Коинсидентология: краткий трактат о методе

Совпадение:в повседневном опыте мы говорим о совпадении, сталкиваясь с континуумом событий, которые, с одной стороны, не могут быть редуцированны к тому или иному предустановленному единству (например, рассмотрены как различные случаи действия одного и того же закона или как различные проявления одного и того же витального единства, намерения, воли и т.д.) - но, с другой стороны, не являются также и полностью лишенными связи и очевидным образом удерживаются вместе. Обычно мы реагируем на столкновение с такого рода континуумом, пытаясь представить один из его полюсов как не-реальный и являющийся результатом нашего неадекватного знания о реальности, причем эта недостаточность может иметь как вычитающий, так и прибавляющий характер: связь на самом деле существует, но нам неизвестен ее исток; или же связи на самом деле не существует, и мы только привносим ее в реальность («нам только кажется»). Собственно, о совпадении в непосредственном смысле слова можно говорить тогда, когда ни одна из этих редукций не может быть завершена, и мы оказываемся в состоянии своего рода балансирования между ними^[11].

Это состояние балансирования не характеризует совпадение как таковое: в подобной ситуации оно не функционирует как субстанциальное и существующее само по себе, а мыслится лишь исходя из того, чем оно не является - необходимости и случайности, единства и множественности, которые представляются первичными и независимыми. В этом повседневном модусе данности совпадение функционирует как «ни-ни», как своего рода центр упругости, объект=Х, делающий невозможным остановку и заставляющий движение между полюсами продолжаться, но, однако, остающийся непроницаемым изнутри (следует отметить, что многие ключевые концепты актуальной мысли, такие как «гипер-хаос» Мейясу или «пластичность» Катрин Малабу основываются на базисной модели подобного предельно быстрого чередования необходимого и случайного, единого и множественного; эти концепты обеспечивают доступ к субстанции - но лишь косвенно и опосредованно).

Целью материалистической диалектики совпадения является размыкание этой непроницаемости: утверждение субстанциальности совпадения, делающее возможным непосредственное знание о нем (и останавливающее маниакально-­депрессивное движение вокруг него, что позволяет употребить лежащую в основе этого движения энергию в иных целях). Совпадение в повседневном модусе своей данности - это центр интенсивного сопротивления, слабое звено в системе гнета Имманентного Невозможного, участок реальности, в котором самоблокирование удерживания-вместе-разделенного оказывается прерванным. Однако без теоретической и политической поддержки этот партизанский отряд обречен на поражение: материалистическая диалектика совпадения обеспечивает оружием восстание субстанции.

2. Субстанция - это совпадение: здесь высказана истина, являющаяся самой сердцевиной метафизики. Тем не менее, сущностью метафизики является ее отчужденность от своей собственной истины. Начиная с аристотелевской теории субстанции как материализованной формы, удерживание-вместе-разделенного является главным объектом метафизического знания; однако это знание никогда не касается своего объекта в прямой и непосредственной форме. Вопрос об удерживании-вместе-разделенного ставится лишь с точки зрения удерживаемого и рассматривается только как вопрос о природе и способе того или иного конкретного типа удерживания: как вопрос об удерживании вместе материи и формы, творца и сотворенного, души и тела, мысли и протяженности, теории и практики. Субстанция оказывается неразличимо смешанной с ее модусами и, хотя и делается объектом знания, но становится им лишь в подобном смешивании. Именно такого рода амальгамирование, проецирующее модус на субстанцию и делающее невозможным их различение, является сущностью метафизического. Именно в этом отношении метафизика представляет собой господствующую идеологию ситуации блокирования и самораспада совпадения: она не является ложной сама по себе; она - истина ситуации, которая по сути своей является ложной; ситуации, в которой реальность отделена от самой себя и в которой вследствие этого платой за доступ к ней всегда является та или иная доза лжи и нереальности (отказ от этой платы возможен - но только вместе с отказом от входа: вся сложность метафизической ситуации заключается в том, что метафизика имеет дело с субстанцией, но лишь с субстанцией под маской, однако маска эта настолько неотделима от лица, что всякая попытка избавиться от нее неизбежно ведет также и к уничтожению субстанции как таковой).

3. Кантовская критическая философия знаменует собой решающую стадию в истории этой постоянно совершающейся подмены вопроса об удерживании­вместе-разделенного вопросом о том или ином конкретном типе удерживания. Здесь занавес становится наиболее тонким - но именно ввиду этого и наименее трудно отличимым от того, что за ним скрывается, и оттого в наибольшей степени неотделимым от него. Подмена принимает здесь форму редукции вопроса о синтетическом к вопросу о трасцендентальном; и именно эта редукция и осуществляемое ей замыкание продолжает определять поле современной мысли - даже и в наиболее радикальных попытках преодоления кантианства.

С одной стороны, вопрос о синтетическом представляет собой наиболее радикальную попытку сделать объектом знания чистое удерживание-вместе­-разделенного как таковое, не сводя его к вопросу о том или ином типе удерживания. «Понятие, которое Кант выставил в своем учении об априорных синтетических суждениях, - понятие о различенном, которое также нераздельно, о тождественном, которое в самом себе есть нераздельное различие, принадлежит великому и бессмертному в его философии»^[12]. Сутью проблемы синтетического (на которую Кант указывает как на главный вопрос критической философии, да и на главный - и до сих пор упускавшийся - вопрос философии как таковой) является прояснение того, каким образом субъект и предикат, не будучи фундированными ни в единстве опыта (как в апостериорных синтетических суждениях), ни в единстве понятия (как в априорных аналитических), и вообще принципиально не будучи сводимыми к какому бы то ни было предшествующему единству, то есть оставаясь принципиально разделенными, тем не менее оказываются связанными именно в этой своей бессвязности и без нанесения ей ущерба - удержанными вместе именно как разделенные. Радикальность кантовского предприятия не в последнюю очередь состоит именно в настаивании на реальности такого рода связи, лежащей в основании математического и физического познания, да и всего опыта в целом, и отказа свести ее к той или иной иллюзорной «кажимости» (как это делает, в конечном итоге, Юм).

Однако, с другой стороны, этот вопрос, едва будучи поставлен, подвергается двойной редукции или двойному сужению, и если первое из них является объектом атак практически всей пост-кантовской философии начиная с Гегеля, то второе в тени этих атак продолжает оставаться непоколебленным и незатронутым (в целом, это верно относительно замыкания всякой ситуации: оно всегда осуществляется путем двойного приравнивания А=В=С; и в то время как отождествление В и С становится объектом многочисленных ревизионистских и скептических атак, единство А и В продолжает оставаться незатронутым, само собой разумеющимся и не подвергаемым сомнению; более того, бурная деятельность по постановке под сомнение идентичности С и В и нахождение разного рода D Е F и G, которым - а вовсе не С - идентично В, является буфером и дымовой завесой, выгодной силам, господствующим в этой ситуации и активно ими поддерживаемой). С одной стороны, вопрос о синтетическом ставится Кантом как вопрос о суждениях - то есть размещается в поле эпистемологии и логики. Однако эта территориализация (которая, как уже было сказано, является излюбленной мишенью критиков «Критики», пытающихся освободить ее от ее собственной внутренней запутанности и от той преграды, которую она ставит на пути собственного движения, начиная с Гегеля и немецких идеалистов) является лишь вторичной и завершающей по отношению к решающей: отождествлению вопроса о синтетическом и вопроса о трансцендентном или априороном - то есть вопроса о данности неданного.