Грани русского раскола

Заключение

Осмысление особенностей российского пути – в его отличии от западного – давно занимает умы отечественных и зарубежных историков, философов, политологов. Эти размышления касаются различных исследовательских аспектов: экономических, социальных, культурных и т.д. Однако в настоящей работе в качестве ключевого фактора, определившего разновекторность русских и западных реалий, выделен фактор религиозный. Облик современных стран, относящих себя к европейской цивилизации, определялся генезисом последних трехсот-четырехсот лет. Отправной точкой в формировании этого облика стал религиозный раскол, через горнило которого прошли страны Европы и последствия разрешения которого во многом обусловили специфику европейского и российского обществ. Западная Реформация, взорвав средневековый европейский мир, привела к кровопролитным войнам на большей части Старого Света. Как известно, их итогом явился мир, подводивший черту под противостоянием католиков и протестантов и основанный на знаменитом принципе «cujus regio, ejus reli-gio» («чья страна, того и вера»), В результате сторонники и противники Реформации оказались по большей части разделены государственными границами. В одних странах возобладали католики (Италия, Испания, Австрия, Бельгия, Франция, Польша, Бавария и т.д.), а в других – различные протестантские течения (Англия, Нидерланды, Швеция, Дания, целый ряд германских княжеств и т.д.).

И в России, как мы видели, церковное размежевание поделило общество на два непримиримых лагеря: приверженцев старого обряда и последователей реформ патриарха Никона. Но в России это ожесточенное противостояние не привело к территориальному разводу враждебных сторон, как это произошло в Европе. Правда, в определенном смысле победу сторонников никоновских новин, мощно поддержанных царской властью, тоже можно считать воплощением принципа «чья страна, того и вера». Однако здесь противоборствующие силы оставались по одну сторону границы, в одном государстве. Россия в отличие от европейских стран разделилась внутри себя: на географической карте она была единой, на деле же в ней образовались два социума с различной социальной и культурной идентификацией. Разумеется, подобный расклад не мог не повлиять на все стороны жизни общества. Вынужденное сосуществование на одной территории двух враждебных сил и определило присущую России специфичность.

Однако это ключевое обстоятельство совершенно игнорируется как в отечественной, так и в зарубежной литературе. Российское общество традиционно рассматривается в качестве однородного – т.е. православного – конфессионального образования с незначительными мусульманскими и лютеранско-католическими, главным образом окраинными, вкраплениями (Кавказ, Средняя Азия, Прибалтика, Финляндия, Польша), неизбежными для страны с великодержавным статусом. Ситуация с большинством русского населения страны всегда казалась предельно ясной: его представляли приверженцем синодальной версии православия с незначительным старообрядческим налетом. Статистика неизменно подкрепляла эту иллюзию. С первой ревизии Петра Великого 1716 года и до переписи 1897-го количество раскольников всегда оставалось на уровне не более двух процентов от населения империи. Добавим, что, по официальным данным, в XIX столетии мусульмане, лютеране и католики заметно превосходили староверов по численности. Но если от общей картины обратиться к конкретным местностям (уездам, волостям, деревням), то конфессиональное лицо России – в Центре, Поволжье, на Урале и в Сибири – меняется до неузнаваемости. Привлеченные свидетельства определенно указывают, что влияние господствующей церкви в крестьянских низах было не таким, каким оно виделось чиновникам из правительства, синода и губернских администраций и каким представало в научных трудах. В названных регионах страны простые люди, практически поголовно внесенные в синодальные ведомости, состояли, мягко говоря, в весьма сложных отношениях с РПЦ. Можно сказать и жестче: они не хотели бы иметь ничего общего с государственной церковью дворян-помещиков, обративших в рабов собственный народ.

Имперские амбиции правящих верхов, обслуживаемые никонианской церковью, в корне отличались от старообрядческих чаяний, ориентированных на сугубо национальные приоритеты. Нужно признать, что власть интуитивно ощущала укорененность староверия среди русского крестьянства. В конце своего царствования Николай I инициировал серьезные меры по выяснению подлинных масштабов раскольничьей общности. Как следовало из проведенных в ряде губерний Центральной России обследований Министерства внутренних дел, реальные цифры в десять раз превышали те, что были заявлены в отчетах местных гражданских и духовных администраций. С тех пор и вплоть до начала XX века тема распространения староверия неизменно сопровождалась разговорами о десятикратном занижении количества старообрядцев. Если по переписи 1897 года их насчитывалось около двух миллионов, то общественность предполагала более справедливым говорить о двадцати миллионах. Хотя и эти цифры не давали полного представления о положении дел в двух ветвях православия. Большая часть раскольников (прежде всего беспоповцев, не принимавших священство и церковных таинств) числилась обычными православными, не желая в официальном порядке заявлять о своей религиозной идентификации. Со времени правления Александра II был взят курс на включение староверия в сферу государственного влияния и на подчинение его гражданскому имперскому законодательству. После чего на правительственном уровне уже не было попыток определить истинные параметры раскольничьей общности. Угасанию интереса к старообрядчеству способствовало также полное фиаско революционно-демократических кругов, которые в 60-70-х годах XIX столетия рассчитывали поднять раскол на борьбу с самодержавием. И уже к концу пореформенного периода раскольничья тематика оказалась далеко на периферии исследований.

Поэтому взгляд на основные вехи российской истории сквозь призму русского раскола, а точнее его генезиса, кардинально меняет многие, казалось бы, незыблемые исследовательские оценки. Признание конфессиональной неоднородности российского общества, а именно наличия двух противоборствующих ветвей православия, приводит к новому видению экономического – прежде всего – ландшафта империи. Речь идет об обширных слоях населения, не принявших нового государственно-церковного облика и отстраненных от государевой службы, а значит, и от собственности, т.е. от земельного фонда страны. По этим причинам уже с конца XVII века старообрядчество становится уделом тех, кто не был и не желал быть вмонтированным в новое государственное здание, выстроенное по западным образцам на имперский лад. К тому же карательные меры по отношению к расколу со стороны властей заставили его приверженцев перейти, по сути дела, на нелегальное положение. И эта часть населения, оказавшаяся на периферии новой административной системы и бесправная в экономическом отношении, была вынуждена устраивать свою хозяйственную жизнь по собственным принципам.

Экономические представления дворянства были связаны с институтом частной собственности; он обеспечивал, в их глазах, наиболее естественный путь развития, позволявший эффективно реализовывать свои интересы. У староверов же вследствие дискриминационного положения предельную актуальность приобретала задача выживания во враждебной среде. И оптимальным инструментом для этого, позволяющим максимально концентрировать как экономические, так и духовные ресурсы, стала знаменитая русская община; общинно-коллективистские (а не частнособственнические) отношения послужили тем фундаментом, на котором строилась вся жизнь раскола. Таким образом, конфессиональные мотивы стали важным фактором консервации общинных порядков снизу – в среде русского крестьянства – вплоть до начала XX века.