В погоне за счастьем

Как у тебя с деньгами? — спросила я,

Купаюсь в них. Раскуриваю кубинские сигары от пятидолларовых банкнот.

Рада слышать. Я оставлю на ресепшн конверт для тебя, там будет пятьдесят долларов.

Спасибо, не надо.

Эрик, я знаю твою финансовую ситуацию.

Ронни перед отъездом оставил мне наличные.

Сколько?

До фига.

Я тебе не верю.

Это твои проблемы, Эс.

Почему ты мне не разрешаешь помочь тебе?

Потому что ты и так уже заплатила непомерно высокую цену за мой идиотизм. Всё, мне пора идти.

Я хотя бы увижу тебя за обедом в этот уик-энд?

Нет, — сказал он. И повесил трубку.

Я положила в конверт пятьдесят долларов и вручила его клерку на стойке регистрации «Ансонии». На следующее утро я нашла этот конверт на коврике у своей двери — имя Эрика было зачеркнуто, а имя Сара вписано карандашом отчетливым почерком моего брата. В тот день я оставила для него, должно быть, десяток сообщений. Ответа не последовало. В отчаянии я разыскала по телефону Ронни, в отеле Кливленда. Он пришел в ужас, когда я рассказала ему о все более непредсказуемом поведении Эрика.

Я звоню ему два раза в неделю, — сказал Ронни, — и голос его кажется вполне трезвым.

Он сказал, что ты оставил ему какие-то деньги…

Да, около тридцати баксов.

Но ты уехал на гастроли десять дней назад. Должно быть, он уже на нуле. Почему же он отказывается взять у меня деньги?

Он не возьмет — из чувства вины за то, что случилось с тобой в «Субботе/Воскресенье».

Но он же знает, что мне сохранили недельное жалованье в двести долларов. И у меня нет ни долгов по кредиту, ни иждивенцев. Так почему бы ему не взять эти пятьдесят баксов? Я же не обеднею от этого…

Наверное, нет необходимости рассказывать тебе о том, по каким принципам живет твой брат? У этого парня гипертрофированная совесть и избыток упрямства. Сочетание не слишком удачное..

А от тебя он примет деньги?

Да, возможно. Но я вряд ли смогу заработать пятьдесят баксов за неделю.

У меня идея.

В тот же день я отправилась в отделение «Вестерн Юнион» и послала Ронни в Кливленд пятьдесят долларов. На следующий день он переправил их телеграфом Эрику в «Ансонию». Ночью я позвонила Ронни в его следующий пункт остановки: Цинциннати.

Мне пришлось выдумать для Эрика, будто в «Бейзи» всем музыкантам выплатили надбавку, — сказал он, — но он, кажется, ничего не заподозрил. Думаю, ему действительно очень нужны деньги. Потому что он сказал, что сейчас же сходит в «Вестерн Юнион» с квитанцией и снимет наличность.

Что ж, по крайней мере, теперь у него каждую неделю будет по пятьдесят долларов, и он сможет нормально питаться. Мне бы еще как-нибудь уговорить его встретиться со мной.

Он встретится с тобой, как только будет готов к этому. Я знаю, что он скучает по тебе.

Откуда ты знаешь?

Он сам мне говорил, вот откуда.

Следуя совету, я держалась на расстоянии от брата. Правда, ежедневно звонила ему, узнавала, как дела. Иногда мне везло, и я заставала Эрика трезвым и рассудительным. Однако чаще всего он был либо пьян, либо с похмелья и, конечно, не в духе. Я перестала расспрашивать его о поисках работы. Вместо этого я слушала его монологи о фильмах, которые он смотрел накануне. Или о книгах, которые он читал в библиотеке на 42-й улице (он стал завсегдатаем тамошнего читального зала). Или о бродвейском шоу, куда он прорвался вчера без билета.

Попасть на второй акт совсем несложно, — рассказывал он. — Ты стоишь у театра, ждешь первого антракта. Когда все выходят выкурить сигаретку, ты смешиваешься с толпой, просачиваешься внутрь, находишь себе пустующее местечко в задних рядах партера. И смотришь следующие два акта совершенно бесплатно. Хитро придумано, а?

Фантастика, — нарочито бодрым голосом сказала я, прикинувшись, будто считаю подобное жульничество занятием, достойным сорокалетнего мужчины.

Чего мне на самом деле хотелось — так это вмешаться в его судьбу, примчаться в «Ансонию», затолкать Эрика в машину и увезти в Мэн на пару месяцев. Я как-то закинула эту идею в телефонном разговоре, сказав, что ему не помешает какое-то время пожить вдали от Нью-Йорка, зарядиться новыми эмоциями.

О, я все понял, — ответил он. — После недели одиноких прогулок по пустынному пляжу мои душевное равновесие и вера в человечество восстановятся, и на Комиссию конгресса я прибуду в идеальной форме.

Я просто подумала, что смена обстановки пойдет тебе на пользу.

Извини… ничего не получится.

Я перестала просить его о встрече. Вместо этого я нашла одного клерка в «Ансонии» — Джо, — который за пять долларов в неделю согласился сообщать мне обо всех передвижениях Эрика. Я понимала, что это своего рода слежка, но мне было необходимо знать о его моральном и физическом состоянии. У Джо был номер моего домашнего телефона, на всякий случай. За неделю до явки в Комиссию по расследованию мой телефон зазвонил в три часа ночи. Джек, спавший рядом со мной, резко вскочил. Я тоже. Я потянулась к трубке, ожидая худшего.

Мисс Смайт, это Джо из «Ансонии». Прошу прощения, что тревожу вас среди ночи, но вы сами просили, чтобы я звонил в любое время, если возникнут проблемы…

Что случилось? — не на шутку перепугалась я.

Не волнуйтесь, ваш брат жив. Но он вернулся минут пятнадцать назад, вдрызг пьяный. Скажу вам прямо, он едва держался на ногах, так что нам с ночным охранником пришлось вытаскивать его из такси. Как только мы подняли его наверх, ему стало плохо. Его рвало с кровью…

Вызовите «скорую».

Уже вызвали. Они будут через пару минут.

Я еду.

Мы с Джеком оделись и пулей выскочили из дома. Поймали такси до «Ансонии». У входа уже стояла карета «Скорой помощи». Когда мы вбежали в вестибюль, Эрика выносили на носилках. За те три недели, что мы не виделись, он постарел лет на десять. Его лицо было изможденным, высохшим. Чахлая бородка слиплась от засохшей крови. Его волосы заметно поредели, руки стали костлявыми, под нестрижеными ногтями чернела въевшаяся грязь. Он выглядел худым и бледным, как мертвец Но больше всего пугали его глаза. Красные, налитые кровью, стеклянные — как будто он находился в постоянном шоке от жизни. Я взяла его за руку. Он безучастно уставился на меня. Я заплакала. Джек — бледный от волнения — поддерживал меня, пока санитары грузили носилки в карету.

Нам разрешили поехать с ним. «Скорая» резко сорвалась с места и помчалась по Бродвею. Я держала Эрика за руку все пять минут, что мы ехали до госпиталя Рузвельта. В глазах щипало от слез. Всю дорогу я не переставала корить себя.

Нельзя было оставлять его одного, — говорила я.

Ты делала всё, что могла.

Всё? Взгляни на него, Джек. Я предала его.

Прекрати, — твердо сказал он. — Ты никого не предавала.

В госпитале Эрика сразу повезли в реанимацию. Прошел час Джек сходил в ночное кафе за углом и вернулся с булочками и кофе. Он беспрерывно курил. Я ходила из угла в угол по комнате ожидания, мучаясь от неизвестности. Наконец усталый доктор в белом халате вышел из распашных дверей реанимации. На вид ему было лет тридцать, в углу рта у него дымилась сигарета.

Здесь кто-нибудь ждет мистера… — он заглянул в карту, — Эрика Смайта?

Мы с Джеком тут же бросились к доктору. Он спросил, кем я прихожусь мистеру Смайту. Я сказала.

Что ж, мисс Смайт… у вашего брата целый букет недугов: истощение, алкогольное отравление и прободение язвы двенадцати-перстной кишки, которое могло бы убить его часа через два, если бы его не доставили в госпиталь. Как, черт возьми, его угораздило так отощать?

Я услышала собственный голос:

Это моя вина.

Джек тут же вмешался и объяснил:

Не слушайте ее, доктор. Мистер Смайт переживает сложные проблемы с карьерой и сознательно решил загубить себя. Его сестра сделала всё, что могла…

Доктор перебил его:

Я здесь не для того, чтобы искать виновных. Я просто хочу знать, что довело его до такого состояния. Потому что нам пришлось срочно оперировать его…