинское училище еще до войны и приехал в отпуск до начала занятий в Калинковичи, где мы жили. Там меня и застала война. В первые дни войны проходили эшелоны с эвакуированными, и мы с отцом с большим трудом посадили туда мать с четырьмя детьми. И я в тот же день уехал в Ленинград. Отец остался с истребительным батальоном в Калинковичах. Так и распалась наша семья. Договорились писать все тетушке Фаине в Ленинград, а она уже сообщит нам, кто где. Другого не придумали.

После обеда политрук роты — старший лейтенант Титов собрал весь личный состав на лужайке возле кухни и прочитал всем напечатанную в «Красной Звезде» статью Ильи Эренбурга. Читал комиссар о чинимых немцами зверствах над нашим народом. Его действия взывали к мести. Никакой ему пощады! Статья убеждала, что враг будет разбит, но и от каждого требовалось исключительное напряжение и самоотверженность. Призыв: «Убей немца!» воспринялся как призыв к защите своих родных и близких, своей Родины.

Прошлую ночь отдыхал у калмыков в домике, где мне определили место для медицинского пункта. Хозяйка встретила меня довольно приветливо. Угощала молочными продуктами, но я отказался — боялся, что утроба не выдержит непривычную пищу. Попил чай с лепешками. Постелила мне на кушетке в комнате, отведенной для приема больных. Чистые простыни, подушка, одеяло. Я разделся до белья и провалился куда-то в бездну…

Утром проснулся поздновато. Когда пришел в расположение роты — завтрак уже раздавали. Выдачу разрешил старшина роты Николаев. Часть людей уже получила завтрак. Вокруг кухни стоял шум, слышалась ругань, люди отплевывались. Оказалось, что пшенная каша была с песком, с большим количеством песка. Я попробовал кашу и выплюнул. Сплюнул несколько раз, а хруст песка еще оставался на зубах. Пришлось сполоснуть рот водой. Такую кашу, конечно, нельзя было есть, и я запретил выдавать ее личному составу. Как сейчас быть? Людей надо кормить. Жалко было тушенку, которой заправили кашу, зря ее перевели, но черт с ней. Люди ждали завтрака. Как быть? Спросил у Шихалева:

— Как попал песок в кашу?

Он пожимал плечами, моргал глазами и ничего не говорил.

— Почему песок в каше? Где воду брал?

Ответа не последовало.

Я доложил о случившемся командиру. Он во всем обвинил меня. Мол, я должен присутствовать при заборе воды и закладке в котел продуктов.

— Мой приказ контролировать и отвечать за питание людей ты не выполнил. Под суд отдать? — повысил голос командир.

— Не я готовил кашу. Не моя обязанность сутками сидеть на кухне. Поваров нужно менять, раз они такие безответственные и бессовестные.

— Тебя гнать надо. А пока прикажу взыскать с тебя стоимость завтрака. Пришли мне старшину роты и повара, который готовил. Иди!

Я вышел.

Командир роты распорядился выдать завтрак сухим пайком: рыбные консервы, сухари. Позже я узнал, что у проверенного колодца была очередь, и Шихалев не стал ждать, поехал к другому колодцу, мелкому, и залил в котлы воду с песком. Ночью не заметил.

Узнал, что из роты должна идти машина в штаб бригады. Я решился в последнюю минуту обратиться к командиру за разрешением на поездку в медсанвзвод за перевязочным материалом, и он разрешил без слов, просто махнул рукой. Только успел вскочить в кузов, и машина нас умчала в степь.

Через несколько часов прибыли в совхоз им. Юркина. Меня подбросили до медсанвзвода и обещали заехать перед убытием. Пошел искать начальника аптеки Шепшелева, а встретил доктора Ложкину. Поздоровался, пытался пошутить, но она, всегда внимательная ко мне, на этот раз отнеслась совершенно безразлично, будто совсем к незнакомому человеку. Была чем-то озабочена, или беда стряслась какая. Для меня это стало неожиданностью.

— Где мне Шепшелева найти?

— Сторож я ему, что ли, — раздраженно ответила она.

Неприятно резануло ее отношение, и я пошел разыскивать начальника аптеки. Нашел.

— Привет, коллега! — Поздоровался за руку. — Приехал получить перевязочный материал, кое-что из медикаментов, спирт. Как это быстро организовать?

— Пиши заявку.

Я сел писать заявку и поделился с ним:

— Что-то резковата сегодня доктор Ложкина. Случилось что у нее?

— Она замуж вышла. Взвешивает, хорошо это или плохо.

— Как замуж вышла?

— По-фронтовому. За Садовского. Командир бригады не чета нашему брату. Сейчас она смотреть в нашу сторону не будет. Чего уставился? У тебя какие-то расчеты были? Опоздал. Да и с Майей у тебя пустой номер. Ей предстоит лететь выше.

— Постой. Что мелешь-то? Расчеты и прочее. А Майя при чем? Давай по порядку. Какое там замужество, когда кругом такое творится?

— Да, без свадьбы. В гости тебя не позовут. Можешь не рассчитывать. Я же сказал, по-фронтовому. Переспала и женой стала, или, как сейчас говорят, походно-полевая жена — «пэпэже» (ППЖ).

— В такой обстановке и замужество, — проговорил я, — выдумываешь все. Чем-то насолила тебе?

— Ничего не выдумываю. Позавчера позвал ее Садовский к себе в машину. Позвонил Гасану, что заболел, и просил ее, только ее прислать. Просидела там вечер. Вчера тоже позвонил, чтобы прислали ее, а пришла утром. Так что бобик сдох, — заключил он.

Мне стало грустно. Что-то потерялось. Не для меня, а для всех. Приобрел один, старший по положению, а потеряли все. Каждый при возможности заговаривал с ней, ронял шутку и был рад ответному доброжелательному слову, улыбке. В этой обстановке услышать доброе слово, а тем более увидеть улыбку, адресованную тебе, — это уже доставляло радость. А сейчас ее отобрали от всех.

— Да, что ты имел в виду, говоря, что с Майей у меня пустой номер? Разве похоже, что я чего-то добиваюсь?

— От меня нечего скрывать. Все заметно. Не прикидывайся простачком. К Ложкиной у тебя дел не было, а к Майе ты неравнодушен. Это я успел заметить, и всем видно. А сейчас на что рассчитываешь? Лакомый кусочек, но тебе не достать его.

— Не нравится мне твой тон, циник ты. Можешь сказать, что с Майей случилось? Да, ее судьба мне не безразлична. Она меня интересует. Я ей только добра желаю и ни на что не рассчитываю. Она врач и старше меня. Я ей ни к чему. Но ее неприятности огорчили бы и меня. Что же с ней случилось?

— Пока ничего. К ней подбирается Максимов. Цепко берет дело в руки. Вчера вызывал ее к себе, но она быстро вернулась, плакала. Что-то говорила Гасану, и он утешал ее. Последние дни Максимов захаживал к нам несколько раз. И решил бить наверняка, но пока, видно, ничего у него не вышло.

— Как же так? Очень уж старый он. Как ему не стыдно?

— О каком стыде ты говоришь? Сколько там жизни осталось? Хоть испытать какую-нибудь радость. Им можно, у них власть, отдельные машины — условия позволяют. Это нам с тобой ничего не достанется. А они не добром, то силой возьмут. Против воли Максимова Майя не устоит. Слопает ее. Куда ей деваться?

— Довольно! Скоро за мной приедут. Выдай мне это.

— Иди и подпиши у Гасана.