Сочинения в двух томах. Том 2

Даже в тех изделиях, которые обычно называют произведениями искусства, мы находим, что лучшие из них обязаны главным в своей: красоте могучему и благородному влиянию природы. Лучшим, что есть в произведениях поэтов, мы обязаны их самобытным порывам⁷⁶. Величайший гений, как только природа на какое-то время оставляет его (а она не всегда одинаково к нему относится), отбрасывает свою лиру. Он не надеется, исходя из правил искусства, достичь той божественной гармонии, которая проистекает исключительно из вдохновения. Как бедны те песни, в которых счастливый порыв фантазии не дал для искусства достаточного материала, дабы было что приукрасить и усовершенствовать!

Но из всех бесплодных поползновений искусства ни одно так не смешно, как то, которое предприняли некоторые строгие (severe) философы: создать искусственное счастье и заставить нас довольствоваться правилами разума и размышлением. Почему никто из них не потребовал награду, которая была обещана Ксерксом тому, кто изобретет новое удовольствие? Может быть, они изобрели для себя столь много удовольствий, что презрели богатство и не нуждались в каком-либо развлечении из числа тех, которые могла им обеспечить награда монарха? Однако я склонен думать, что они не хотели осчастливить персидский двор новым развлечением, предоставив ему в своем лице столь новый и необычный повод для насмешек. Их разглагольствования, пока они ограничивались областью теории и напыщенно проповедовались в школах Греции, могли возбуждать восторг невежественных учеников. Но любая попытка применить подобные принципы на практике немедленно обнаружила бы всю их абсурдность.

Вы претендуете на то, чтобы сделать меня счастливым при помощи разума и правил искусства. В таком случае вы должны создать меня заново в соответствии с этими правилами. Ведь мое счастье зависит от моего строения и внутренней структуры. Но боюсь, что у вас нет ни силы, ни соответствующего умения на нее воздействовать. И кроме того, я не думаю, что вы мудрее природы. Пусть же она сама управляет той машиной, которая была так мудро ею создана. Я думаю, что, вмешиваясь в нее, можно ее лишь испортить.

Ради чего должен я претендовать на то, чтобы регулировать, улучшать или укреплять какое-либо из тех начал (springs) или принципов, которые природа вложила в меня? Разве это тот путь, идя по которому я достигну счастья? Ведь счастье предполагает удобства, удовлетворенность, покой и удовольствие, а не тревожную бдительность, заботы или утомление. Здоровье моего тела состоит в той легкости, с которой протекают в нем все процессы. Желудок переваривает пищу, сердце перегоняет кровь, мозг разделяет и очищает [жизненные] духи. И все это делается совершенно без моего участия. Если бы я мог одной своей волей остановить кровь, стремительно движущуюся по моим жилам, то я мог бы надеяться изменить направление моих чувств и аффектов. Но тщетно буду я насиловать свои способности и пытаться получить удовольствие от предмета, который по самой своей природе не способен подействовать на мои органы так, чтобы доставить мне наслаждение. Я могу лишь причинить себе страдания бесплодным усилием, но никогда не достигну ни малейшего удовольствия.

Так отбросим же все тщетные попытки сделать себя счастливым, оставаясь в собственных пределах, наслаждаясь собственными мыслями, удовлетворяясь сознанием собственной добродетели и презирая любую помощь и любую поддержку со стороны внешних объектов. Это голос гордости, но не природы. Было бы еще хорошо, если бы такая гордость могла питаться сама собой и приносить действительное внутреннее удовольствие, пусть меланхолическое или суровое. Но эта бессильная гордость способна лишь на то, чтобы как-то воздействовать на внешнюю сторону [нашего существа]: с громадными муками, с напряжением всего внимания так изъясняться и выказывать такое философское самообладание, что обмануло бы невежественного простолюдина. А в сердце между тем нет никакой радости, и ум, лишенный поддержки со стороны соответствующих объектов, погружается в глубочайшую печаль и уныние. Несчастный, но тщеславный смертный! Как же сможет быть счастлив твой ум, оставаясь в собственных пределах? Откуда заполнить ему столь громадную пустоту и чем заменить все телесные чувства и способности? Разве может голова существовать без других частей тела? В подобной ситуации

Смешно глупца изображать:

Не делать ничего, но спать, страдать.

В такую летаргию или меланхолию неизбежно будет ввергнут твой ум, если он лишен внешних занятий и развлечений.

Поэтому не удерживайте меня долее в этом принудительном состоянии. Не принуждайте меня замыкаться в себе, но укажите мне такие объекты и развлечения, которые доставляют больше всего удовольствия. Но почему я должен обращаться к вам, гордые и невежественные мудрецы, чтобы вы указали мне путь к счастью? Дозвольте уж мне руководствоваться своими аффектами и наклонностями. Именно в них следует мне читать веления природы, а вовсе не в ваших пустых рассуждениях.

Но смотрите, мои желания исполняются: божественное, привлекательное наслаждение *, наивысшая милость Богов и людей, приближается ко мне. По мере его приближения мое сердце бьется все сильнее, каждое мое чувство и способность растворяются в радости, в то время как оно распространяет вокруг меня все чары весны и все сокровища осени. Мелодия его голоса чарует мой слух чудеснейшей музыкой, в то время как оно просит меня отведать редкостные плоды, преподносимые ею с улыбкой, от которой разливается сияние по земле и небесам. Прислуживающий ему веселый Купидон то овевает меня своими благоухающими крыльями, то проливает на мою голову ароматнейшие масла, то угощает меня искрящимся в золотых кубках нектаром. О! Пусть будут вечно пребывать мои члены на этом ложе из роз, пусть все вновь и вновь буду я чувствовать, как чудесные мгновения скользят мимо меня, двигаясь мягкими, нежными шагами! Жестокая судьба! Куда же так быстро ты улетаешь? Почему мои пылкие желания и влачимое тобой бремя наслаждений не сдерживают, а ускоряют твой неумолимый бег? Позволь же мне насладиться этим сладким покоем; я так устал от поисков счастья. Позволь мне насытиться этими лакомствами после всех моих страданий от столь долгого и столь глупого воздержания.

Но это невозможно. Розы утратили свою окраску, плоды—свой аромат, а то тонкое вино, чей запах недавно столь сладостно опьянял все мои чувства, напрасно касается пресыщенного нёба. Удовольствие улыбается, глядя на мою усталость. Оно просит свою сестру, Добродетель, прийти к ней на помощь. Веселая, жизнерадостная Добродетель внимает призыву и ведет с собой целую гурьбу моих

счастливых друзей. Добро пожаловать, трижды добро пожаловать, мои дорогие друзья, в это тенистое жилище на это роскошное пиршество! Ваше присутствие возвращает розе ее запах, а плодам—их аромат. Парь1 игристого нектара снова проникают в мое сердце, вы соучаствуете в моих радостях, в ваших веселых взорах я читаю удовольствие, которое вы получаете от моего счастья и удовлетворения, в свою очередь вызванного вашим присутствием! Одобренный вашим веселым обществом, я снова возобновляю свое пиршество, которым от обилия удовольствий я почти было пресытился, ибо дух уже не шел в ногу с телом и не мог облегчить чрезмерную ношу своего сотоварища.

Истинную мудрость можно найти скорее в наших дружеских беседах, нежели в сухих рассуждениях [философских] школ. Истинная добродетель проявляется скорее в наших сердечных привязанностях, чем в пустых дебатах политических деятелей и мнимых патриотов. Будем же радоваться настоящему, забыв о прошлом и не заботясь о будущем; пока мы живы, закрепим за собой блага, которых не тронет сила рока или судьбы. Завтрашний день принесет нам новые удовольствия. Если же он разрушит наши несбыточные мечты, мы сможем по крайней мере наслаждаться воспоминаниями об удовольствиях нынешнего дня.