Загадка XIV века

С помощью обещаний и запугивания Англия давила на Монфора с тем, чтобы тот не допустил французского вторжения. С другой стороны, Монфор находился под влиянием герцогов Бургундского и Беррийского. Будучи кузеном герцогини Бургундской, Монфор был связан с ее мужем: как было принято в Средние века, через брак он автоматически стал родственником герцога. В мае 1387 года Монфор заключил частный договор с герцогом Беррийским. А обоих братьев объединяло враждебное отношение к коннетаблю.

Как и предвидел де Куси, должность коннетабля порождала вражду, так произошло и с дядями короля. Любой человек на этой должности становился угрозой, а потому Клиссон внушал к себе антипатию, в данном случае и из-за своего богатства. Как коннетабль, он получал по двадцать четыре тысячи франков в год и приобретал феоды, построил себе дворец в Париже, ссужал деньги всем — королю, герцогине Анжуйской, герцогу Беррийскому, Бюро де ла Ривьеру, а в 1384 году ссудил папе семь тысяч пятьсот флоринов. Если должники запаздывали с отдачей долга, а обычно так и бывало, Клиссон ждал, но при этом увеличивал процент с полагавшихся ему денег.

В июне 1387 года Монфор подловил одноглазого коннетабля на соучастии в заговоре, столь же сенсационном, как и нападение на Бернабо, однако уступавшем последнему в совершенстве. Монфор созвал парламент в Ванне, на который обязаны были явиться все бретонские нобили. Во время заседаний он обращался к Клиссону с подчеркнутым дружелюбием, дал в его честь обед и пригласил его вместе с его свитой в свой новый замок Эрмен возле Ванна. Монфор повел своих гостей по зданию, пригласил в погреб отведать вина, а при входе в донжон сказал: «Монсеньор Оливье, мне не известен человек по эту сторону моря, который бы знал о крепостях больше вашего, поэтому попрошу вас подняться по ступеням и сообщить ваше мнение о башне; если вы найдете там какие-либо огрехи, я заставлю их исправить по вашему совету».

— С удовольствием, монсеньор, — ответил Клиссон. — Я пойду за вами.

— Нет, монсеньор, ступайте один, — сказал герцог, прибавив, что пока коннетабль будет проверять башню, он поговорит с сиром де Лавалем, шурином Клиссона. Хотя у Клиссона не было причин доверять хозяину замка, он положился на свой статус гостя. Клиссон поднялся по лестнице, и, когда вошел в зал на первом этаже, поджидавшая стража схватила его и арестовала. На Клиссона надели три тяжелые цепи, а слуги заперли двери и ворота; «засовы громко лязгнули».

При этом звуке у Лаваля кровь застыла в жилах, и он уставился на герцога. «Бога ради, монсеньор! — воскликнул Лаваль. — Что вы делаете? Неужели вы причините вред моему шурину-коннетаблю?!»

«Садись на лошадь и убирайся отсюда, — ответил ему Монфор. — Я знаю, что делаю».

Но Лаваль отказался уехать без коннетабля. В этот момент к ним подбежал еще один человек из компании Клиссона, Жан де Бомануар. Монфор ненавидел и его, а потому выхватил кинжал и накинулся на непрошеного гостя, словно бешеный: «Бомануар, ты что, хочешь стать таким, как твой хозяин?» Бомануар ответил, что почтет за честь. «Хочешь, стало быть? — в бешенстве заорал Монфор. — Что ж, я выколю твой глаз!» Он приставил дрожащей рукой кинжал к лицу Бомануара, но не смог вонзить лезвие в глаз. «Прочь, убирайся! — хрипел он. — Что ж, я поступлю с тобой так же, как с ним», и приказал своим людям посадить Бомануара в тюремную камеру и заковать в цепи.

Весь вечер Лаваль не отходил от герцога, умоляя не предавать Клиссона смерти. Трижды Монфор отдавал приказ отрубить пленнику голову или посадить в мешок и утопить, и дважды охранники снимали с Клиссона цепи, готовясь исполнить приказ. Каждый раз коленопреклоненному Лавалю удавалось в последнюю минуту отговорить герцога, напомнив ему, как он и Клиссон выросли вместе, как Клиссон бился за него при Оре. Как же он может убить его после того, как пригласил к себе, в свой замок, на ужин: «Не один принц еще так себя не обесчестил… вас возненавидит весь мир». Если же он хочет получить за Клиссона выкуп, Лаваль соберет большие деньги в городах и замках, либо предложит себя в качестве заложника.

На такое предложение Монфор наконец отреагировал. Он не хотел залога, но потребовал сто тысяч франков и передачу своим представителям двух городов и трех замков, включая Жослен, дом Клиссона, — тогда коннетабль будет освобожден. У Клиссона не было другого выбора, кроме как согласиться на эти условия. Он оставался в тюрьме, пока Бомануар ездил собирать деньги. «И я должен сказать, что такие дела случались, но не открою всего, что было, — замечает Фруассар, — ибо я пишу хронику, а не историю».

Известие об исчезновении коннетабля быстро распространилось, все поверили, что его убили, и решили, что экспедиция в Англию провалилась. Де Куси, Вьен и Сен-Поль в Арфлере и думать не хотели идти в поход без Клиссона, даже узнав, что он жив. Ужасный поступок герцога всех поразил, все расценили захват коннетабля как оскорбление короля, и о походе на Англию, похоже, забыли. Экспедиция со всеми кораблями, провизией, солдатами была вновь отложена, и потому возникает вопрос: уж не довольны ли были все заинтересованные лица подобной заминкой? Если заговор устроили для предотвращения экспедиции, то организаторы добились успеха — но только не Монфор, которому не хватало железной воли Джан-Галеаццо.

Как и церковный раскол, рыцарский разбой и отсутствие подлинной духовности у монахов, действия Монфора вели к разрушению устоев. Они имели ужасные последствия. Рыцари и оруженосцы с беспокойством говорили друг другу: «После того как герцог обманул этих нобилей, ни один человек уже не поверит принцу. Что скажет французский король? Такого позорного случая не было ни в Бретани, ни где-либо еще. Если бы такой поступок совершил бедный рыцарь, он был бы навеки опозорен. Кому же еще верить, как не господину?»

После освобождения, в сопровождении всего двух пажей, Клиссон галопом примчался в Париж. Он был в ярости, Клиссон так хотел добиться справедливости, что, согласно свидетельствам, покрыл за один день расстояние в сто пятьдесят миль и явился в столицу через сорок восемь часов. Король чувствовал, что задета его честь, и был готов к репрессиям, но дядья, которые до сих пор правили за него, не желали этого допускать. Они равнодушно отнеслись к злоключениям Клиссона, сказали, что ему не следовало принимать приглашения Монфора, тем более накануне похода на Англию, и отказались от каких-либо санкций против герцога. По этому вопросу в правительстве произошел раскол: с одной стороны были дяди короля, а с другой — коннетабль, поддерживаемый де Куси, Вьеном, Ривьером, Мерсье и младшим братом короля Людовиком. Де Куси настоял на том, чтобы король призвал к себе Монфора и заставил герцога отдать незаконно присвоенное. Дядья, недовольные влиянием Клиссона на короля и его близкими отношениями с де Куси и Ривьером, не хотели поднимать престиж коннетабля. А посреди этого противоборства случился еще один кризис.

Дерзкий молодой аристократ, герцог Гельдерн, совершил неслыханный поступок — оскорбил Карла VI: он объявил себя союзником Ричарда II, а стало быть, и врагом, готовым бросить вызов «тебе, который называет себя королем Франции». Его письмо было адресовано всего лишь Карлу де Валуа. Угрожающий жест, сделанный мелким германским князьком, правителем узкой территории, втиснутой между Мезом и Рейном, ошеломил французский двор. Хотя такому поступку можно было найти объяснение. Герцогу Гельдерну недавно заплатили за то, что он объявил себя вассалом короля Англии, и потому его вызов французскому королю, несомненно, был инспирирован англичанами.

Карл после первого шока обрадовался выпавшей возможности. Он осыпал посланника подарками и стал мечтать о личной славе, которая достанется ему в противоборстве с противником, и о том, что он «увидит новые далекие страны». Перед лицом двух опасностей — Бретань на западе и Гельдерн на востоке — совет долго спорил, что делать. Некоторые полагали, что жест Гельдерна не что иное, как «фанфаронство», и не хотели принимать его в расчет, однако де Куси снова заговорил о достоинстве не столько короны, сколько аристократии. Он утверждал, что если король не отреагирует на такие оскорбления, то другие страны посчитают французских аристократов людьми недостойными, поскольку они являются советниками короля и поклялись не уронить его чести. Возможно, он чувствовал, что Франция должна что-то сделать после того, как дважды отказывалась от нападения на Англию. Его заявление произвело впечатление на слушателей, и они согласились с тем, что он «понимает германцев лучше, чем кто-либо еще, поскольку он вел беседы с австрийскими герцогами».