Сакалиба

в Багдаде с мусульманами при помощи слут-сакалиба, говорит о периодически

повторявшихся торговых поездках. Ибрахим II, как показывают его диалоги с Б.ла-гом, мог говорить на языке сакалиба достаточно связно, причем выражая не самые

элементарные мысли. Представляется маловероятным, чтобы эмир старательно учил язык

из-за одного-единственного слуги; скорее, он общался со многими сакалиба, которых при

его дворе было достаточно. Рассказ об изучении языков ал-Му'иззом носит, как уже

отмечалось, скорее, характер исторического анекдота. Как таковой он порождает

определенные сомнения. Действительно ли ал-Му'изз изучил четыре совершенно

различных и трудных языка (берберский, язык румийцев, язык негров и язык сакалиба) -

заметим, что эти занятия потребовали бы немало сил и времени, - только ради того, чтобы

разобраться в смысле одного слова, пророненного Му-заффаром? Почему, если Музаффар

был славянином (мы помним, что его привезли из Болгарии), халиф, разумеется, знавший

это, взялся за изучение языка сакалиба в последнюю очередь, даже после языка негров?

Думается, что трактовать рассказ ал-Макризи следует иначе. Услышав из уст Музаффара

слово, показавшееся ему подозрительным, ал-Му'изз, скорее всего, просто вызвал к себе

доверенных слуг из разных народов и спросил, значит ли оно что-нибудь на их языках.

Берберы, румийцы и негры ответить не смогли; сакалиба же сказали, что это ругательство.

Эти вызванные для проверки сакалиба, как и Музаффар, хорошо помнили родной язык.

Что мог представлять собой <язык сакалиба>, о котором говорят восточные авторы? Хотя

мы вряд ли когда-либо сможем ответить на данный вопрос из-за отсутствия написанных

на этом языке документов, два предположения все-таки представляются достаточно

оправданными. С одной стороны, сохраняя в памяти родные славянские наречия,

сакалиба, скорее всего, разговаривали между собой на их смеси, понятной выходцам из

разных племен и местностей. Иногда, впрочем, смешение языков было ненужным, так как

судьба сводила вместе земляков (мы помним, что основную массу невольников-сакалиба в

мусульманской Испании и Северной Африке составляли рабы из одной местности -

славяно-германского пограничья, а при фатимидском дворе служило несколько уроженцев

Болгарии - Кайсар, Музаффар, Тарик и другие). С другой стороны, <язык сакалиба>, по

всей вероятности, вобрал в себя и немало арабских слов, обозначавших специфические

восточные реалии, - нечто подобное видим мы ныне в том варианте сербохорватского

языка, на котором говорят мусульмане Боснии и Герцеговины.

Сохранение языка было важнейшим условием сохранения национальной культуры. О том, что невольники-сйкялыба сохраняли в памяти и родную культуру, свидетельствуют

некоторые фрагменты <Книги о животных> (<Китаб ал-Хайаван>) ал-Джахиза. В одном

фрагменте ал-Джахиз сообщает, что сакалиба, как евнухи, так и некастрированные рабы, рассказывали ему, что в их стране змеи забираются на коров и сосут их молоко, отчего

коровы слабеют или даже околевают [228, т. 1, с. 168-169]. Этот мотив довольно популярен

в славянских поверьях и сказаниях [326, т. 2, с. 559-561; 558, т. 2, с. 563-564]. В другом

фрагменте отмечается, что рабы-сакалиба хорошо играют на струнных инструментах [228, т. 1,с. 166-167],иэто,естественно, наводит на мысль о славянских гуслях2. Можно

заключить, что в исламском мире неволь-иша-сакалиба не забывали своих исконных

преданий и обычаев.

О том, что сакалиба не забывали родную культуру, косвенно свидетельствует и другой

факт: даже принимая ислам, они далеко не всегда становились его пылкими

приверженцами. Безвестный слута-саклаби, с которым беседовал тогда еще начинавший

службу при дворе 'Убайдуллаха ал-Махди Джаузар, откровенно заявил, что предпочел бы

получить десять динаров, чем благословение имама, - для убежденного сторонника

исмаилизма такое поведение было бы немыслимым. Музаффар ас-Саклаби фактически

отвергал исламское вероучение и считал его <выдумками арабов>. Таким образом, подчас

приобщение к исламской культуре было поверхностным, и места в душе для родных

традиций оставалось больше.

Делать какие-либо обобщения относительно культуры сакалиба непросто. Люди среди

сакалиба попадались самые разные, и условия, в которых они оказывались, также были

неодинаковы. Одни сакалиба попадали в неволю юношами, другие - взрослыми людьми.

Последние, разумеется, больше сохраняли от родной культуры; юноши, и тем более дети, скорее поддавались влиянию мусульманского общества. Нельзя сказать, что они напрочь

забывали о родине; Агобард упоминает о том, как некий невольник из Лиона, похищенный

еще ребенком и проданный в Испанию, смог бежать и вернуться в родной город после

двадцати четырех лет рабства [168, т. 5, с. 185]. Вместе с тем, невольники, попадавшие в

исламские страны юношами или детьми, получали там уже совершенно особое,

мусульманское воспитание, что, разумеется, не могло не сказаться на их духовном мире.

Особо важна была для слут-сакалиба возможность общаться между собой. Только в таких

беседах могли они использовать родной язык, вспоминать или заново усваивать элементы

собственной культуры. Нетрудно представить себе, что возможность для такого общения

сакалиба получали прежде всего тогда, когда оказывались вместе, попадали к одному

хозяину. В лучших условиях, естественно, были те, кто служил при дворе, где численность

слуг измерялась подчас сотнями. Намного сложнее приходилось сакалиба во владении

частных лиц. Случалось так, что хозяин приобретал лишь одного невольника, который, следовательно, оставался один в чужой среде и в большей степени подвергался ее

воздействию.

Но как бы ни различались сакалиба между собой, они, тем не менее, сознавали себя как

единую общность. В главе 3 части III отмечается интересный эпизод: фатимидский слуга

Джаузар сказал в 973 г. халифу ал-Му'иззу: <я - саклаби, инородец>; то же самое писал он

в записке своему повелителю несколько ранее. Примечательно, что эти слова Джаузар

произнес уже в самом конце жизни; он умер на пути в Египет. Таким образом, даже после

нескольких десятков лет службы в исламском мире Джаузар считал себя не

мусульманином, не слугой, а именно саклаби, родственным сакалиба и чуждым арабам и

берберам. Такое сознание своего естества он пронес через всю свою жизнь.

Другой пример осознания сакалиба своей общности дает нам история мусульманской

Испании. Там спугл-саклаби по имени Хабиб написал о своих собратьях книгу под

названием <Книга победы и успешного противоборства с теми, кто отрицает достоинства

сакалиба> (<Ки-таб ал-Истизхар ва-л-Мугалаба 'ала Ман Анкара Фада'ил ас-Сакали-ба>).

Эта книга до нас не дошла, и судить о ее содержании можно только по тому, что

рассказывает видевший ее Ибн Бассам. Последний сообщает, что в книге излагались

редкие истории из жизни сакалиба и приводились стихи, сочиненные ими. Среди

последних выделяются великий фата 'Умара ас-Саклаби, Майсур ас-Саклаби и Наджм,

который, по всей вероятности, также носил нисбу ас-Саклаби [251, ч. 4, с. 34].

Хотя о содержании книги Хабиба мы можем только догадываться, дошедшие до нас

сведения наводят все же на некоторые размышления. Прежде всего, очевидна

полемическая направленность трактата. Автор, обращаясь к читающей публике (то есть в

данном случае к образованным людям Кордовы), опровергает утверждения своих

оппонентов, отрицающих достоинства сакалиба. Почему понадобилось Хабибу вступать в

такую полемику? Родовитые придворные мусульманских правителей не терпели

возвышения дворцовых слуг и относились к ним как к своим противникам. Это хорошо