Загадка XIV века

В порту Шельды толпились аристократы, чиновники, ремесленники и слуги всех родов. Всех их требовалось разместить, всем надо было платить жалование. Блеск графа Савойского по наследству перешел к его сыну Амадею VII, прозванному «красным графом»: он развлекал бедных и богатых, не отпускал никого, не накормив как следует. Эсташ Дешан тоже не остался без дела, прославил это событие в своих стихах:

В порту присутствовал весь цвет Франции, за исключением герцога Беррийского, чье запаздывание, стоит отметить, вызвало дурные предчувствия.

Всем не терпелось выйти в море. Нобили оставались в Брюгге, «чтобы чувствовать себя спокойнее», но то и дело выезжали в Слюйс, к королю: хотели узнать, назначен ли день отплытия. Каждый раз им говорили: завтра, на следующей неделе, когда поднимется туман, когда явится герцог Беррийский. Огромная масса людей, скопившихся на берегу, становилась все тревожнее. Многим, в том числе оруженосцам и рыцарям победнее, не выплачивали жалование, а стоимость проживания возрастала, так как местное население задирало цены. Рыцари жаловались на то, что за четыре франка они не могут купить ячмень, который ранее обходился в один франк. Фламандцы были мрачны и агрессивны, поскольку «за битву при Рузбеке простой народ испытывал к ним враждебные чувства». Они говорили друг другу: «Какого черта французский король не идет войной на Англию? Разве мы недостаточно бедны?» — хотя и признавали, что «французы не делают нас беднее».

Многочисленные причины проволочки теперь свелись к одной — к ожиданию приезда герцога Беррийского. Его отсутствие стало знаком того, что воинственный дух отнюдь не является всеобщим: за кулисами боролись конфликтующие интересы, и партия мира, представленная герцогом Беррийским, противостояла партии войны.

Герцог Беррийский был слишком поглощен приобретательством и искусством, и ему было не до войны. Он жил ради собственности, и слава ему была не нужна. У него было два дома в Париже — Отель-де-Нель и еще один, возле Тампля; кроме того, он построил или приобрел семнадцать замков в своих герцогствах — Берри и Оверни. Он буквально набил их часами, монетами, эмалями, мозаикой, маркетри, иллюстрированными книгами, музыкальными инструментами, гобеленами, скульптурой, триптихами, написанными на ослепительно золотом фоне в окружении драгоценных камней. Он не скупился на золотые сосуды и ложки, на инкрустированные драгоценными камнями кресты, на раки и редкие антикварные вещи. Он приобрел зуб Карла Великого, лоскуток от мантии пророка Илии, чашу Христа с Тайной Вечери, капли молока Мадонны, принадлежавшие ей же волосы и зубы, землю из различных библейских мест, клыки нарвала, иглы дикобраза, коренной зуб великана и отделанные золотой бахромой облачения, в которые можно было бы одеть священников трех соборов. Агенты держали его в курсе всех удивительных находок, и, когда кто-то сообщил о «костях гиганта», выкопанных возле Лиона в 1378 году, он немедленно их приобрел. Он держал лебедей и медведей, еще у него был зверинец с человекообразными обезьянами и одногорбыми верблюдами, в саду росли редкие фруктовые деревья. Землянику он ел хрустальными палочками, оправленными в серебро и золото, а читал при свечах, горевших в шести подсвечниках из резной слоновой кости.

Как и многие богатые аристократы, он был обладателем хорошей библиотеки, в которой наличествовали классические и современные книги. Герцог нанимал переводчиков с латыни, приобретал у парижских книгопродавцев рыцарские романы, облачал их в дорогие переплеты, некоторые издания щеголяли красным бархатом с золотыми застежками. У знаменитых иллюстраторов он купил, по меньшей мере, двадцать часословов, среди них два настоящих шедевра — «Большой часослов» (Grandes Heures) и «Великолепный часослов» (Tres Riches Heures). Герцог с наслаждением разглядывал любимые сцены и портреты, включая свой собственный. Очаровательные города с башнями и замками, пасторали, рыцари и дамы в саду, охота и банкетный зал, невероятно элегантные наряды — все эти картины украшали молитвенники. Сам герцог одевался в небесно-голубую одежду, цвет которой был обязан красителям настолько дорогим, что два горшочка с этой краской поместили в перечень «сокровищ» герцога Беррийского.

Герцог установил в своей церкви только что изобретенный педальный орган и купил за четыре ливра новый жакет своему талантливому корнетисту, чтобы музыкант достойно исполнил соло перед Карлом V. Для устранения последствий обжорства и склонности к апоплексии он растирал золото и жемчуг и смешивал их в слабительный порошок. Любимым времяпрепровождением герцога была игра в кости. В одной игре в компании с рыцарями он поставил на кон за сорок франков свои коралловые четки. Герцог постоянно переезжал из одного замка в другой вместе с лебедями, медведями и гобеленами, а его художники возили неоконченные работы, чтобы завершить их в другом месте. Герцог принимал участие в местных процессиях и паломничествах, посещал монастыри, осенью праздновал окончание виноградного сезона, а в июне как-то раз послал герцогине молодой горох, вишню и 78 спелых груш. Он коллекционировал собак и все время искал новых, сколько бы их у него ни было. Когда он услышал о необычной разновидности борзой в Шотландии, то добился от Ричарда II безопасного проезда для своих курьеров, чтобы те добрались туда кружным путем и привезли ему пару собак.

Средства на потакание своим вкусам он вытягивал из населения Оверни и Лангедока, когда там наместничал, и налоги у него были самыми высокими во всей Франции, а потому вызывали ненависть, вылившуюся в восстание в Монпелье и отставку Беррийского с поста наместника. В 1383 году, после восстания тюшенов, когда он снова стал правителем вместо Анжуйского, герцогу представилась выгодная возможность. Вместо того чтобы казнить лидеров восстания, он продавал прощения и наложил на общины огромный штраф в восемьсот тысяч золотых франков, что четырежды превышало весь «кошт», собранный Лангедоком для выкупа Иоанна II. Эту сумму рассчитывали взимать с помощью беспрецедентного подымного налога, равнявшегося двадцати четырем франкам. Нераскаявшийся герцог Беррийский еще тридцать лет кидался деньгами, пока не разорил свои владения и не умер в 1416 году в возрасте 76 лет.

Когда его ждали на Шельде, ему было сорок шесть. Это был тщеславный любитель удовольствий, упрямая жертва лизоблюдов и прихлебателей, человек, некрепкий духом, со средними умственными способностями, избавленный от вульгарности лишь благодаря своей любви к красоте. Возможно, эта страсть была реакцией на собственную грубую внешность, которую он даже подчеркивал: его курносое лицо мелькает на посуде, печатях, камеях, гобеленах, алтарных покрывалах, витражах, часословах. По слухам, герцог хотел окружить себя исключительно курносыми придворными.

Герцог не появился на Шельде до 14 октября. К этому времени дни становились все короче и холоднее, а Ла-Манш — все неспокойнее. К тому же в середине сентября был уничтожен передвижной город. Он направлялся из Руана на Шельду, погруженный на 72 судна, и тут конвой был атакован английской эскадрой, вышедшей из Кале. В результате англичане захватили три французских корабля вместе с главным мастером, отвечавшим за постройку передвижного города. Два французских корабля оказались слишком большими и не могли войти в Кале, так что их отбуксировали в Англию, а секции передвижного города выставили в Лондоне, и лондонцы взирали на них со страхом и радостью. Для французов это была огромная потеря.

Монах из Сен-Дени, веривший в приметы, сообщает об огромных стаях ворон, якобы несших зажженные угли и сбросивших их на соломенные крыши сараев, а также о страшном шторме — в его хронике такие штормы регулярно возникают в смутные моменты истории: в данном случае шторм вырвал с корнем самые высокие деревья, а молния уничтожила церковь. В тот день, когда наконец-то приехал герцог Беррийский, природа, «похоже, разгневанная задержкой», подняла на море волны, «подобные горам», и корабли бились, точно скорлупки; вслед за бурей полили дожди — казалось, Бог посылает новый Потоп. Многие припасы, готовившиеся к отгрузке, были уничтожены.