Заговор графа Милорадовича

Позже осторожность и благоразумие Каховского и прочих частично взяли свое. Доклад продолжает: Каховский «потом отклонил предложение за невозможностью исполнить, которую признавали и все другие. /…/ на очной ставке Каховский признал, что Александр Бестужев наедине уговаривал его не исполнять поручения, данного ему Рылеевым /…/.

Собрание их в сей вечер (13-го числа) было так же многочисленно и беспорядочно, как предшедшее: все говорили, почти никто не слушал. Князь Щепин-Ростовский удивлял сообщников своим пустым многоречием; [штабс-капитан Гвардейского Генерального штаба А.О.]Корнилович, только что возвратившийся в Петербург, уверял, что во 2-й армии готово 100 тысяч человек; Александр Бестужев отвечал на замечания младшего [А.П.]Пущина (Конно-пионерского): «По крайней мере об нас будет страничка в истории». «Но эта страничка замарает ее, — возразил Пущин, — и нас покроет стыдом». Когда же барон Штейнгель, удостоверясь более прежнего в ничтожности сил их тайного общества и как отец семейства, заранее устрашенный вероятными последствиями мятежа, спрашивал Рылеева: «Неужели вы думаете действовать?» То он сказал ему: «Действовать, непременно действовать», а князю Трубецкому, который начинал изъявлять боязнь: «Умирать все равно, мы обречены на гибель», и прибавил, показывая копию с письма подпоручика Ростовцева к вашему величеству: «Видите ль? Нам изменили, двор уже многое знает, но не все, и мы еще довольно сильны»» — ложь о «предательстве» Ростовцева не рассчитывалась тогда на длительное применение, а опровергнуть ее Ростовцеву уже не оставалось времени и возможностей — если бы клевета успела до него дойти.

А без этого аргумента, возможно, Рылеев и не надеялся добиться хоть каких-нибудь действий от соратников!

По существу декабристов погнали в бой, как бы приставив к их спинам пулеметы — как гнали советских солдат-освободителей, спасавших (и действительно спасших!) Европу от гитлеризма в конце Второй Мировой войны! Сначала такой «пулемет» приставил к спинам Рылеева и Оболенского Милорадович, сообщив о письме Дибича, а затем уже и Рылеев с Оболенским ко всем остальным, организовав миссию Ростовцева!

Ниже мы приведем еще один скрытый уровень этой истории.

В процессе беспорядочных обсуждений совершенно исчезла руководящая идея «плана Милорадовича-Кирпичникова»: последовательное присоединение полков одним за другим, хотя и Трубецкой, и сам Батенков припомнили на следствии слова, обращенные этим последним к Якубовичу: «Чего думать о планах всего общества! Вам, молодцам, стоило бы только разгорячить солдат именем цесаревича и походить из полка в полк с барабанным боем, так можно наделать много великих дел», — голова у него явно варила, но он чувствовал себя в новой компании все-таки сторонним, а главным заговорщикам, как покажем ниже, было уже не до победы восстания!

Остальных же гораздо больше занимали вопросы о том, что должны предпринять восставшие, уже собравшись на Сенатской площади — т. е. задача в конце-концов унести ноги стала главенствующей. Доклад об этом повествует: «В случае, если бы ваше величество решились послать в Варшаву к государю цесаревичу, заговорщики хотели требовать мест для стояния лагерем вне города, несмотря на зимнее время, в ожидании прибытия его императорского высочества, но не переставать требовать также и созвания депутатов под тем предлогом, что они все будут нужны или для упрощения цесаревича принять державу, или для торжественной присяги вашему величеству. Наконец, в том случае, когда бы великий князь Константин Павлович прибыл в Санкт-Петербург, они надеялись уверить его высочество, что все было произведено одним усердием к нему.

Таков был, по словам князя Трубецкого, объявленный ими друг другу план. Рылеев говорил только, что должно было войскам, ими возмущенным, прийти на Сенатскую площадь и начальнику их, Трубецкому, действовать по обстоятельствам, что они надеялись избегнуть кровопролития и посредством Сената, который думали принудить к тому, получить от вашего величества или от государя цесаревича согласие на созвание депутатов для назначения императора и установления представительного образа правления. Они хотели предложить депутатам проект Конституции, писанный Никитою Муравьевым. Князь Оболенский прибавляет к сему, что до съезда депутатов Сенат долженствовал бы учредить Временное правление двух или трех членов Государственного совета и одного члена их тайного общества (который был бы правитель дел оного), назначить и корпусного, и дивизионных командиров гвардии из людей, им известных, и сдать им Петропавловскую крепость. При неудаче они полагали (так показывают согласно князь Трубецкой и Рылеев) выступить из города, чтобы стараться распространить возмущение» — помимо беспорядочных мечтаний о спасении еще и дележка шкуры неубитого медведя — вместо организации и планирования его убийства!

Ростовцев не спас друзей от необходимости выступать. Мало того, Николай окончательно убедился в том, что заговор существует и, следовательно, представляет реальную угрозу.

На Милорадовича и А.Н.Голицына, которым Николай показал письмо Ростовцева, и это сообщение никак не подействовало — такое впечатление, по крайней мере, зафиксировано в записках царя и в дневнике его матери: «они полагали, что письмо это написано сгоряча, и что оно не заслуживает внимания». Эта запись в дневнике Марии Федоровны появилась много позже — 14 марта 1826 года; она услышала от Николая рассказ об этом накануне — прямо в день похорон Александра I. Другие подробности этого рассказа мы приведем ниже.

Но с вечера 12 декабря Николай мог и сам кое-что спланировать — это, кстати, единственное оправдание той задержке в проведении присяги, которая произошла после 12 декабря.

Николай I был не в силах полностью предотвратить восстание, но, зная теперь его руководящую идею, мог сам назначить момент возможного начала бунта каждого воинского подразделения: коль скоро взбунтовать гвардейцев можно было только угрозой якобы измены и новой присяги, то и подняться на восстание солдаты могли только после приказа о присяге — но не ранее того — об этом мы уже упоминали.

Строго говоря, руководящая идея восстания вытекала еще из угроз Милорадовича, многократно повторявшихся. Сообщение Ростовцева — источника, как бы независимого от Милорадовича, только подтвердило ее: критическим моментом для выступления заговорщиков становится объявление о новой присяге.

Инициатива всех последующих событий, таким образом, с вечера 12 декабря полностью принадлежала Николаю.

В результате ему даже сошло с рук то, что все дальнейшие мероприятия он откложил на раннее утро 14 декабря, продолжая дожидаться брата Михаила. Его поведение все же свидетельствует не о самой большой государственной мудрости, ибо и в эту ночь, и в предыдущую, когда происходила встреча Николая с Ростовцевым, покой царского семейства стерег внутренний караул под командованием ярых заговорщиков: в ночь на 13 декабря — М.А.Бестужева, а в ночь на 14-е — князя А.И.Одоевского, известного поэта.

Интересно, что данная ситуация никак не предусматривалась планами руководителей заговора, а сами караульные начальники не решились ни на какую импровизацию. Все это — ярчайшее свидетельство разброда мыслей и чувств у горе-революционеров, а также отражение крайней хлипкости их замыслов, основанных на примитивном обмане солдат, который можно было ввести в дело лишь при самой благоприятной для этого обстановке. Сейчас же, в тихо спящем дворце, заговорщикам ничто не светило.

А ведь когда 11 марта 1801 года убивали Павла I, то ситуация для заговорщиков была ни чуточки не легче. Но Пален с Беннигсеном были настоящими, а не опереточными злодеями, и не чета Трубецкому с Рылеевым!