Наваждение

Он приподнялся на руках, и эта волшебная девушка, эта фея, совершенно бесплотная, но так возбуждающая плоть, скользнула — тоже интуитивно — ему под грудь. Она сама уложила его, почти безвольного, на себя сверху.

Дмитрий почувствовал, как ее живот и бедра колышутся ритмично, и он словно качается на морских волнах.

Она поступала, как самая искушенная женщина. Наверное, древний навык самой природы проснулся в ней в тот миг. Бессмертной природы и вечной гармонии.

Глаза ее были закрыты, а лицо вдохновенно.

Она как будто то ли слушала, то ли исполняла самую прекрасную на свете музыку. Или, скорее, танцевала под нее. Танцевала лежа… какие странные и какие прекрасные па…

И Дмитрий подчинился и ее ритму, и ее мелодии. Он больше не боялся, красота вытеснила страх.

Пусть он потерял рассудок, пусть он не думал и не размышлял, однако и буйства в нем не было более. Он ощущал лишь собственную силу и собственную правоту.

Как вспышка, пришло внезапное озарение: происходит именно то, что должно произойти, что неизбежно, что суждено. То, на чем стоит мир и без чего он рухнул бы…

Кулаки его разжались, повлажневшими ладонями он слегка приблизил к себе маленькие Катины ягодицы, и девушка послушно подалась навстречу, выпростав коленки из-под его ног и шире раздвигая их.

Лишь секундная задержка, лишь крошечное едва ощутимое препятствие — и он к ней вошел.

Свершилось.

Восторженным, благодарным стоном отозвалась на это событие его любимая, его кудесница. Она издала стон не боли, а высочайшего наслаждения.

И тут же вдруг затрепетала вся, забилась, точно пойманная рыбка, крепко оплела его тело и руками, и ногами, приподнялась под ним, будто хотела взлететь, и — вновь распласталась. Обессиленная и счастливая.

Такой улыбки у нее Дмитрий никогда еще не видел: казалось, на Катю снизошла благодать.

В тот же момент что-то зажглось, взорвалось и внутри него. Огненные волны разошлись по всему телу — нет, привычного человеческого тела у него уже не было, был бешено извергающийся вулкан, заливающий пламенем и раскаленной лавой все кругом, захлестывающий всю Вселенную от края до края, в том числе и его самого.

Наверное, он кричал или рычал — не запомнил, не осознал.

Вулканическая магма слилась с заревом заката, свет и жар на мгновение стали непереносимыми, и после этого упоительного мирового катаклизма все сущее поглотила тьма.

Глава 5

ПЛАТЬЕ НЕВЕСТЫ

А потом мир для них обоих стал возникать вновь медленно и постепенно, как фотография в проявителе.

— А правда, все вокруг какое-то другое? — изумленно спросила Катя. — Или мне мерещится?

— Правда. Вечер наступает. Интересно, сколько времени прошло…

— Да нет, вечер — что! Вечер наступает каждый вечер, тут нет ничего особенного. Я — про нас с тобой. Мы изменились?

— Конечно. Ты теперь — моя.

— Я всегда была твоя.

— Теперь — совсем.

— Всегда была совсем.

— Ну, тогда значит… значит, я теперь твой.

— Совсем?

Он улыбнулся:

— Глупый вопрос. Знаешь что? Пойдем опять к ребятам, на площадь.

— Да, пойдем! — радостно отозвалась Катя. — Представляешь, как интересно: все — такие же, как раньше, а мы вдвоем — другие. Новые.

Она подняла с полу испачканную блузку.

— Погоди, — остановил Дмитрий. — Не натягивай это.

Он быстро оделся и нырнул в «зал».

Из темноты, уже поглотившей комнату, раздался сонный голос Антонины:

— Митька, ты, что ль, явился?

— Спи, мать. Я на минутку.

— A-а… Ладно, погуляй напоследок. Выпить нет?

— Нет. Спи.

— Мог бы и прине… сти… Сплю… — И слова плавно вновь перешли в храп с присвистом.

…Катя сидела на балконе обнаженная и разнеженная. Она ничуть не встревожилась, что кто-то может войти и «застукать» ее в таком виде.

Сейчас ей было совершенно все равно, кто и что о ней подумает или скажет.

Дима вернулся к ней, неся что-то жесткое, шуршащее, прямоугольное и длинное, в человеческий рост.

Это был старый, затвердевший от времени клеенчатый мешок на молнии для сохранения от моли верхней одежды с вделанной в него вешалкой-плечиками.

— Помогай, — сказал он, и они вдвоем принялись сдвигать заржавевшую, непослушную застежку.

Сумели опустить ее лишь до половины, но этого оказалось достаточно. Дима извлек изнутри светлое чесучовое платье с коротким рукавчиком покроя «кимоно», украшенное на груди двумя рядами маленьких перламутровых пуговок.

Платье выглядело хоть и немного старомодным, однако опрятным и даже нарядным.

— По-моему, как раз твой размер, — прикинул он на глазок. — Ну-ка, примерь.

— Откуда это у тебя? — удивилась Катя.

Она не решилась спросить: «Неужели для меня купил?» И правильно не решилась.

— Материно, свадебное, — ответил Дима. — Она у меня не всегда была такой квашней, как теперь.

— Ой… как же… Я не могу, ведь это, наверное, святыня! Она же его хранит как память!

— Мать день своей свадьбы прокляла. А хранит этот наряд только из-за жадности. Говорит: надумаешь жениться, сыночка, я твоей невесте его подарю. Не надо будет на другой подарок тратиться.

— Я не могу без спросу, — колебалась Катюша. — Твоя мама может обидеться.

— Глупенькая, — Дима нагнулся и поцеловал ее в самый кончик носа. — Ведь сейчас тот самый случай. Фактически мы с тобой поженились.

— Да… правда…

— А что нет штампа в паспорте — так потому только, что тебе еще паспорт не выдали.

— А знаешь, Дим… мне бы хотелось венчаться, а не просто расписаться в загсе…

— Здрасте! Ты же никогда в церковь не ходила. Небось и креститься не умеешь.

— Ну и что, научусь. Лида говорит, я крещеная: нас обеих, маленькими, бабуля в церковь носила. И еще мне нравится, когда называют не «церковь», а «храм». Там так чудесно, свечки, и хор поет, и над головами у жениха и невесты короны держат…

— Да, обряд неплохой. Как театральный спектакль.

— Это называется не обряд.

— А как же?

Откинув голову, она мечтательно прошептала:

— Таинство!

Дмитрий начинал проявлять признаки нетерпения:

— Без паспорта и без штампика все равно не положено. Так что уж потерпи. А то сразу — венчаться!

— Да нет, не сейчас… Вообще… когда-нибудь.

— Ладно, одевайся, а то там все разойдутся.

Платье оказалось все-таки великовато, и Кате пришлось потуже перетянуть его пояском. От этого оно стало выглядеть даже праздничнее, чем прежде: многочисленные колышущиеся мягкие сборки создавали объем, благодаря которому тоненькая девушка выглядела совсем воздушной и невесомой. Поблескивали пуговки, и таким же перламутром переливались струящиеся распушенные волосы…

Закат угасал, и только, словно последний его отблеск, на матрасе алело небольшое пятнышко крови.

Телевидение давно уже свернуло свои пожитки: рабочий день кончился.

Журналистку, которая еще засветло наклюкалась до бессознательного состояния, коллеги-мужчины погрузили в автобус вместе с аппаратурой и осветительными приборами и увезли, как предмет реквизита.

А проводы призывников продолжались: события развивались согласно привычному для таких случаев сценарию и подходили к своему закономерному завершению.

На площади пьяный, с перекошенной побагровевшей физиономией Тимоха дрался с тремя «береговыми» — так называли ребят, обитавших возле самого водохранилища.

— Ты, трус! Баба ты, дырка между ног! — кричали ему. — Нам — воевать, а он дома отсидеться решил!

— Не ваше собачье дело! — орал в ответ Тимофей, отвешивая кому-то крепкую зуботычину и получая такую же сдачи.

Заметил Полякова, обрадовался:

— Демон, ты куда пропал? На меня тут наезжают!

Дима выпустил Катину руку и бросился к приятелю на подмогу:

— А ну разойдись, хорьки вонючие!

— Сами вы суслики!

— Размазать вас мало!

— Попробуй! Разбежался, ха!

— Таких, как вы, топить надо прям при рождении!