Тропами карибу

Как-то раз я перевалила через гребень горы и увидела прямо под собой стадо оленей. Это было жутковато – веселое зрелище. Они замерли в нерешительности, сделали круговое движение, выясняя – если прибегнуть к квакерской фразеологии – «настрой собрания» относительно того, как наилучшим образом избавиться от выросшей перед ними маленькой безмолвной фигурки, затем выстроились цепочкой и побежали, глухо стуча копытами, вытянув длинные морды вровень со спиной, прижав к лопаткам большие ветвистые рога. Верхние отростки рогов плыли над их головами, словно роторы геликоптера.

На свете едва ли найдется другое животное, чьи рога могут соперничать по красоте с рогами северного оленя, одетыми в черный бархат. Рога бывают и рыжевато-коричневые, но только черный цвет придает им какую-то драматичность. Во время кормежки рога самца словно парят над его белоснежной грудью крутой черной буквой V острием к земле, а отростки широко простерты над головой. Когда животное стоит по бабки в траве, его рога, несмотря на изогнутость, имеют большую высоту по вертикали, чем уходящие вниз ноги.

Я наблюдала детали, Крис подмечал нечто другое. Как-то вечером, почти рассеянно, он высказал свои мысли, и это было обобщение.

– Вот уже с неделю по фронту в десять миль мимо нас проходит по пятьсот – шестьсот оленей в день, главным образом самцы.

Теперь и я отдала себе отчет в том, что это действительно так. Мы находились в гуще какого-то великого передвижения оленей.

Миграция оленей – самцов

Мы были готовы к путешествию вниз по Кугуруроку, но прежде надо было покончить с одним делом. Ведь мы оставили основной лагерь как есть, причем скорее в качестве морального подкрепления, не более того. Хорошо знать, что в случае чего есть куда отступить. Теперь эта последняя ниточка, связывающая нас с внешним миром, должна быть порвана; нам нужно быстро, налегке, пройти к Нолуку и свернуть основной лагерь, чтобы Томми смог забрать его и доставить к условленному месту «на северный берег Ноатака, к западу от устья реки Кугурурок». (Как просто и гладко это звучало!) У Нолука мы в последний раз перед Ноатаком вкусим роскоши, какую мог позволить нам основной лагерь: выстираем белье и искупаемся, не жалея горючего на подогрев воды – ведь тамошнее – то горючее мы на себе не носили! – два раза поедим как следует и на следующий день двинемся обратно в горы, теперь уже всецело полагаясь на припасы, которые Томми должен выгрузить возле устья Ку – гурурока.

Мы оставили все, что только можно было, включая большое количество чистой пленки. Отснятую пленку мы забрали с собой, чтобы оставить ее у Нолука. Лейку, вложенную в пластикатовый мешочек, я запрятала под отвесом скалы, которая, как я впоследствии с ужасом убедилась, ничем не отличалась от множества других вокруг.

Мы добрались до симпатичного местечка, где прежде был наш Второй лагерь, растянули горную палатку и брезент, а рано утром, оставив все как есть до своего возвращения, вышли в путь на Нолук.

Этот день был полон сюрпризов. Они начались сразу же после того, как мы покинули большое нагорье и между двумя истоками реки Колвилл, там, где незабываемая вершина горы Тандер витком врезается в небо, спустились вниз к восточной ветви реки. Здесь, внизу, нам открылась райская страна: песчаные отмели, по которым так легко идти, годные на топливо ивы, река, чем дальше, тем глубже, а в ней рыба. И повсюду вокруг зеленеющие листья. Мы жевали листочки разных растений, и одно из них пришлось нам по вкусу. Мы изголодались по зелени.

Был момент, когда два гризли заметили нас с края плато, возвышавшегося над нами, и пошли параллельным курсом, пока путь им не преградил обрыв. К счастью, они не захотели спускаться и повернули в сторону.

Мили через две мы набрели на довольно жуткое местечко – «живодерню» гризли. Она представляла собой площадку футов пятнадцать в диаметре, весь растительный покров был здесь безжалостно содран. В центре, присыпанные прелью, лежали останки оленя. На костях еще было мясо: обглоданные кости гризли не прячут. Гризли – один или несколько (нам случалось видеть их компанией до трех особей вместе, и все одинаковой величины), – должно быть, нашли оленя мертвым или умирающим. Олени боятся гризли, это верно, но маловероятно, чтобы гризли мог поймать здоровое животное.

«Живодерня» производила мрачное впечатление, и, хотя ничто нам здесь не угрожало, я облегченно вздохнула, когда мы убрались отсюда.

Над тундрой развевались флаги перемен, но мы не умели «прочесть» их.

Один раз мы повстречали стадо оленей – самцов, которые делали нечто необычное, а именно – шли не на запад, а на восток. Все олени, которых мы до этого видели, направлялись на запад, и только в какой-то особенный, один – единственный день они двигались во всех направлениях: на север, восток и запад.

Еще нам повстречалось стадо, состоящее не из самцов плюс несколько «подростков», а из восемнадцати годовалых оленят. Их опекал всего лишь один молодой самец с короткими и толстыми бархатисто – черными рогами.

Этим годовалым оленятам удалось удовлетворить – или почти удовлетворить – свое ненасытное желание как следует разглядеть наш, «человеческий», тип животного. Мы с Крисом стояли как вкопанные и улыбались.

Оленята глазели на нас, а потом шагали в нашу сторону все враз, словно под флейту гамельнского крысолова. Они были дурашливы с виду и немного походили на телят своими широкими мордашками с белым пятном выше черных ноздрей.

Однако молодой самец не разделял их любопытства и скорее всего предпочел бы убежать. Степенно шагал он за своими подопечными, проходившими мимо нас. Впрочем, и у самих мальцов душа была не на месте: многие из них мочились. Это дало возможность определить, что в стаде есть и самцы и самочки.

Был уже поздний вечер, когда мы взошли на последнюю невысокую гряду и в теплом, желтом свете солнца увидели наш основной лагерь, стоящий внизу, на берегу белого озера. По привычке я обвела взглядом окрестности, высматривая нечто невероятно – чудесное – сброшенную с самолета посылку с припасами, но ничего не увидела.

Последние полмили были самыми тяжелыми. Безмерно усталая, тащилась я за Крисом по непролазным кочкам. Крис глянул назад, глаза его радостно сверкнули.

– Нам посылка, – спокойно сказал он.

Я поверила бы ему, лишь увидев доказательство. Оно было налицо – белый парусиновый мешок у веранды, чуть не угодивший в лужу грязи.

Масштабы посылки определились не сразу. Не снимая поклажи, я добрела до мешка, лежавшего на косе восточнее палатки, и заволокла его внутрь. Крис прочесал косу и нашел еще три мешка.

На одном из мешков, белом, была надпись черным карандашом: «Вскройте сперва этот. Прочтите записку и телеграмму. Самолет будет ждать».

Мы невольно взглянули в пустое небо. Разумеется, это было бессмысленно.

Как потом определил Крис, мешки лежали здесь уже дня три – четыре.

Мы сбросили с плеч поклажу. Радость постепенно нарастающим приливом вливалась в мою усталость. Еще только этой ночью, проведенной в горах, я была раздражительна и не могла спать от голода. А тащась по последней гряде перед лагерем, усталая как собака, я мрачно размышляла о том, чем мы будем заедать за ужином мясные консервы, банка которых была оставлена в палатке.

А теперь… Чего только не было у нас теперь! Консервированные помидоры, консервированная кукуруза, суповой концентрат – все оказалось в посылке! Увы, не было лишь протеина. Зато апельсины! Целых четыре дюжины.

Половина расплющилась при падении, так что можно было сразу на них навалиться. И еще четыре фунта сливочного масла в картонной упаковке. Песцы его не тронули. Да и какой песец в здравом уме прельстится затхлым жиром в картонной коробке, когда вся тундра полна гнезд с пушистенькими птенчиками!

Погода, к счастью, была пасмурной и прохладной.

Прилетом самолета, а значит, и посылкой мы были обязаны телеграмме, теперь уже потерявшей для нас всякий смысл. Но каким образом, удивилась я, мы могли на нее ответить? Мы узнали это впоследствии. Пилот пишет и сбрасывает записку, привязав ее к рулону туалетной бумаги, которая разворачивается и отмечает место падения. В записке вопрос, на который надо ответить «да» или «нет» с помощью условных сигналов.