Загадка XIV века

Во Франции распоряжение короля о снятии налогов, сделанное на смертном одре, подняло волну нетерпения: люди ждали, когда это обещание будет исполнено. Гнев из-за налогов, собиравшихся якобы для войны с англичанами, достиг предела, когда Бэкингем беспрепятственно прошелся по стране и люди увидели, что их деньги пропали понапрасну. На самом деле деньги, собранные Карлом V, укрепили оборону городов и замков, и те лучше противостояли противнику, чем в жалкие годы после сражения при Пуатье. Но это не снизило бремени, навалившегося на беднейшие слои населения, не уменьшило горечь разочарования. Независимые города вынуждены были платить за то, что по закону являлось обязанностью короля. В результате Лан отказался открыть ворота де Куси, главнокомандующему Пикардии, и отказал в предоставлении тридцати лучников. В Сен-Кентене и Компьене восставшие толпы сожгли налоговые конторы, напали на сборщиков налогов и выгнали их из города.

В Париже из-за борьбы за трон правительство почти парализовало. Старший из дядьев юного короля, герцог Анжуйский, был назначен регентом и воспользовался своим положением — забрал из казны уйму средств с целью создания собственного королевства в Италии. Зная о хищнических наклонностях братьев, покойный король распорядился покончить с регентством, когда его сыну исполнится четырнадцать, однако Карл умер за два года до этой даты. Король назначил опекунами своего сына брата, герцога Бургундского, и брата его жены де Бурбона. Вместе с регентом герцогом Анжуйским и советом двенадцати они и должны были управлять государством. У Людовика де Бурбона амбиций не было, и он держался подальше от заговорщиков; в отличие от дядьев мальчика, его называли «хорошим герцогом», но Бурбон имел меньше влияния, потому что в нем не текла королевская кровь.

Дядюшек раздирали противоречивые интересы: герцог Бургундский интересовался Фландрией, Анжуйский — Италией, Беррийский — коллекционированием; их не заботила целостность королевства. Объединяло герцогов одно желание — убрать от управления государством министров покойного короля. Тем не менее они нашли время для того, чтобы растащить великолепную библиотеку покойного брата, насчитывавшую тысячу томов. Герцог Анжуйский забрал тридцать два тома, переплетенные в шелк и украшенные золотыми застежками, самые красивые в собрании, в том числе и «Правление принцев».

Коннетаблем назначили Клиссона и с коронацией поторопились ради усиления авторитета власти. Церемонию, состоявшуюся 4 ноября, омрачила постыдная сцена. Герцоги Анжуйский и Бургундский, которые терпеть друг друга не могли, подрались за пиршественным столом за почетное место рядом с новым королем. Быстро созвали совет, и он сделал выбор в пользу герцога Бургундского как первого пэра Франции; тем не менее Анжуйский захватил вожделенное место, но Филипп Смелый столкнул его и сам уселся на спорный стул. Вот с такого недостойного эпизода и началось новое правление.

Двенадцатилетний Карл VI был красивым, хорошо сложенным мальчиком, высоким и светловолосым, как его дед, но с невыразительным лицом, что свидетельствовало о неглубокой натуре. «Блестящее, отполированное оружие радовало его больше всех сокровищ мира», и он обожал рыцарские ритуалы. Эти ритуалы как нельзя лучше продемонстрировали на пире в честь коронации. Де Куси, Клиссон и адмирал де Вьен, на лошадях, покрытых чепраками из золотой парчи, спускавшейся до земли, подавали королю праздничные блюда. Чтобы придать приезду в Париж больше блеска (éclat), празднества продлили на три дня, звучала музыка, на покрытых коврами площадях пели менестрели. Народ приходил в изумление при виде «новых чудес» — фонтанов, выпускавших струи молока, вина и чистой воды.

Этого оказалось недостаточно. На собрании Генеральных Штатов, состоявшемся 14 ноября, предложили заменить подымный налог, и народ встревожился, не зная, чего ожидать от нового сбора. Взволнованные группы ремесленников обсуждали на улицах грядущую напасть, по ночам устраивались тайные собрания, возбужденные люди обвиняли правительство — все хотели освободиться от ярма налогов.

Когда канцлер Милон де Дорман, епископ Бове, известил штаты о том, что королю нужна помощь, произошел ожидаемый взрыв негодования. Толпа простолюдинов набросилась на купцов, которые, хотя и возражали против поборов, не были готовы противиться королевскому указу.

«Видите, граждане, как вас презирают!» — кричал сапожник своим сторонникам. В его обвинении отразилась вся горечь маленьких людей по отношению к «большим», он говорил о бесконечной жадности сеньоров: «Они бы, дай им волю, отобрали у вас дневной свет и установили налог на воздух, которым вы дышите. Они давят народ своими поборами год от года все больше. Они не хотят, чтобы мы дышали или говорили, или чтобы у нас были человеческие лица, они не хотят смешиваться с нами в публичных местах… Эти люди, которым мы вынуждены служить, которые кормятся за наш счет, хотят лишь сверкать золотом и драгоценностями, строить прекрасные дворцы и придумывать новые налоги для горожан». Сапожник клеймил трусость купцов и приводил в пример жителей Гента, взявшихся за оружие и выступивших против своего графа.

Если красноречию сапожника частично и поспособствовал монах из Сен-Дени, рассказавший об этом эпизоде, отсюда следует вывод, что многие монахи-хронисты с симпатией относились к народным бунтам. В своем знаменитом пророчестве монах Жан де Роктайяд предвидел день, когда «земляные черви безжалостно пожрут королевских львов, леопардов и волков… простые люди свергнут тиранов и изменников».

Для сапожника и его трехсот товарищей этот день настал. Размахивая ножами, они заставили купцов передать герцогу Анжуйскому и канцлеру требование отменить налог. За мраморным столом во дворе герцогского дворца прево умолял герцога снять «невыносимое бремя». Толпа страшными криками подтвердила его слова, люди клялись, что платить не будут, лучше сто раз умрут, чем страдать, такая жизнь для них «бесчестье и стыд». Эти неожиданные слова часто появляются в протестах, словно прибавляя достоинства рыцарской клятве. Бедняки не менее богачей хотели, чтобы с ними обращались достойно.

Гладкими сочувственными словами герцог Анжуйский пообещал добиться у короля разрешения на отмену налогов. Всю ночь звучали опасные речи с призывами нападать на аристократов и священников. Если верить хронисту из Сен-Дени, люди говорили, что «правительство должны возглавить они, а не господа». Действительно ли простолюдины об этом помышляли или хронист опасался такого развития событий, неизвестно.

Когда на следующий день напуганное правительство согласилось на отмену налога, облегчение наступило слишком быстро. Торжествующим людям хотелось потратить неизрасходованный гнев, и они кинулись грабить и избивать евреев — единственных представителей общества, на которых бедняки без опаски могли излить свою агрессию. По слухам, нападение спланировали некоторые аристократы: в этом случае они избавлялись от долгов. В то время как часть толпы носилась по городу — хватала сборщиков налогов и уничтожала регистрационные книги, основная масса, вместе с аристократами, устремилась в еврейский квартал с криками «Noel! Noel!» («Рождество!»). Они взламывали двери, уносили товары, документы и ценности, гнались за евреями по улицам, бросали тех, кого могли, в реку, хватали детей и насильно их крестили. Большинство евреев укрылись в темнице Шатле, но десять трупов, включая и тело раввина, были обнаружены после побоища. Погромы распространились на Шартр, Санлис и другие города. Гонения продолжались и в следующее десятилетие, что свидетельствовало о нездоровье общества; в 1394 году королю даже пришлось издать декрет об изгнании евреев.

Корона нуждалась в деньгах, а потому взяла евреев под королевскую защиту и делала это руками Уга Обрио, главного прево Парижа, — одиозной фигуры, пользовавшейся дурной славой. Обрио рассылал повсюду гонцов, и те от его имени требовали у населения возвращения всего награбленного у евреев, в том числе и похищенных детей. Очень мало кто подчинился приказу. Впоследствии то, что прево пытался вернуть крещеных еврейских детей, было поставлено Обрио в вину и способствовало его падению.