На острие меча

Соображения отделения «А» по поводу прошлого доктора Пеева коммерсанта не заботили. Он не вдумывался в них, равно как не ломал голову над способами преодоления препон. Там, где большие начальники исходят из соображений государственной политики, маленькие чиновники — подлинные вершители дел — руководствуются соображениями иными, сводящимися к сумме, прописью означенной в чеке или отсчитанной наличными. Наличными — предпочтительнее. И коммерсант, не мудрствуя лукаво, «дал». Именно тому, кому следует. Так в кармане доктора Пеева появился паспорт. С визой, с разрешением следовать в любые страны Европы, Азии и Африки.

25 октября 1939 года. Билеты на Москву в кармане. Поехали порознь: коммерсант первым классом, доктор Пеев вторым. Через Русе, где болгарский пограничник, проверив документы, равнодушно взял под козырек: все в порядке.

В Москве оба поселились в «Савое».

Торговец с самого утра носился по учреждениям, хлопотал. Пеев ждал, когда понадобится деловому своему патрону для оформления сделки.

Это было исполнением мечты — побывать в Москве, самому на все посмотреть. И он смотрел во все глаза: новые здания на улице Горького, прочные, с гранитными цоколями; Сельскохозяйственная выставка — далеко по софийским масштабам, на другом краю света, но зато какие павильоны — дворцы, а не павильоны, сказка... Он садился в троллейбус и по широкой Мещанской катил, приникнув к окну. Заговорить с соседями не решался, боялся, не поймут, все-таки болгарский язык — не русский.

Многое поражало, но больше всего не новые дома на улице Горького, не выставка, а то, что здесь жили мирно, очень мирно, даже слишком. Пеев был старым солдатом, воевал дважды, был ранен, награжден, командовал ротой и батальоном, и он размышлял над тем, как можно вкладывать миллионы и миллиарды рублей в строительство, например, в грандиозные павильоны выставки, зная, что Гитлер выдвинул и осуществил лозунг «пушки вместо мяса», а битва уже идет — фашистская Германия развязала вторую мировую войну... Разгромлена Польша, и вермахт, направляемый глобальными «идеями» фюрера, совершит новый прыжок. Куда? На запад, через Ла-Манш, или на восток?

Осеннее, очень чистое московское небо. Пеев вглядывался в него и думал, что времени для колебаний больше нет. Пора решать.

В сущности дело касалось не столько его и его личной судьбы. Оно тесно, до боли тесно было связано с Болгарией и ее завтрашним днем. Не оставалось ни малейшего сомнения, что монархо-фашистское правительство впряглось в одну упряжку с Берлином или, точнее говоря, согласилось на роль спицы в колеснице. Но если так — что ожидает Болгарию, какое будущее ей уготовано? И можно ли оставаться сторонним наблюдателем, предвидя, что твоя родина неотвратимо идет к катастрофе?

«Да, медлить дольше нельзя»,— думал Пеев.

Семь месяцев ожидания вели его к решению. С кем идти? Как и куда? Все было бы проще, если бы речь шла только о нем. Формально уже не входивший в компартию, он продолжал считать себя ее членом и никогда не забывал, что партийный стаж его исчислен с 1910 года К Интернациональный долг! Формула бытия, принятая как аксиома еще тогда, когда в юнкерском социалистическом кружке он твердо установил, что посвятит свою жизнь обездоленным, пролетариату всех стран, который обязательно соединится, чтобы создать на земле новое общество — без эксплуатации и угнетения.

Странная штука — жизнь. Вот фотография, он привез ее с собой. Девять юнкеров, в наброшенных на белые гимнастерки шинелях. Идейные друзья, братья по борьбе. Социалисты. Первый во втором ряду слева — Кирилл Славов, из богатейшей семьи, единственный отпрыск и наследник. Коммунист. Помогает партии материально. Этот был и остался товарищем. А вот Иван Экономов — этот теперь фашист, полковник в отставке, в дружбе с гитлеровским послом в Софии Бекерле и рекламирует ее на каждом перекрестке... И совсем уже странное соседство— Никифор Никифоров и Марков. Оба сейчас генералы; первый — самый близкий друг и товарищ Пеева, кристальной души человек; второй — монархист, каких мало. Да, жизнь размежевывает, а то и делает врагами, ставя по разные стороны барьера. И надо решать. Бесповоротно.

Торговец, занятый своей камсой, дал Пееву свободный день.

—      Развлекитесь, доктор. Знаете, и в Москве есть интересные места. Вы не ужинали в «Национале»? — Европа, люксу с!

Утром Пеев, не заглядывая в записную книжку, набрал номер телефона.

—      Станко? Это Сашо! Я в Москве. Нам надо встретиться.

Станко — политэмигрант. Номер его телефона получен в Софии от надежного товарища. Но и ему, этому товарищу, Александр Пеев не сказал, зачем хочет повидать Станко.

Осторожность, самое основное сейчас — осторожность. Надо думать не только о сегодня, но и о дне завтрашнем. Решение мое, и отвечаю за него только я... Только я один!

Станко приехал в «Савой». Слушал серьезно и, как показалось Пееву, отчужденно. Сказал:

—      Это продуманное решение или интеллигентский авантюризм?

—      Я думаю о войне.

—      Здесь считаются с такой возможностью и принимают все меры.

—      Я не о том, Станко! Скажи просто: можешь помочь или нет?

Станко пожал плечами, и у Пеева мелькнула короткая, болью отозвавшаяся в сердце мысль. Выходит, зря ехал, напрасно мучился, колебался, так трудно шел к своему, к словам, сказанным в этом разговоре и знаменовавшим для него полное самоотречение.

—      Да,— сказал Пеев и устало улыбнулся.— Я понимаю. Что ж, на нет и суда нет.

Станко протестующе поднял руку.

—      Погоди! Это очень серьезный разговор.

Пеев молчал, думал о своем. Серьезный разговор? А разве то, с чем он приехал и что предложил, несерьезно? Разве несерьезен выбор, сделанный им? Сюда, в Москву, он приехал, чтобы в надвигающейся войне сражаться вместе с русскими за Россию и Болгарию. Только не за монархическую Болгарию, придаток к Германской империи, а за социалистическую, свободную. Именно в этом он видел свой долг.

—      Ты что-то сказал, Станко?

—      Я спросил, когда ты едешь?

—      Завтра. Может быть, на день-два задержимся в Киеве, у моего патрона там дела.

—      Уезжай спокойно.

—      И это все?

—      Все, Сашо... А теперь расскажи, как в Софии? Боже мой, чего бы я не дал, чтобы хоть в полглаза глянуть на Лозенец и Витошу...

Ах, Витоша, Витоша, болгарский изумруд...

Песенка была простой; Пеев подтянул мелодию: «Ах, Витоша, Витоша...» Пел и думал: значит, все-таки мое решение здесь не нужно. Патрон закупит свою камсу, и мы уедем. Господин юрисконсульт Пеев, выказав необыкновенное рвение при оформлении сделок господина коммерсанта, имеет честь отбыть восвояси...

Назавтра он уехал.

Станко, прощаясь, не сказал ничего определенного. Крепко обнял, попросил поклониться Софии. Торговец по возвращении пел дифирамбы юридическому мастерству Александра Костадинова Пеева. Он неплохо заработал и старался выглядеть благодарным, по собственной инициативе подыскивая Пееву новую клиентуру.

Нормальная, чуть педантичная жизнь. Подъем в 6.30. Кофе две чашки в день в кофейне у Орлова моста. Пешие прогулки перед работой. Изредка, когда Елисавете надоедало сидеть дома, недорогие билеты в Народный театр... И горькая, не уходящая мысль: я оказался не нужен.

Скрашивало жизнь лишь то, что газеты без особых колебаний напечатали несколько статей доктора Пеева, его объективные заметки о Советской России. Статьи прошли, и некоторые офицеры запаса, с которыми Пеев сталкивался в Военном клубе, перестали с ним раскланиваться. Клуб был местом привилегированным, членом его состоял сам Борис III, его величество, царь болгар, и членская карточка клуба означала, что владелец ее — истинный монархист, частичка элиты. Купцы, средние промышленники, лица мещанского сословия сюда не допускались. За редчайшими исключениями.

...Размеренная жизнь. Не жизнь — существование. Кофейня, суд, в три часа обед. В пять — возвращение домой. Книги, одна сигарета в день. Сон... Нет, сна почти не было... Он не умел менять решения, особенно когда считал их правильными. В будущей войне— он это точно знал!—его место должно быть там, где он, старый солдат, может принести наибольшую пользу Болгарии. Лукаш, Марков, приятели-генералы были с ним откровенны; без обиняков говорилось, что Борис III ориентируется на военно-политический союз с гитлеровской Германией. Об этом же не раз говорил Богдан Филов, профессор, ставший премьером, и тем не менее не считавший нужным порывать давнее светское знакомство с семьей Пеевых. Этот был откровеннее всех: «Борис смотрит Гитлеру в рот. Вот оно как, мой милый».