На острие меча

А. АЗАРОВ

На острие меча

ИЗДАТЕЛЬСТВО

ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Москва • 1975

...Прежде всего скажу вам, что я спокоен и не испытываю никаких угрызений совести за то, что совершил и за что осужден. Напротив, я исполнен сознания, что выполнил свой долг насколько хватило сил — в равной степени по отношению к болгарскому народу и к нашим освободителям русским... В войне между Германией и Советским Союзом место каждого болгарина, каждого славянина на стороне России.. Настаиваю, чтобы Митю женился и поскорее создал семью. Чтобы не довольствовался одним ребенком, как мы с его матерью. Дети — самая большая радость в жизни. Елисавета и за меня будет любить этих детей.

...Я никому ничего не должен. В своей жизни я старался больше давать, помогать, чем мог, не ожидая вознаграждения... Я хотел быть лучше, но таким уж родился. Прощайте.

Целую вас, всех родных и друзей много, много раз.

Из письма Александра Пеева,

отправленного им из Центральной софийской тюрьмы

в ноябре 1943 года.

1

...Итак, наконец-то он ехал! Паспорт с заграничной визой открывал перед ним дорогу за кордон, и сейчас все колебания последних месяцев казались отброшенными— раз и навсегда. Синий паспорт (регистрационный номер 4049), подписанный директором полиции Антоном Кузаровым, разрешал ему, доктору Александру Костадинову Пееву, выезд в страны Европы, Азии и Африки; он был словно пропуск в будущее — этот паспорт.

Получил он его не сразу.

Вообще-то с паспортами обычно не тянули. Пятьсот левов пошлины, еще сто за гербовую марку, неделя-другая ожидания, пока бумаги медленно проползут из кабинета в кабинет по конвейеру канцелярской волокиты, и все, можно двигаться куда угодно. Но в данном случае дело стопорилось, и Пеев нервничал, терял покой.

«Неблагонадежный»... Это было как каинова печать— черный оттиск, поставленный навечно в бумагах его полицейского досье. Он догадывался, что досье было немалым, может быть на сотни листов, где донесения полицейских осведомителей перемежались официальными справками околийских управлений и участковых офицеров, а с доносами провокаторов соседствовали заключения военной контрразведки.

Дирекция полиции изучала досье, тянула и отмалчивалась почти семь месяцев.

Чиновники из политического отделения «А», возглавляемого Николой Гешевым, колебались. С одной стороны, марксистское прошлое доктора Пеева накладывало табу на просьбу о визе; с другой — высокие связи доктора. И какие! На самом «Олимпе», при дворе. Черт его знает, как тут поступить?

Пеев приходил раз в неделю, вежливо осведомлялся:

—      Есть ли решение господина директора?

—      Пока нет, господине... Немножко терпения, господине... В самые ближайшие дни, господине...

«Господине» было сладким, как виноградный локум. Чиновник подобострастно провожал до двери. Еще бы — связи! В досье лежали справки о близких друзьях Пеева, и даже если не вчитываться в существо справок, от одного перечня имен в душе полицейского возникал трепет. Генералы Марков, Лукаш и Никифоров, депутат Говедаров — один из лидеров правой партии «Народный сговор» и председатель комиссии по иностранным делам Народного собрания, профессор Филов, друг царя, советник МИДа Атанасов, канцлер посольства в Риме Чалчев и прочие, и прочие...

— Доброго здоровья, господине... Может быть, решится на следующей неделе. Я лично позвоню вам, господине. Да, да, лично! Прямо в контору на улицу Графа Игнатиева; сорок — тридцать шесть — вот видите, я наизусть помню ваш телефон, господине...

А что еще помнили наизусть в дирекции полиции? Точное число обысков, проведенных в квартире доктора права Александра Пеева в период с 1923-го по 1933-й? Точное число бумаг, изъятых во время обысков? Точное число друзей господина доктора, не связанных с высшими кругами, коммунистов, убитых после переворота и зверского умерщвления Александра Стамболийского?

Сам Леев вел им свой, нигде не записанный счет. Его память была почти неестественно цепкой, в мельчайших подробностях запечатлевала все... Лучше б иначе. Лучше бы, как у других, периодически самоочищаться от того, что с движением дней становится отдаленным прошлым. Тогда бы он спал спокойно, не прислушиваясь к шагам на лестнице — такие же шаги, услужливо возрожденные памятью, напоминали о ночных налетах агентов отделения «А». «Всем быстро одеться! Не ходить, ничего не трогать!.. Где тайники, листовки, документы?.. Не двигаться, будем стрелять!»

Что-что, а стрелять агенты умели! В подземельях из коммунистов делали живые мишени; целились не в сердце, а в живот, чтобы умер не сразу, через несколько наполненных смертной мукой часов... Мужа родной сестры Харитины Николу Голубова убивали особенно изощренно. В 1922 году Голубов стал кметом Пловдива от левых партий. После переворота его схватили на улице, втолкнули в черное авто и вывезли на пустырь. Здесь агенты связали ему руки за спиной и выстрелили в живот. Долго стояли, наблюдая, как он корчится в пропитавшейся кровью пыли, скребет землю руками. Потом уехали... Никола жил еще двое суток; все это время полз — к городу, к знакомой улице, к своему дому. С глазами, безумными от боли, ночью дотащился до двери квартиры; на стон выбежала Харитина ...

Что же делать с ней, с памятью?

И еще — где взять терпение, чтобы ждать?

Внешне тревоги ожидания на Пееве не отражались. Даже Елисавета — жена, самый большой и близкий в жизни друг, и та не отмечала особых перемен. Доктор Александр Костадинов Пеев во всем, что касалось дел и семейного распорядка, был немножко педантом и сейчас оставался им: поднимался в 6.30, завтракал, тщательно, до голубизны щек, брился и в 7.30, всегда спокойный, с улыбкой, входил в маленькую кофейню у Орлова моста. Две чашки кофе по-турецки, беглый разговор — немного о финансах, немного о политике, одна сигарета, не больше,— «Картел № 1», всегда один и тот же сорт, дешевый, десять левов за плоскую пачку 100 штук.

—      Что происходит, господа? Как вам нравятся цены, доктор Пеев? Чашка кофе — два лева, трамвайный билет — три! Неужели правительство заинтересовано, чтобы мы ходили пешком?

Вежливая улыбка, маленький глоток.

—      Я люблю ходить пешком.

—      Финансы — это политика. Три лева за билет — наша экономика в миниатюре: деньги дешевеют, все без исключения дорожает. Неужели это вас не заботит, доктор?

—      Я далек от политики. Честь имею...

Он знал всех посетителей кофейни. Знал и то, что среди собеседников — платные осведомители полиции. Шеф отделения «А» Никола Гешев был вездесущ: его люди выискивали компрометирующие материалы на кого угодно и вербовали без разбора, от нищего до торговца, с расчетом, что всякому злаку есть местечко в мешке. Болгары невесело шутили, что, наверное, скоро в гимназиях введут курс обучения приемам продажи ближнего своего.

Нет, он не даст поймать себя так глупо. Поэтому:

— Честь имею!

И — пешочком, не торопясь, по раз и навсегда заведенному маршруту, либо в Национальный кооперативный банк, где работал юрисконсультом, либо в контору на улицу Графа Игнатиева, 33, либо в суд.

Агенты в ежедневных донесениях отмечали его педантизм. Подчеркивали: спокоен, подозрительных знакомств не имеет, скользких разговоров не ведет. О решении, к которому он приходил все отчетливее, Пеев ни с кем не говорил, даже с Елисаветой.

Все должна была определить поездка, но дирекция тянула и тянула. Можно было, конечно, обратиться к старому приятелю генерал-майору Маркову, а еще лучше к Лукашу, начальнику Генерального штаба, ежедневно бывавшему с докладом у царя, но Пеев берег их на крайний случай, если сорвется, если окончательно откажут.

Помог человек со стороны — средней руки торговец, связанный делами с Кооперативным банком и пользовавшийся услугами Пеева как юрисконсульта. Не добившись успеха в переговорах с германскими коммерсантами, он вознамерился побывать в СССР, прощупать в Наркомвнешторге возможность задешево купить камсу и медный купорос. Заодно, думал торговец, было бы неплохо приобрести копии нескольких советских фильмов: Болгария исконно считала Россию старшим братом и все русское неизменно пользовалось в народе популярностью. Правда, правительство вело русофобскую политику, но в такие вопросы, как североморская камса на прилавках софийских магазинов или прокат фильмов на экранах второразрядных кинотеатров, обычно не вмешивалось... Пеев мог быть полезным при переговорах, и, кроме того, его познания юриста понадобились бы и потом, в случае трений с властями по поводу проката «Трактористов» или «Волги-Волги».