Мое обретение полюса

Я восхищался мужеством Мане и обещал помочь ей, хотя миссия по воссоединению этой пары казалась мне едва ли выполнимой. Мане отправилась к Иква не с пустыми руками, у нее было кое-какое имущество — несколько собак, связки шкур и шесты — ее домашняя мебель. Мы вскоре достигли стойбища, где нам предстояло проститься с Мане. Героическая женщина и двое ее ребятишек униженно направились к жилищу Иква. Тот охотился, и его жена, которая выжила Мане, — толстая, необщительная личность — вышла нам навстречу. Рыдая, Мане рассказала о своем бегстве и попросила приюта. Женщина слушала с бесстрастным лицом, затем, не произнеся ни слова, повернулась к несчастной спиной и вошла в дом. А нас за то, что мы волей-неволей сыграли в появлении Мане какую-то роль, она смерила выразительным холодным взглядом.

Тогда Мане обратилась к другим жителям стойбища. Те выслушали ее, и их простодушные лица озарились огоньком сострадания. Вскоре я увидел, как в ее честь приготовили горшок дымящегося вареного мяса. Это был настоящий праздник, в котором нас тоже пригласили участвовать, но мы под благовидным предлогом отказались. Несмотря на то что Мане нарушила закон племени, эти люди, одновременно жестокосердные и нежные, признали величие материнской любви, которая заставила Мане ослушаться, и приняли ее. Несколько месяцев спустя, когда мы вернулись в то же стойбище, я встретился с самим Иква. Хотя он и не поблагодарил меня за то, что я невольно способствовал воссоединению его с Мане, но все же взял ее к себе, и по соседству с его иглу стояло новое, в котором жили мать и ее дети.

Мы продолжили свое путешествие. Вскоре шквал засыпал палубу шхуны снегом, и мы, спасаясь от мороза, поспешили завалиться на койки. Ночью шхуна увеличила ход, и, когда в четыре часа утра мы снова вышли на палубу, лучи августовского солнца показались нам по-настояшему тяжелыми.

Мы миновали потрепанные штормами и льдами утесы мыса Парри и вошли в пролив Вальсунн. На золотистой поверхности моря, усеянной ледяными островками алебастрового или ультрамаринового цвета, пускали фонтаны киты, плескались моржи. Мимо нас проносились большие стаи гагарок.

Ветра почти не было, но двигатель увлекал судно вперед со скоростью, как раз позволявшей нам полюбоваться великолепными видами. В полдень мы очутились в заливе Инглфилд, неподалеку от Итиблю, где встретили сильный противный ветер и лед, которые вынудили нас соблюдать осторожность.

Здесь мы намеревались заручиться помощью проводников-эскимосов, чтобы поохотиться на оленей-карибу в Ольрик-фьорде. Покуда шхуна маневрировала, выбирая удобную стоянку в струе течения мористее Канга, мы спустили вельбот и отправились в Итиблю, чтобы кое о чем порасспросить эскимосов. Мы вымокли до нитки, потому что невысокие, но беспорядочные волны раскачивали вельбот с борта на борт и окатывали нас ледяными брызгами.

В местечке отыскалась только одна женщина, несколько ребятишек и около десятка собак. Женщина оказалась порядочной болтушкой, которой не терпелось наговориться всласть. Она рассказала нам, что ее муж и другие мужчины отправились охотиться на оленей-карибу, а потом удивительной скороговоркой, не дожидаясь вопросов, продолжала выкладывать все новости племени, накопившиеся за год. Затем, переведя дыхание, словно вынырнувший тюлень, она перешла к новостям предыдущих лет, а там и к истории племени. Мы вернулись к вельботу, и женщина не смогла отказать себе в удовольствии сопровождать нас до берега.

Не успели мы сделать несколько шагов, как она внезапно вспомнила, что должна попросить нас кое о чем. Не дадим ли мы ей несколько коробков спичек в обмен на бивень нарвала? Мы были рады услужить ей, и пригоршня конфет завершила сделку. Ее сынишка приволок два бивня, каждый футов восемь длиной и стоимостью в полтораста долларов. Не найдется ли у нас ножа? Конечно! В придачу, в качестве доказательства нашей щедрости, пошла оловянная ложка.

Шхуна направилась на север через залив Инглфилд. Подгоняемая попутным ветром, она, как гоночная яхта, рассекала громоздящиеся валы цвета черного дерева. Хотя ветер был очень сильный, воздух оставался удивительно прозрачным.

Словно точеные, вздымались своими террасами в лучах полуночного солнца утесы мыса Окленд. До них было 12 миль, изобилующих подводными камнями и мелями.

Нужно было обойти Карнах на безопасном расстоянии. Вокруг было достаточно айсбергов, чтобы сглаживать волнение, однако время от времени на поверхности моря все же появлялась подобно гигантскому горбу устрашающая волна. В Карнахе мы сошли на берег. В поселке не оказалось пи одного мужчины — все ушли на охоту. Несмотря на отсутствие мужчин, местечко не выглядело опустевшим. Навстречу нам вышли пять женщин, пятнадцать ребятишек и сорок пять собак.

Там мы увидели пять покрытых тюленьими шкурами палаток, которые были разбиты среди огромных булыжников, навороченных талыми ледниковыми водами. На камнях было разложено для просушки мясо нарвала, на траве расстелены шкуры — словно сама рачительность витала над стойбищем. Связки тюленьих кож и мехов, кость были вынесены на продажу. Завязалась дружеская беседа. Мы дали эскимоскам сахару, табаку, патронов в количестве, которое, по их понятию, соответствовало ценности товаров.

Не согласимся ли мы передохнуть и задержаться на денек-другой, ведь мужья скоро вернутся? Нам пришлось отказаться от приглашения, потому что в море было неспокойно и мы не имели права лишать шхуну надежного укрытия в гавани. У эскимосов нет иных знаков приветствия, кроме улыбки при встрече и взгляда, выражающего' сожаление, при прощании. Почти одновременно мы увидели и то и другое, шагнули в вельбот и прокричали слова прощания.

Капитан получил распоряжение следовать к мысу Робертсон. Ветер спал, и опустившийся туман вскоре словно стер из виду часть ландшафта, горизонта и неба. Серый покров повис в тысяче футов над нашими головами, но воздух под ним оставался ярким и удивительно прозрачным.

4 До крайних границ судоходства

Волнующие охотничьи экспедиции. Прибытие в Эта. Спешный переход в Анноаток. Обстоятельства благоприятны для броска к полюсу. Растущая решимость. Брэдли поставлен в известность. Я высаживаюсь с судна. Яхта возвращается на родину

Рано утром 13 августа мы проснулись мористее мыса Робертсон и перед завтраком съехали на берег.

Его живописные склоны резко поднимаются до высоты двух тысяч футов и увенчаны сверкающей серебром ледяной шапкой. Просторные бухты, голубые стены ледников и выдающиеся в море мысы придают местному ландшафту приятное разнообразие. Все здесь выглядит так, как и на всем побережье Гренландии. Там, где берег смотрит на юг, выветренные скалы из пород гуронского возраста [67] дают приют миллионам гагарок, которые словно стрелы проносятся над головой, и в воздухе висит облако трепещущих крыльев. Здесь довольно богатая травяная растительность. Это настоящий оазис для арктического зайца; неплохо здесь и голубому песцу, так как он может заполнить свою нору на зиму упитанными пернатыми.

Эскимосам по сердцу подобное сочетание животной жизни, и они охотно селятся у подножия утесов, потому что охота на морского зверя здесь так же хороша, как и в других местах, и земные твари, так сказать, сами заполняют кладовые.

Когда мы подошли к берегу, нам навстречу вышли десять мужчин, девять женщин, тридцать один ребенок и сто шесть собак. Я намеренно сосчитал детей и собак, потому что они равно важны для процветания эскимосской экономики. Что касается собак, то в Арктике они имеют особую ценность для любого представителя белой расы.

Только мелкие животные перепадали здесь на долю эскимосам, и им очень хотелось пойти вместе с нами на крупного зверя. Мистер Брэдли собрал целый кортеж проводников, и обсуждение условий договора с ними отняло не слишком много времени.

Бесплатный проезд, искусство нашего кока и по ножу на брата в придачу были им платой за услуги. Собственно говоря, охота на оленя-карибу не настолько привлекала нас (сезон еще не был в самом разгаре), чтобы ради этого возвращаться в Ольрик-фьорд, где старания охотников неизменно щедро вознаграждаются. Мы рассчитывали на хорошую добычу в Кукане неподалеку от бухты Робертсон.