Идеи и интеллектуалы в потоке истории

техническое устройство, каждая технологическая операция

используют те или иные естественные эффекты. В то же время, при

научном обеспечении технологий (весьма позднее явление, обычно

относимое лишь ко второй половине XIX в.) данные закономерности и

эффекты осмысляются в теоретических понятиях естествознания.

Внутренняя логика естественнонаучного знания автономна

относительно социального и психического, поскольку имеет тесную

связь как с эффектами и закономерностями материального мира, так и

с технологиями (если угодно, имеет объективную фундированность).

То, что сама эта связь всегда

осуществляется посредством психических и социальных процессов,

никак не наносит ущерб этой автономии.

Сложнее дело обстоит с математикой. Здесь создание новых

математических объектов и проблем уже давно стало независимым от

естествознания. По сути дела, здесь исследуются только связи между

явно заданными и скрытыми свойствами систем абстрактных понятий.

Раскрытые сложные связи свертываются в новые понятия и свойства,

после чего появляется возможность постулирования и исследования

математических систем следующего уровня, и так без конца.

В чем же кардинальное отличие такого взгляда от традиционного

платонистского воззрения на математику?

Согласно платонизму, математический мир уже существовал и

существует вне зависимости от его познания человеком, с развитием

математики просто расширяется сектор того, что люди (точнее, только

специально обученные математики) способны «увидеть» в этом мире.

Вместо изначально существующего платонического мира вполне

можно мыслить нечто вроде гераклитовского «самовозрастающего

логоса»: каждая появившаяся система строго заданных математических понятий формирует вокруг себя область

возможностей. Эти возможности касаются выделения новых

абстрактных свойств, их свертывания и постулирования новых

математических систем. Жесткий контроль соответствий внутри

каждой системы (в форме принятых в сообществах математиков

критериев строгости и корректности), с одной стороны, порождается и

обеспечивается социально, но с другой стороны, является продуктом и

источником той самой автономии, или «онтологического упрямства»,

которые в течение многих столетий вдохновляли платонизм.

Итак, настолько, насколько это оказалось возможным, задача

отказа от платонизма при сохранении мощной объяснительной силы

платонизма выполнена. Социологизм не отвергнут, но показаны его

28

недостаточность и неспособность трактовать сферу научного знания

только в социологических терминах.

Есть еще один долг перед читателем: было обещано, причем

дважды, раскрыть секрет пропавшего доллара. Так вот, я передумал и

не выдам разгадку. На эт. е. следующие резоны.

Первый — одновременно шутливый и метафизический: поскольку

в данной работе аргументируется отсутствие какого-либо предсуществующего платонического мира, то нет причин

предполагать существование где-либо на небесах начертанной

заповеди о том, что автор всегда должен выполнять свои обещания

перед читателем.

Второй довод носит классификационный характер. Есть читатели,

которых задача о пропавшем долларе «зацепила»: одни из этой

категории уже догадались о сути подвоха, и таким разгадка не

требуется, других негоже лишать удовольствия самим разгадать

головоломку. (Среди последних, как ни странно, встречаются те, кто

склонен верить в наличие некоего мистического чулана, куда

пропадают доллары из такого рода задач и там накапливаются. Лишать

надежды обнаружить такое хранилище было бы негуманным актом.)

Для тех же читателей, кто остался полностью равнодушен к задаче, не

пытался и не собирается ее решить, у меня есть пренеприятное

известие. Читать такие книги имеет смысл только при определенном

профессиональном интересе, например, касающемся сущности

философии и науки, природы знания. Отсутствие элементарного

интеллектуального любопытства должно навести на две мысли: верно

ли выбрана профессия и стоит ли дальше читать эту книгу.

Третий резон связан с прагматическим авторским интересом

(чтобы не сказать «шкурным»): шок от скандального нарушения

обязательств, как минимум, не оставляет читателя равнодушным.

29

Глава 2. Роль идей в социально-историческом развитии: онтология и

аксиология механизмов модернизации

Social imaginary —

новая ипостась «роли идей в истории»

Благодаря работам К. Касториадеса, Б. Андерсона, М. Уарнера,

Ю. Хабермаса, Ч. Тэйлора тема воображения и воображаемости

(imagination and imaginary) всерьез претендует на вхождение в центр

современного интеллектуального внимания [Андерсон, 2001;

Castoriadis, 1998; Taylor, 2004].

Приливы и отливы таких интеллектуальных мод — отнюдь не

новость. В разные времена все объяснялось через «нравы», «прогресс

человеческого разума», «дух народа», «самопознание духа», «свободу

как принцип саморазвития в истории», «миф и мифологичность»,

«культуру», «рациональность», «бессознательное», «коллективные

архетипы», «карнавальность», «полифоничность», «бинарные

оппозиции», «языковые структуры и коды», «менталитет», «дискурс»,

«повседневность», «деконструкцию», «симулякры» и т. п.

Есть общий паттерн роста и неизбежного падения популярности

этих тем, что, вероятно, можно показать на графике частотности

употребления соответствующих терминов в журналах и книгах. Есть и

общая закономерность: неуклонное раздувание значимости и

расширение применимости новомодного концепта с последующим

разочарованием, угасанием интереса и общим переходом к другим

темам.

Тем не менее, этот скепсис относительно масштаба значимости

концептов, чья популярность подчинена этим паттернам смены мод,

отнюдь не означает полного отвержения самой значимости, по

крайней мере, некоторых из них. Конечно же, воображение и

воображаемость существуют, поскольку существует их основа — идеи

и образы, которые каким-то образом связаны с общественным

развитием. Задача состоит не в том, чтобы раздуть очередной

гуманитарный пузырь, отвергая остальные («внешние»,

«материальные», «институциональные» и проч.) факторы социально-

исторических изменений, а в том, чтобы прояснить механизмы и

3 В основу главы положен текст одноименной статьи, опубликованной в

альманахе: Метод. Московский ежегодник трудов из обществоведческих

дисциплин. М.: ИНИОН РАН, 2012. С. 242-254.

30

закономерности социального воображения именно в тесной связи и

взаимодействии с этими факторами.

Четырехчастная онтология

и природа социальной воображаемости

Прежде всего, уясним, с какой онтологической реальностью мы

имеем дело, когда говорим о воображении, воображаемости и их

предполагаемом влиянии на исторические процессы. Воспользуемся

построенной в предыдущей главе четырехчастной социальной

онтологией, в которой к трем переосмысленным «мирам» К. Поппера

добавляется 4-й мир — социосфера с социальными взаимодействиями,

отношениями и институтами.

На первый взгляд, идеи появляются и воображаемость существует

«в головах», т. е. в индивидуальных субъективных мирах психосферы

(2-й мир по Попперу).

При более пристальном взгляде оказывается, что идеи возникают

только из идей, причем уже известных предшествующим поколениям.