Грани русского раскола
Грани русского раскола читать книгу онлайн
В книге представлен взгляд па отечественную историю сквозь призму русского религиозного раскола. Потрясения, произошедшие в России и вызванные церковными реформами середины XVII века, имели большое влияние па развитие страны в последующие два столетия. Многосложные процессы, протекавшие тогда, наложили отпечаток па всю социальную ткань российского общества. Именно в конфессиональном своеобразии кроются истоки ключевых событий пашей истории, связанных с крушением в начале XX века российской империи в ее никонианском обличье.
Автор – доктор исторических наук, профессор РГГУ.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
«рискованно создавать самоуправляющиеся единицы, смешивая в них большое число людей неимущих с весьма малым числом имущих... когда все помыслы неимущих направлены к отбиранию земли у имущих» [1562].
В итоге важное дело реформы местного самоуправления было свернуто: провести в жизнь новые принципы управления не удалось. Кстати, заметим: во время слушаний по земельным делам крестьянские депутаты буквально не сходили с думской трибуны, страстно отстаивая свою точку зрения. А в дебатах о бессословной волости никто из них не выступил ни разу; они даже не появились в зале, что и было замечено другими ораторами [1563]; очевидно, перспектива единого с дворянством волостного органа их не очень занимала.
Возвращаясь к столыпинским преобразованиям в целом, следует сказать, что перевод крестьянского мира на рельсы частной собственности сопровождался ломкой привычного жизненного уклада. Перестройка общества в русле буржуазных ценностей потребовала усиления национально-православной риторики, особая роль отводилось религиозной политике. П.А. Столыпин провозглашал:
«Православие – это жизненная основа нашего государства, душа народная, объединившая и объединяющая миллионы русских» [1564].
По мысли государства, именно православие обязано взять на себя функцию сглаживания издержек капиталистической практики; православная религия должна, насколько это возможно, смягчать, гармонизировать отношения между бедными и богатыми.
Подобный опыт был наработан западными странами, которые столкнулись в свое время с теми же проблемами. К их решению там активно подключались христианские церкви, на основе религии пытаясь наладить взаимодействие разных экономических слоев. О том, как это происходило, поведал чиновник духовного ведомства В.К. Саблер (обер-прокурор Синода в 1911-1915 годах), собравший обширный материал о работе на этой ниве европейских церквей. Он посетил целый ряд предприятий в разных странах, где сумел разглядеть, как два, казалось бы, враждебных фактора – капитал и труд – сливаются в одну творческую силу. Например, подобную идиллию В.К. Саблер обнаружил на фабрике в г. Реймсе (Франция). Хозяин с семьей являли рабочим образец добротной христианской жизни, постоянно заботились об условиях их существования, жили с ними одними интересами, все вопросы обсуждали совместно, вместе пели псалмы, штрафы назначали ничтожные, мастерам в обиду не давали и т.д. В результате хозяева окружены вниманием и заботой: нет даже намека на конфликты [1565]. Затем Саблера привлекла итальянская Феррара, где один крупный землевладелец не мог ни о чем думать, кроме как о крестьянах, живущих по соседству. Он настойчиво учил их хозяйствовать по науке; серьезно беспокоясь о досуге тружеников, отдал старинный замок с садом под народный дом для лекций и конференций [1566]. Таких примеров на страницах книги немало. Их упоительное изложение сопровождается повторением глубокой мысли:
«Только совместная работа в христианском духе есть единственное спасительное средство, упрочивающее нравственное и материальное благополучие» [1567].
Не беремся здесь детально рассматривать взгляды очарованного В.К. Саблера на европейскую действительность, отметим лишь, что роль христианства в качестве инструмента по достижению социального мира широко рекламировалась и в России. В этом смысле власти возлагали на православие определенные надежды. Напомним, что подобный подход разделяли также религиозные круги, призывавшие к обновлению синодальной церкви. Среди обновленцев наиболее ярко заявлял о своей социальной позиции известный священник Г.С. Петров (в 1908 году лишенный за это сана). Он прямо говорил, что для оздоровления общественной обстановки одни должны дать, другие – получить; если этого не произойдет по доброй воле, то неимущие прибегнут к силе [1568]. Решить дилемму должна помочь православная церковь: для нее открывается широкое и светлое поле деятельности. Причем она:
«должна идти не с одним только словом утешения к обездоленным, не с одной проповедью покорности, а и с призывом к справедливости к людям, могущим черному труду создать более светлое положение» [1569].
Но для того, чтобы приступить к решению этой задачи, РПЦ нуждается в серьезном обновлении, в противном случае она будет просто не в состоянии адекватно отвечать на вызовы времени. Собственно, в этом и состояло основное отличие: Синод считал, что православной церкви все по плечу, если безбожники не будут чинить ей препятствий, а религиозные реформаторы настаивали на формировании ее нового облика. Но никто из них не ставил под сомнение действенность православия в России. Православная принадлежность большинства русских людей не обсуждалась. Отход же значительной части населения от господствующей церкви, особенно явно наметившийся после 1905 года, находил свое обоснование: официоз расценивал это как следствие агитации атеистов, а оппоненты – как ущербность синодальной практики.
Вот в этом, на наш взгляд, и заключалась коренная ошибка. Понятно, что объединительные христианские мотивы могут возыметь реальное действие в смысле сглаживания социальных противоречий только в однородной конфессиональной среде. При проведении болезненных реформ с различными интересами это позволяло сохранять идейно-нравственный стержень, апеллируя к которому можно выстраивать какие-то невраждебные отношения между бедными и богатыми. Кстати, идеолог российской землеустроительной реформы датчанин А.А. Кофод хорошо это чувствовал. Как он отмечал, в Ковенской губернии антагонизма между помещиками-поляками и крестьянами-литовцами не наблюдалось, поскольку те и другие были католиками. А в тех западных губерниях, где помещики-поляки были католиками, а русские крестьяне – православными, всегда ощущалась повышенная напряженность [1570]. Да и примеры из европейского опыта, приведенные Саблером, относились либо к католикам, либо к протестантам. В Европе эти недружественные христианские течения история уже давно развела по отдельным странам, и там речь шла о работе церквей в однородной религиозной среде. О том, что единая – в данном случае православная – церковь существует и в России, доказывать кому-либо, тем более в начале XX века, было излишне. И все-таки социальное сотрудничество под эгидой православия в России, мягко говоря, не налаживалось. Та атмосфера, в которую в ходе перемен погружалось российское общество, приводила в растерянность наблюдателей. Известный философ и публицист князь Е.Н. Трубецкой отмечал настойчивость властей по насаждению слоя мелких владельцев, писал об улучшении материального благосостояния и т.д. Но, с другой стороны, его все больше беспокоила идейная, духовная сторона дела. Будущее страны, рассуждал князь, не может основываться исключительно на экономических трансформациях:
«между тем тех нравственных устоев, на которых могла бы утвердиться новая великая Россия, в нашей жизни пока еще не видно»;
облик нашей мелкой буржуазной демократии едва ли можно назвать симпатичным [1571]. Весьма любопытна и такая мысль:
«Если у нас есть основание верить в будущее России, то основание это – скорее в прошлом, чем в настоящем. Трудно поверить, чтобы народ, родивший Сергия Радонежского и Серафима Саровского и давший миру таких великих гениев, как Пушкин, Достоевский, Толстой и Соловьев, – затем утратил смысл своего существования и отдал все свои силы бессмысленному плотскому идеалу материального благополучия» [1572].