Загадка XIV века

Хотя искрой, вызвавшей восстание, был подушный налог, главной причиной недовольства стали путы феодальной зависимости и отсутствие законных и политических прав у крестьян. Вилланы не могли подать в суд на своего хозяина, в парламенте от их имени никто не выступал, по отношению к господам вилланы были связаны долгом и не имели права его нарушить, и разве только силой могли они добиться изменения этого закона. В том и состояла задача восстания, а поход на столицу начался с Кентербери.

Когда жители Кента дошли до Лондона, покрыв за два дня расстояние в семьдесят миль, навстречу им вышли повстанцы из Эссекса. Аббатства и монастыри на пути следования мятежников вызывали у них особую враждебность, потому что клирики всегда стояли за рабский труд. В городах ремесленники и мелкие торговцы поддержали восстание бедняков против богачей, оказывали крестьянам помощь, в частности давали им еду. Простой народ из других графств, услышав о восстании, тоже принялся бунтовать, и мятеж распространялся.

«Сумасшедшие толпы» из Кента и Эссекса открывали ворота тюрем, грабили поместья, сжигали документы. Некоторые из личной ненависти убивали землевладельцев и чиновников и насаживали их головы на колья. Богачи из страха смерти бежали и прятались в тех же лесах, в которых до того момента скрывались от них вилланы. Некоторых лордов восставшие силой заставляли идти с ними, «хотели они того или нет»: тем самым они создавали видимость участия аристократов в восстании.

Крестьянский вождь поклялся убить «всех адвокатов и слуг короля», которых найдут мятежники. За исключением короля — их воображаемого защитника, — все чиновники были врагами, будь то шерифы, лесники, сборщики налогов, судьи, аббаты, епископы и герцоги, особенно судьи, потому что именно они сажали вилланов в тюрьмы. Не случайно главный судья Англии сэр Джон Кавендиш стал одной из первых жертв наряду со многими судебными секретарями и присяжными. Есть свидетельства, что дома всех адвокатов, мимо которых проходили восставшие, были уничтожены.

Если Жакерия за двадцать три года до этого была бунтом без программы, то крестьянское восстание Тайлера выросло из идеи свободы. Хотя теоретически вилланы были свободны, они хотели устранить все ограничения, налагавшиеся законом о наемных рабочих, — этот закон вот уже тридцать лет пытался привязать виллана к лорду. Люди слушали священников-лоллардов и светских проповедников, которых тревожила несправедливость мира, они слыхали о теории равенства Джона Болла. «Дела в Англии не могут идти хорошо, — говорил Болл, — покуда все у нас не станет общим, когда не будет ни вассалов, ни лордов, когда лорды будут не господами, а такими же, как мы… Разве все мы не происходим от одних и тех же родителей — Адама и Евы?»

В воздухе витал дух Уиклифа, осмелившегося покуситься на высшую власть. Что произошло в последние тридцать лет, что выросло из чумы, войны, притеснений, дурного правления? Народ перестал робко подчиняться системе, появилось недоверие к правлению и к правителям, как светским, так и церковным, пробудилось ощущение, что власти надо возражать, что перемены возможны. Если власти продажны — даже бедняки видели это, ведь им приходилось подкупать сборщиков налогов — солдаты грубы, а церковь жестока, то желание перемен все сильнее.

Это желание подогревали проповедники, осуждавшие власти. Турниры богачей, говорили они, суть мучение для бедняков. Проповедники клеймили «злых принцев», «палачей, казнящих невинных людей и оставляющих неутешных вдов», «порочных священников, подающих дурной пример людям», и, самое главное, нобилей, опустошающих кошельки бедняков и тратящих эти деньги на свои удовольствия. Аристократы «презирают прочих за низкое происхождение, за телесные недостатки, за глупость, за неуклюжесть и гнушаются говорить с ними, в то время как сами лопаются от гордости за высокородных предков, за богатство, власть, красивую внешность, за силу, за детей… Всех их в Судный день бесы утащат в ад».

В день гнева, вещал доминиканец Джон Бромьярд понятными крестьянам словами, богачам «повесят на шею ослов, овец и других домашних животных, которых они забрали у вас и не расплатились». Добродетельные бедняки, обещал францисканский монах, в Судный день встанут против жестоких богачей и обвинят их в их злодеяниях на земле. «Ха, ха! — скажут другие, ужасно напуганные. — Этих людей раньше все презирали. Смотрите, в каком они теперь почете, они среди сыновей Бога! Что нам наше богатство и уважение? Унижают теперь нас».

Если бедняки и в самом деле были сыновьями Бога (даже если проповедники попрекали их жадностью, мошенничеством и непочтительностью), то зачем дожидаться своих прав до Судного дня? Если все люди родились от Адама и Евы, то почему их держат в подчинении? Если всех уравняет смерть, как постоянно подчеркивают священники, то не лучше ли добиться равенства на земле и пойти наперерез воле Бога?

На окраине Лондона восставшие крестьяне Тайлера одолели правительство. Против наступавшей толпы не приняли никаких мер отчасти — из презрения ко всяким Уилли, Коббам и Джекам — деревенским парням с черными ногтями, а отчасти — из отсутствия вождя среди аристократов и нехватки оборонительных средств. Ланкастер в это время был на шотландской границе, Бэкингем — в Уэльсе, а единственные организованные вооруженные силы под предводительством третьего дяди короля, Эдмунда Кембриджского, грузились в это время в Плимуте на корабли, чтобы плыть в Испанию. За исключением пятисот или шестисот вооруженных стражников королевской охраны, у короны никого не было. На лондонцев надежды тоже было мало — многие горожане сочувствовали восставшим, а некоторые даже к ним присоединялись.

Двадцать тысяч крестьян разбили лагерь у стен города и потребовали встречи с королем. Юному королю обещали безопасность, но намеревались срубить головы архиепископу Садбери, а также канцлеру и казначею сэру Роберту Хейлсу: его считали ответственным за подушный налог; восставшие требовали также голову хитрого «предателя» Иоанна Гентского, который был Для них символом плохого управления и неумения вести войну. Джон Болл обратился к крестьянам с горячим призывом сбросить ярмо, которое они так долго носили, и уничтожить всех знатных лордов, судей, адвокатов и завоевать свободу, чины и власть.

Напуганное правительство посовещалось и не нашло иного выхода, кроме как вступить в переговоры. Ричард II, слабый красивый четырнадцатилетний мальчик, в сопровождении рыцарей выехал навстречу восставшим и выслушал их требования — отмена подушного налога, уравнение всех сословий, установление денежной ренты в четыре пенса за акр, свободное пользование лесами, все задокументированное и заверенное королевской печатью. Бунтовщикам ответили, что все их требования удовлетворят, — в надежде, что толпа разойдется и отправится по домам.

Между тем сочувствующие открыли городские ворота и впустили отряд во главе с Уотом Тайлером внутрь. Они захватили лондонский Тауэр, убили архиепископа Садбери и сэра Роберта Хейлса. Затем набросились на Савойский дворец Иоанна Гентского, разгромили его и сожгли. Восставшие действовали по приказу Уота Тайлера: дворец не грабить, а уничтожить. В подвале обнаружили бочки с порохом, их и побросали в пламя, гобелены разодрали, драгоценные камни топорами разбили в пыль. Темпл — квартал юристов — уничтожили вместе со всеми документами. Затем последовали убийства; семьи ломбардцев и фламандцев были вырезаны (просто потому что иностранцы), также поступили с магнатами, чиновниками и «предателями» (в их числе был богатый купец Ричард Лайонс, которого Добрый парламент отправил в отставку, а герцог Ланкастерский восстановил в должности).

В хаотичной смене событий только юный Ричард передвигался словно в магически очерченном круге: к нему, как к королю, восставшие испытывали почтение. Он сидел на высоком боевом коне — очаровательный мальчик в пурпурном плаще, расшитом королевскими леопардами, на голове сияла корона, в руке зажат золотой жезл. Подросток улыбался простолюдинам и черпал уверенность в восхищении, которое буквально излучала толпа. Он издавал указы, и тридцать писцов вручали свитки восставшим. Многие крестьяне разошлись, поверив в то, что король — их защитник.