Сочинения в двух томах. Том 2

Но разве мудрец всегда пребывает в таком философском безразличии и бездействует, довольствуясь оплакиванием человеческих несчастий и не пытаясь ничего сделать для их облегчения? Неужели ему доставляет удовольствие эта жестокая мудрость, которая, делая вид, что возвышает его над человеческой суетой, на самом деле ожесточает его сердце и делает его безразличным к интересам человечества и общества? Нет! Ему известно, что в этой мрачной апатии нельзя обрести ни истинной мудрости, ни подлинного счастья. Он достаточно сильно чувствует очарование социальных привязанностей, чтобы противиться столь приятной, естественной и добродетельной склонности. Даже когда, обливаясь слезами, он оплакивает несчастья рода человеческого, бедствия своей страны и своих друзей и, будучи не способен помочь им, в состоянии лишь облегчить их участь своим сочувствием, он, однако, выступает как обладатель великодушного характера и чувствует удовлетворение, которое превосходит собой самое приятное чувство. Чувства человеколюбия столь обаятельны, что они просветляют лик самой печали и действуют подобно солнцу, которое, посылая свои лучи на темную тучу или падающий дождь, придает им самые прекрасные цвета, краше которых нет ничего во всей природе.

Но не только в этом проявляют свою энергию социальные добродетели. Что бы к ним ни примешивалось, они всегда сохраняют преобладание. Как печаль не может побороть их, так и чувственное удовольствие не способно их омрачить. Самые необузданные радости любви не могут изгнать нежных чувств симпатии и привязанности. Они даже черпают свое главное влияние из этого благородного аффекта; когда же они действуют лишь сами по себе, они не дают несчастному духу ничего, кроме усталости и отвращения. Посмотри на веселого развратника, который презирает все другие удовольствия, кроме вина и увеселений. Отторгни его от собутыльников, как искру, только что составлявшую часть общего пламени, от огня. Его оживление неожиданно исчезает, и, хотя он и окружен всеми остальными наслаждениями, он не желает пышного пиршества и предпочитает ему самые отвлеченные занятия и размышления как более приятные и интересные.

Но социальные аффекты никогда не порождают столь полных восторга удовольствий и никогда не выглядят столь великолепно в глазах Бога и человека, как это бывает, когда они, отряхнув от себя все земное, сочетаются с чувством добродетели и побуждают нас к похвальным и достойным поступкам. Как гармоничные сочетания красок взаимно дополняют друг друга, так действуют и облагороженные чувства человеческого духа. Посмотри на торжество природы в родительской любви! Что за эгоистический аффект! Какое чувственное наслаждение может сравниться с ним, когда человек радуется процветанию и добродетели своего отпрыска или устремляется к нему на помощь, невзирая на самые страшные опасности, угрожающие ему самому?

По мере того как ты продвигаешься по пути к большим степеням чистоты этого великолепного аффекта, возрастает твое восхищение его сияющим великолепием. Какое очарование заключено в гармонии умов и в дружбе, основанной на взаимном уважении и благодарности! Какое удовлетворение получаешь ты, помогая страждущим, успокаивая несчастных, поднимая упавшего, пресекая действия жестокой судьбы или еще более жестокого человека, который издевается над всем благим и добродетельным! Разве есть что-либо выше радости победы как над пороком, так и над несчастьем, когда благодаря добродетельному примеру или мудрому увещанию наши собратья научаются руководить своими аффектами, побеждать свои недостатки и покорять своих злейших врагов, живущих в их собственных сердцах?

Но эти объекты еще слишком ограниченны для человеческого духа, который, будучи небесного происхождения, преисполняется самой священной и необъятной любовью и, одаряя своим вниманием больший круг людей, чем круг родственников и знакомых, распространяет свое благожелательное участие на самых отдаленных потомков. Он рассматривает свободу и законы как источник человеческого счастья и с величайшей готовностью посвящает себя заботе о них и опеке над ними. Тяжелые труды, опасности и сама смерть имеют свою прелесть, когда мы бросаем им вызов ради общественного блага; они облагораживают жизнь, которой мы беззаветно жертвуем ради интересов нашей родины. Как счастлив человек, которому снисходительная судьба разрешает отдать добродетели то, что он должен природе, и сделать великодушным даром то, что иначе все равно было бы похищено у него жестокой необходимостью!

В истинном мудреце и патриоте собрано все, что когда-либо способна достигнуть человеческая природа и что возвышает простого смертного до сходства с Божеством. Самая отзывчивая благожелательность, самая смелая решимость, самые нежные чувства, возвышенная любовь к добродетели—все это воодушевляет его восторженное сердце. Сколь большое удовлетворение получит он, заглянув в свое сердце и увидев, как бурные аффекты превратились в гармонию и согласие, а все резкие звуки исчезли из очаровательной мелодии! Если созерцание даже неживой красоты так приятно, если оно одурманивает чувства даже тогда, когда прекрасная форма чужда нам, то сколь же велико действие красоты нравственной? И какое же влияние должна она иметь, украшая наш собственный дух и являясь результатом нашего личного размышления и прилежания?

Но где же вознаграждение за добродетель? И какую компенсацию дает природа за такие крупные жертвы, как жизнь и счастье, которые мы часто приносим добродетели? О сыны земли! Вы не знаете ценности этой небесной повелительницы? Вы, любуясь ее прелестями, подло думаете о ее приданом? Но знайте, что природа снисходительна к человеческой слабости и не оставила своего любимого дитя нагим и необеспеченным. Природа наградила добродетель богатейшим приданым, но при этом действовала с большой осторожностью, чтобы привлекательность выгоды не обольщала тех, кто не сознает, каким природным достоинством (worth) обладает эта божественная красавица; она мудро сделала так, что это приданое имеет ценность только для тех, кто уже движим любовью к добродетели. Слава—удел добродетели, сладкая награда за благородные труды, великолепная корона, украшающая мудрую голову бескорыстного патриота или покрытое пылью чело победоносного воина. Возвышенный такой благородной наградой, человек добродетели с презрением смотрит сверху вниз на все обольщения, которые сулит удовольствие, и на все угрозы опасностей. Сама смерть перестает быть страшной, когда он уверен в том, что ее власть распространяется только на часть его существа и что, несмотря на смерть и время, ярость стихий и бесконечную превратность человеческих дел, его бессмертная слава будет жить в грядущих поколениях.

Конечно, имеется такое существо, которое управляет вселенной и которое своей бесконечной мудростью и силой привело находившуюся в состоянии хаоса стихию к истинному порядку и гармонии. Пусть философы спорят, насколько далеко распространяется забота этого благодетельного существа и продлит ли оно наше существование после смерти, дабы даровать добродетели ее истинную награду и сделать так, чтобы она восторжествовала. Нравственный человек, не принимая решения по такому спорному вопросу, довольствуется тем, чт<5 ему предназначено высшим владыкой всех вещей. Он с благодарностью ожидает обещанной награды. Но если он ее и не получит, он все же не станет считать доброде-

тель пустым словом. Справедливо считая добродетель наградой саму по себе, он с благодарностью осознает щедрость своего создателя, который дал ему жизнь и тем самым предоставил однажды ему возможность стать обладателем столь бесценного сокровища.

ПЛАТОНИК²³⁵

Для некоторых философов предметом удивления служит то, что все люди, обладая одной и той же природой и будучи одарены одними и теми же качествами, все же столь глубоко отличаются друг от друга по своим стремлениям и наклонностям и одни из них совершенно презирают то, к чему другие страстно стремятся. Еще большее удивление вызывает у иных то обстоятельство, что человек в разное время глубоко отличается от самого себя и, приобретя то, что ранее было предметом всех его желаний и стремлений, он затем отвергает это с презрением. Эта лихорадочная неуверенность и нерешительность в человеческом поведении кажутся мне совершенно неизбежными: разумная душа, созданная для созерцания Высшего Существа и его творений, не может испытывать когда-либо спокойствие или удовлетворение, если она погрязла в недостойных стремлениях к чувственным удовольствиям или к дешевой популярности. Божество— безграничный океан блаженства и славы; человеческие души—это маленькие ручейки, которые, родившись некогда из этого океана, стремятся после всех перипетий своей жизни вернуться в него и потеряться во всей безмерности его совершенства. Когда этому их естественному стремлению преграждает путь порок или глупость, они становятся яростными и бешеными и, превратившись в стремительные потоки, приносят соседним долинам^ ужас и опустошение. ~