Курский излом

Отошедшие на новые позиции войска генерала И. М. Чистякова приводили в порядок изрядно поредевшие подразделения, проводили учет вооружения, личного состава, собирали раненых, из тыла подразделения обеспечения доставляли в термосах горячую пищу для изнуренных многочасовыми боями бойцов. Тем временем инженерные части восстанавливали, где это было необходимо, и создавали новые минные поля и заграждения.

Одна из самых широких и оживленных дорог в тылу 6‑й гв. А, ведущая от ст. Прохоровка к с. Яковлево, была в эту ночь забита войсками и техникой. К исходу дня на усиление армии из района Прохоровки на огневые позиции у шоссе Белгород — Курск подходила и разворачивалась резервная 14‑я оиптабр полковника Заботина. Ее три полка заняли позиции в боевых порядках 51‑й гв. сд на командной высоте 254.5 у развилки шоссе и южнее — в ПТОП у х. Дуброво, который находился на участке 3‑го мк 1‑й ТА.

Чуть позже, после полуночи, из района Сеймица — Пристинь ко второму армейскому рубежу начали выдвигаться колонны 5‑го гв. Стк генерал–майора А. Г. Кравченко. Его соединение по приказу Н. Ф. Ватутина должно было прикрыть прохоровское направление, развернувшись за 51‑й гв. сд.

Шло сосредоточение в боевых порядках войск 6‑й гв. А и танковой армии генерала М. Е. Катукова. Всю ночь танкисты выставляли засады, артиллерия занимала огневые позиции, личный состав осваивал оборонительные сооружения, проверяли состояние мостов через р. Пену, устанавливали связь с соседями — 90‑й гв. и 51‑й гв. сд. Техника маскировалась от воздушного и наземного наблюдения, подвозились горючее и боеприпасы, ремонтировались и подтягивались отставшие на марше танки.

В эту ночь к переднему краю двигалась огромная сила: три танковых (31‑й тк 1‑й ТА оставался на месте) и один механизированный корпуса, которые имели исправными 854 танка. Подробно о наличии танков в соединениях, выдвинутых командованием [455] фронта на вторую оборонительную линию в ночь на 6 июля, смотри в таблице 21.

В штабах 1‑й ТА и 6‑й гв. А в эту ночь было особенно «жарко». По решению командующего фронтом их соединения утром 6 июля совместно должны были нанести по вклинившемуся в нашу оборону противнику контрудар. Необходимо отметить, что Н. Ф. Ватутину было присуще стремление к ведению активной обороны. Он не хотел пассивно ждать, когда противник нанесет очередной удар, стремился навязать ему свою волю. К сожалению, как показали дальнейшие события, его решения не всегда базировались на всесторонней оценке обстановки и возможностей наших соединений и объединений.

Генералам М. Е. Катукову и И. М. Чистякову о решении командования фронта стало известно примерно в одно и то же время — во второй половине дня 5 июля. В 16.00 по аппарату ВЧ Н. Ф. Ватутин лично связался с командующим 1‑й ТА и отдал устный приказ о немедленном выдвижении армии на второй рубеж обороны к 24.00. Больших проблем с подготовкой не было, корпуса находились в боевой готовности в 30–35 км от переднего края второго армейского рубежа, куда им предстояло выйти. Штаб армии немедленно отдал предварительное распоряжение соединениям о готовности к выступлению, а уже через час командарм подписал приказ на занятие нового рубежа и о задачах армии на 6 июля. Поэтому времени командному составу корпусов для доведения задач и организации боевой работы отводилось достаточно. Их штабы давно провели рекогносцировку маршрутов движения и постоянно держали связь с дивизиями первого эшелона 6‑й гв. А. Боевой и численный состав 1‑й ТА на 5 июля 1943 г. приведен в таблице 26.

Тем не менее уже на этапе подготовки контрудара возникли разногласия между командованием 1‑й ТА и руководством фронта. М. Е. Катуков не разделял точку зрения Н. Ф. Ватутина на тактику ведения оборонительной операции. Профессиональный танкист с большим опытом командования танковыми соединениями, он утверждал, что решение о проведении контрудара шаг до конца не продуманный. Командарм обоснованно доказывал, что в сложившихся неблагоприятных условиях, когда техника противника качественно превосходит нашу, враг полон сил и атакует, а его авиация господствует в воздухе, подобным образом вводить в бой крупные массы танков нельзя. Это приведет к лобовому столкновению, большим потерям нашей бронетехники и невыполнению поставленных задач. Тем не менее его доводы не убедили Н. Ф. Ватутина. [456] Обстановка царила нервозная, штаб 1‑й ТА{401} готовился к худшему развитию событий.

«…Нашей армии ставилась задача — 6 июля нанести контрудар в общем направлении на Томаровку, — вспоминал М. Е. Катуков. — Этот пункт приказа очень волновал нас. И не потому, что пугали большие по масштабам наступательные действия.

К этому времени в 1‑й танковой сложилось общее мнение, что наносить танковым бригадам и корпусам контрудар при сложившейся обстановке просто нецелесообразно.

Ну, хорошо, мы двинемся на немцев: но что из этого получится? Ведь их танковые силы не только превосходят наши численно, но и по вооружению обладают значительным преимуществом! Это никак не сбросишь со счета. Вражеские «тигры» могут бить из своих 88‑мм орудий по нашим машинам на расстоянии до 2 километров, находясь в зоне недосягаемости огня 76,2‑мм пушек наших «тридцатьчетверок». Словом, гитлеровцы в силах и с дальних рубежей вести с нами успешный огневой бой. Так следует ли давать им в руки такой сильный козырь? Не лучше ли в этих условиях повременить с контрударом, делать по–прежнему ставку на нашу тщательно подготовленную глубокоэшелонированную оборону?

Пусть фашисты лезут вперед в надежде, что вот–вот им удастся вырваться на оперативный простор. Пусть гитлеровцы вязнут, гибнут в нашей обороне. А мы тем временем будем перемалывать вражескую технику и живую силу. А когда мы обескровим их части, разобьем фашистский бронированный кулак, тогда и созреет выгодный момент для нанесения могучего контрудара. Но пока такой момент не наступил.

Эти соображения мы доложили командующему фронтом. Ждали ответа, но не получили его и к исходу ночи. А между тем срок выполнения пункта приказа о контрударе наступил, и нам ничего не оставалось, как выдвинуть танки.

Скрепя сердце я отдал приказ о нанесении контрудара. И степь, минуту назад казавшаяся безлюдной, пустынной, наполнилась гулом сотен моторов. Из–за укрытий выползли «тридцатьчетверки» и, на ходу перестраиваясь в боевой порядок, ринулись на врага. За танками двинулись цепи пехоты.

Уже первые донесения с поля боя под Яковлевом показывали, что мы делаем совсем не то, что надо. Как и следовало ожидать, бригады несли серьезные потери. С болью в сердце я видел с НП, как пылают и коптят «тридцатьчетверки».

Нужно было во что бы то ни стало добиться отмены контрудара. Я поспешил на КП, надеясь срочно связаться с генералом [457] Ватутиным и еще раз доложить ему свои соображения. Но едва переступил порог избы, как начальник связи каким–то особенно значительным тоном доложил:

— Из Ставки, товарищ Сталин.

Не без волнения взял я трубку.

— Здравствуйте, Катуков! — раздался хорошо знакомый голос. — Доложите обстановку!

Я рассказал Главнокомандующему о том, что видел на поле боя собственными глазами.

— По–моему, — сказал я, — мы поторопились с контрударом. Враг располагает большими неизрасходованными резервами, в том числе танковыми.

— Что вы предлагаете?

— Пока целесообразно использовать танки для ведения огня с места, зарыв их в землю или поставив в засады. Тогда мы могли бы подпускать машины врага на расстояние триста метров и уничтожать их прицельным огнем.

Сталин некоторое время молчал.

— Хорошо, — сказал наконец он. — Вы наносить контрудар не будете. Об этом вам позвонит Ватутин.

Вскоре командующий фронтом позвонил мне и сообщил, что контрудар отменяется. Я вовсе не утверждаю, что именно мое мнение легло в основу приказа. Скорее всего, оно просто совпало с мнением представителя Ставки и командования фронта»{402}.

Отдадим должное тактичности командарма, он не выпячивает свои заслуги в спасении армии. Хотя ясно, что его мнение оказалось решающим. Следовательно, уже в первый день оборонительной операции в руководстве Воронежского фронта возникли острые разногласия по важному вопросу. Судя по тому, что это столкновение мнений стало достоянием Верховного, оно оказалось достаточно острым и напоминало конфликт. Но его следует рассматривать не только как спор о методах и принципах использования крупных танковых соединений и объединений в сложных условиях оборонительной операции, а значительно шире — как столкновение двух разных подходов к ведению боевых действий. Катуков считал, что хорошо воевать — это значит не только добиваться поставленной цели в установленные приказом сроки, но и делать это, по возможности, экономя силы и средства, каждый свой шаг оценивать с точки зрения рациональности и эффективности. К Ватутину, похоже, мысли об экономном расходовании ресурсов приходили лишь в тот момент, когда фронт если не был на голодном пайке, то, по крайней мере, не располагал значительными резервами. Как покажут дальнейшие события, [458] Николай Федорович не сделал необходимых выводов из спора о контрударе 6 июля. Он продолжал, без учета реального соотношения численности и качества войск противоборствующих сторон, строить планы, суть которых сводилась к одному: «Разом навалимся всем фронтом и раздавим неприятеля». Но стремительно таявшие резервы заставили его более взвешенно и вдумчиво подходить к возникавшим идеям. Стоит отметить: в первый период операции силы фронта тратились довольно экономно и эффективно. Именно в первые 7–8 дней наступления немцев, в том числе в значительной степени благодаря тактическим приемам Катукова, вражеские бронетанковые соединения потеряли более 60 % своего потенциала. Когда же подошли две гвардейские армии к Прохоровке и в руках командования фронта оказались очень значительные стратегические резервы, вновь возникло искушение «навалиться всем фронтом». Весь наработанный опыт был отброшен, с непонятным упорством командование фронтом начало строить планы по раскалыванию вражеской группировки ударом в лоб бронированным тараном. И результаты оказались катастрофическими. Но об этом мы поговорим позже.