Целуй и танцуй: в поисках любви в Буэнос-Айресе

Истратив мои десять долларов, мы оделись — в полном молчании. Тишину не нарушило ничто, кроме, пожалуй, громкого «ой!», когда я натягивала через голову платье. Надеюсь, ребро у меня не сломано, хоть и болит ужасно. Кожа над ним почему-то полиловела. Придется сделать рентген, если в ближайшие дни не станет лучше.

Прежде чем мы закрыли за собой дверь, я оглянулась. Я уже успела привыкнуть к этому номеру. На первый взгляд за промелькнувшие два часа он абсолютно не изменился. Но отныне в его стенах будут храниться мои секреты. Я улыбнулась при мысли, что часть меня останется здесь навсегда. Или при мысли, что отныне они навсегда со мной? Или же потому, что я успела получить легкое сотрясение мозга? Не знаю…

Знаю лишь то, что, если завтра меня собьет автомобиль, мне будет наплевать. Если у меня больше никогда не будет секса, я тоже не возражаю. Ну, может быть, самую капельку, однако я примирюсь с этим. Ибо за минувших два часа Хавьер вознаградил меня за все, что мне пришлось вынести за последние три года на сексуальном фронте. Ему одному оказалось по силам вернуть Буэнос-Айрес на карту в качестве Самого Главного Города Латинских Любовников. Репутация Аргентины была спасена! (Звуковые эффекты — приветственные крики толпы: на стадионе поблизости начинался футбольный матч.)

Почему-то теперь мне стало намного проще покидать Буэнос-Айрес.

— Vamos [87], — сказала я, широко улыбнувшись.

— Vamos, — ответил он с таким видом, словно бы в жизни у него бывали вечера и похлеще.

27 февраля 2002 года

Ненавижу паковать багаж! Вот если бы вещи сами запрыгивали в чемоданы и укладывались там ровными стопочками! Тогда бы мне не пришлось надрывать душу, глядя на все эти милые тряпочки, которые я уже никогда не надену.

Короткое черное платье, что я надевала на самое первое выступление с Чино. И то, с серебряными блестками, в котором пришла на прослушивание в день, когда Густаво бросил меня. Черный вельветовый костюм (удивительно, но он совсем меня не полнит, хотя брючки облепляют бедра, как пленка сосиску). Красная юбка в белый горох, что я выбрала для той ночи взбесившейся карусели (с Пабло). Минимальных размеров юбочка — на Флорида она успела собрать собственных поклонников. И еще, еще наряды… Они словно подмигивали мне со своих вешалок: «А помнишь… а помнишь?..»

Я захлопнула дверцу шкафа и взяла себе на заметку: одежду для танго — продать!

Глупо хранить ненужные вещи! Только пыль собирать! — сказала я себе. Однако я знала: ни за что не смогу расстаться ни с одной пуговкой… Ни за что!

То же самое — с туфлями. Одних только замшевых у меня восемь пар. Они стали моими самыми верными друзьями. Порой я полагалась на них больше, чем на партнеров (знаю, этого и следовало ожидать). Какие-то я надевала чаще, другие реже. Самые старые — те, в которых я каждое воскресенье щеголяла в «Глориэте»; теперь они покрыты слоем пыли. Но эти туфли заслуживают медали… На самом верху в шкафу — красные блестящие «туфельки Дороти» — я просто не могла устоять и купила их. Рядом с ними — туфли из лакированной кожи; они чуть не угробили меня, пока я не открыла для себя вазелин. На полке ниже — две пары красных, рядом — черные с белым. А вот эти, черные с красным, я каждый день оббивала о мостовую, где мы давали уличные представления. Они почти в таком же ужасающем состоянии, как и та пара, на каблучках, из «Глориэты». Но ни те, ни другие не жалуются.

Зрелище брошенных друзей убило меня. Я захлопываю и эту дверцу. Как же тяжко менять огни софитов на мрак забвения…

Ладно, соберу чемоданы позже…

1 марта 2002 года

В ожидании вылета я сунула в плейер диск и надела наушники. Так, хочется верить, никто не начнет приставать ко мне с разговорами и донимать вопросами. При первых звуках танго — в плейере играло, конечно, оно — душу мою пронзило воспоминание. Я вспомнила о царапине, которая не так давно украшала мою физиономию, и улыбнулась. Возможно, даже рассмеялась, точно не скажу.

Закрыв глаза, я снова оказалась в объятиях всех моих партнеров… Мои губы начали дрожать, и я почувствовала, как у меня перехватило горло. Я изо всех сил пыталась сдержаться. Это было похоже на то, как если бы вы смотрели грустный фильм и хотели бы скрыть свои эмоции от присутствующих. Но я не могла сдержать их в себе — мои плечи затряслись от рыданий так, что со мной не мог сравниться даже бандонеон у меня в ушах.

Я плакала, когда бортпроводник напомнил, что пора пристегнуть ремни, убрать раздвижные столики и привести кресла в вертикальное положение. Я плакала во время демонстрации того, как надевать спасательные жилеты и что делать в случае экстренной посадки, как правильно натягивать кислородные маски и где искать экстренные выходы, если все остальные меры спасения будут исчерпаны. Я плакала, когда нам предлагали обед и меня спросили, что я хочу: курицу или макароны. Вытирая слезы, я всхлипнула: «Курицу». Я плакала, тщетно пытаясь отрезать кусочек мяса крошечным пластмассовым ножом, который они завернули в салфетку вместе с ложкой и вилкой из нержавеющей стали. (Как экипаж корабля узнал, что я подумываю о самоубийстве?) Я плакала, смешивая содержимое малюсеньких бутылочек водки с коктейлем «Кровавая Мэри». (Что есть такого в этих перелетах, что пассажиры вынуждены утешать себя алкоголем?) Однако бутылочки меня не спасли — как не удалось бы это всем на свете маленьким бутылочкам водки, вместе взятым. Я приготовилась рыдать в течение оставшихся девяти часов полета (взять с собой книжку я забыла). К тому же тосковать мне предстояло по многому.

По всем мужчинам, с которыми я больше никогда уже не станцую.

По всем тайнам, к которым у них были ключи и которые теперь заперты во мне навечно, ибо ключи потеряны.

Но больше всего я тосковала по танго, принесшем мне радости и счастья больше, чем я ожидала.

Я была так поглощена стенаниями, что сперва не заметила, как чья-то рука протягивает мне носовой платок. Пока меня слегка не толкнули. Я подняла глаза. (Один Бог знает, на что было похоже мое залитое слезами лицо, но я могу догадаться.) И увидела его.

«Почему Хью Грант путешествует эконом-классом?» — подумала я.

Это и в самом деле был точь-в-точь Хью Грант, хотя просто не мог быть им. Со мной не может случиться ничего подобного. Я из тех девушек, на кого может вывернуть соседа-пассажира, но не из тех, кому компьютер вот так запросто выдаст место рядом с Хью Грантом. Я благодарно кивнула незнакомцу, что выглядел как Хью Грант, но не мог быть им, и взяла его «клинекс». Не снимая наушников, трубно высморкалась. Клон не внял моему намеку. Он потрепал меня по плечу.

— Все в порядке? — Насколько я смогла прочитать по губам, он спросил именно это. Не могу утверждать с уверенностью — из моих наушников оглушительно ревела музыка. Согласна, не самая умная фраза, однако нужно прибавить ему очков за смелость. Начиная разговор с кем-то, находящимся в состоянии, подобном тому, в котором была сейчас я, доброжелатель подвергает себя опасности утонуть в море слез.

Я сняла наушники и заверила смельчака, что «никогда не чувствовала себя лучше». Уж не помню, что он мне ответил, — вероятно, как-то удачно пошутил, но я поймала себя на том, что хихикаю. С чувством юмора у него определенно все в порядке. Как и у его прототипа. Да, эти, из отдела ангелов-хранителей, просто превзошли себя. Не знаю, подействовало ли на меня выпитое спиртное, но я задремала и скоро уже видела сон. Мне снился Хью Грант в облике ангела.

Когда я снова открыла глаза, уже наступил рассвет. Из динамика сообщили:

— Мы летим над Акрополем. Если вы посмотрите направо, то в первых лучах восходящего солнца сможете увидеть великий памятник архитектуры.

Пассажиры, все, как один, изъявили дружную готовность созерцать архитектурный шедевр, вследствие чего правое крыло накренилось и самолет ухнул вниз… Это было похоже на глубокий нырок.