Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

понятия, простое для–себя–бытие идеи. — Наука, таким образом,

кончает тем, что понятие понимает самого себя как чистую идею, для

которой идея есть ее предмет.

§ 244.

Идея, сущая для себя, рассматриваемая со стороны этого

своего единства с собою, есть созерцание, и созерцающая идея есть

природа. Но, как созерцание, идея положена внешней рефлексией в

одностороннем определении непосредственности или отрицания. Но

абсолютная свобода идеи состоит в том, что она не только переходит

в жизнь и также не только в том, что она, как конечное познание,

позволяет жизни отражаться в ней, а в том, что она в своей

абсолютной истине решается свободно произвести из себя момент своей

особенности или первого определения и инобытия, непосредственную

идею, как свое отражение (Wiederschein), решается из самое себя

свободно отпустить себя в качестве природы.

Прибавление. Мы теперь возвратились к понятию идеи, с которой

мы начали. И вместе с тем это возвращение назад есть движение вперед.

Мы начали с бытия, с абстрактного бытия. На том этапе нашего пути,

на который мы теперь вступили, мы имеем идею как бытие. Но эта

идея, обладающая бытием, есть природа.

Приложение.

Предисловие Гегеля ко второму изданию.

Благосклонный читатель увидит, что в этом новом издании многие

части переработаны и развиты более точно и подробно; при этом я

старался смягчить и сжать формальную сторону изложения; я

стремился также посредством более обширных экзотерических примечаний

приблизить абстрактные понятия к обычному пониманию и более

конкретным представлениям о них. Но необходимая в очерке сжатость

изложения, а помимо этого, и трудности трактуемого здесь

предмета приводят к тому, что и это второе издание сохраняет то же

назначение, которое имело первое издание: оно должно служить книгой

для предварительного чтения, необходимые разъяснения к которой

должны быть даны в устных лекциях. Название «Энциклопедия»,

которое носит этот очерк, по первоначальному своему смыслу

допускало бы, повидимому, меньшую строгость научного метода и внешнего

расположения материала, но характер трактуемого предмета требует,

чтобы основой изложения оставалась логическая связь.

Может казаться, что есть даже слишком много поводов и

побуждений, заставляющих меня высказаться о внешнем, отношении моей

философии к умственным и лишенным мысли веяниям современного

просвещения, а это можно сделать лишь экзотерически, например

в предисловии. Ибо, хотя эти веяния и считают необходимым занять

определенную позицию по отношению к философии, в них нет ни следа

научного философствования; в данном случае, следовательно, вовсе

не философствуют, а подходят к философии со стороны, так и оставаясь

вне ее. Неприятно и даже рискованно становиться на такую чуждую

науке почву, ибо подобные заявления и объяснения не способствуют

тому пониманию, которое единственно только и может быть целью

истинного познания. Однако коснуться некоторых явлений все же,

пожалуй, полезно и даже необходимо.

Единственное, к чему я вообще стремился и стремлюсь в своих

философских изысканиях, — это научное дознание истины. Такое

346

ПРЕДИСЛОВИЕ

познание является наиболее трудным путем, но только этот путь может

представлять собою интерес и ценность для духа, после того как

последний, однажды вступив на путь мысли, не соблазнился

представлением о тщете ее усилий, а сохранил неустрашимую волю к истине.

Он вскоре находит, что единственно лишь метод в состоянии

обуздывать мысль, вести ее к предмету и удерживать в нем. Впоследствии

обнаруживается, что такой методический путь сам есть не что иное,

как воспроизведение того абсолютного содержания, от которого мысль

сначала порывалась уйти и уходила; но это — воспроизведение в

глубочайшей, свободнейшей стихии духа.

Еще не так давно миновало то счастливое, по видимости, состояние

немудрствования, когда философия шла рука об руку с науками и

образованием, когда умеренное рассудочное просвещение уживалось

одновременно и с потребностью самостоятельного разумения, и с

религией, когда естественное право жило в мире с государством и

политикой, а опытная физика носила название естественной философии. Но

это согласие было довольно поверхностным, самостоятельное

разумение на деле стояло во внутреннем противоречии с религией, и так же

глубоко естественное право противоречило государству. После этого

мнимого мира произошло разделение, противоречие получило

дальнейшее развитие; но в философии дух празднует примирение с самим

собою, так что эта наука стоит в противоречии лишь с

вышеуказанным противоречием эпохи просвещения и с его затушевыванием.

Мнение, будто философия находится в антагонизме с осмысленным

опытным знанием, разумной действительностью права и немудрствующими

религией и благочестием, — это мнение является скверным

предрассудком. Философия признает эти формы и даже дает им оправдание.

Мыслящий ум не только не отвращается от их содержания, а

углубляется в него, учится и укрепляется на них, как и на созерцании

великих явлений природы, истории и искусства, ибо это богатое

содержание, поскольку оно мыслится, и есть сама спекулятивная идея.

Коллизия между ним и философией наступает только тогда, когда философия

теряет свойственный ей характер, облекает свое содержание в

категории и делает содержание зависимым от последних, не доводя их до

понятия и не завершая их в идею.

Важный отрицательный вывод, к которому пришла рассудочная

ступень всеобщего научного развития, что на пути конечного

понятия невозможно опосредствование с истиной, приводит обыкновенно

к последствию, противоположному тому, которое в нем непосред-

347

ственно содержится. Вместо того, чтобы привести к удалению

конечных отношений из области познания, это убеждение имело своим

последствием исчезновение интереса к исследованию категорий,

отсутствие внимательности, осторожности при их применении. Как бы в

состоянии отчаяния, их вновь стали применять тем откровеннее,

бессознательнее и некритичнее. Из основанной на недоразумении посылки,

будто недостаточность конечных категорий для познания истины

приводит к невозможности объективного познания, выводится

заключение, что мы вправе судить и рядить, исходя из чувства и

субъективного мнения; доказательства заменяются заверениями и сообщениями

о том, какие факты встречаются в сознании, признаваемом тем более

чистым, чем оно менее критично. На такой скудной категории, как

непосредственность, и без дальнейшего ее исследования, согласно

этому взгляду, должны быть утверждены возвышеннейшие

потребности духа, и эта скудная категория должна творить над ними свой

суд. При этом, — в особенности, когда рассматриваются

религиозные вопросы, — часто можно встретить, что философствование

совершенно отклоняется, как будто этим изгоняется всякое зло и

достигается обеспечение от заблуждения и иллюзии. Тогда предпринимают

исследование истины, исходя из неизвестно откуда

заимствованных и где–то установленных предпосылок, выводят из них

заключения путем рассуждений, т. е. применяют обычные определения

мысли о сущности и явлении, основании и следствии, причине и

действии и т. д., руководясь этими и другими отношениями сферы

конечности. «От злого избавились, но зло осталось», и зло в девять раз

хуже прежнего, так как ему вверяются без всякого подозрения и