Кэти Картер ищет принца

— Что тут происходит? — спрашивает Джеймс. Мой жених в очках, темные волосы взлохмачены — за работой он обычно ерошит их руками. Глаза покраснели, под ними залегли лиловые тени, и у меня от жалости сжимается сердце. Джеймсу так нелегко приходится, а я вдобавок все порчу.

— Если хочешь знать, отчего я расстроена, спроси у Кэти! — рыдает Корделия, и по ее лицу текут ручьи слез. — Спроси, зачем она меня оскорбляет на каждом шагу! Я так хочу с ней подружиться, но твоя невеста питает ко мне ненависть!

У меня сам собой открывается рот. Какая чудовищная несправедливость!

— Никакой ненависти я не питаю! Неправда!

Корделия прерывисто вздыхает, и глаза у нее вновь наполняются слезами. Ничего себе. Моя будущая свекровь просто-таки заслуживает звание национального достояния.

— Хотела бы я верить, Кэти, но каждый раз, когда я пытаюсь тебе помочь, ты немедленно занимаешь оборонительную позицию.

Я изо всех сил стараюсь припомнить, когда Корделия пыталась мне помочь — то есть по-настоящему, без издевок и шпилек, — но тщетно. Кажется, ничего подобного не было.

— Например, я заплатила за неделю твоего пребывания на курорте, — продолжает будущая свекровь, вытирая глаза платком, который протягивает ей сын, — а ты отказалась ехать.

Я поражена ее наглостью. Это был не курорт, а настоящий концлагерь. Там мне предстояло — цитирую Корделию — «согнать лишний жир, потому что кому приятно смотреть на толстую невесту». Разумеется, она не посмела этого сказать до моего возвращения — Корделия слишком хитра. Она расписывала предстоящие наслаждения в присутствии Джеймса, и в итоге я поехала в Гэмпшир, предвкушая грязевые ванны и джакузи… и узнала, что меня ожидают пробежки на рассвете, курсы самообороны и тренер-садист с манерами отставного сержанта. Я продержалась полчаса, после чего свернула с дорожки, перелезла через стену и попросила Олли приехать и спасти меня.

Впрочем, есть во всем этом и светлая сторона. Я впервые за много лет проделала хоть какие-то физические упражнения, так что, в общем, поездка на «курорт» не то чтобы совсем пропала даром.

— Ты действительно была не права, Пышка. — Джеймс вздыхает, снимает очки и пощипывает переносицу. — Это обошлось маме в целое состояние…

— Просто такой образ жизни мне не то чтобы подходит… — начинаю я, но Корделия завывает громче, заглушая мои слова, называет меня неблагодарной, утыкается в плечо сына и пятнает слезами его рубашку. Джеймс успокаивающе гладит мать по спине и мрачно смотрит в мою сторону поверх ее головы.

Прелесть какая. Здравствуй, собачья жизнь. Недостает только кости и ошейника.

— Я пытаюсь работать над отчетом, который, как ты знаешь, жизненно важен для повышения, — произносит Джеймс, и в его голосе слышатся хорошо знакомые нотки раздражения. — Что случилось на сей раз?

— Я пропустила примерку, — объясняю я. — Ничего страшного.

— Ничего страшного? — всхлипывает Корделия. — Я договорилась о примерке в Пилкингтон-Грин! Пришлось просить разрешения у самой Веры Вонг! Ты не представляешь, как я… — она делает паузу, и ее голос драматически дрожит, — унижалась!

— Ты пропустила примерку свадебного платья? — Джеймс явно не верит своим ушам.

— Не нарочно! И потом, я уже присмотрела себе платье.

— Вот видишь! — рыдает Корделия. — Она постоянно со мной спорит! Меня в жизни так не оскорбляли!

— Но, Джеймс, мне надо было пойти в магазин, — поспешно напоминаю я, — и купить продуктов к званому ужину. Я совершенно забыла, что должна ехать на примерку.

— Значит, это мой сын во всем виноват? — восклицает Корделия, делая вид, что у нее перехватило дыхание. — Ты обвиняешь бедного Джеймса?

— Вовсе не обвиняю, но ведь он сам хотел, чтобы я приготовила ужин. Это очень важно, не так ли, Джеймс?

— Не важнее, чем нервы моей матери, — огрызается тот.

— Я больше не желаю слушать, как Кэти тебя оговаривает. — Корделия пересекает кухню и хватает сумочку. — Созвонимся вечером, детка. Мне слишком больно даже смотреть на нее. Ты ведь знаешь, какая я чувствительная.

Чувствительная? Впрочем, спорить бесполезно — иначе я выставлю себя еще большей стервой. Я грустно качаю головой и удивляюсь, отчего Корделия неизменно и так ловко взваливает всю вину на меня. Джеймс, как обычно, примет сторону матери, а мне придется просить прощения.

В который раз.

— О Боже, мигрень. Боже! — Корделия хватается за лоб и чуть не падает. — Тебе придется отвезти меня домой, детка, я ничего не вижу перед собой.

— Не волнуйся, мама, — ласково отзывается детка. — Конечно, я тебя отвезу.

Джеймс поверх головы Корделии устремляет в мою сторону еще один злобный взгляд. Ему придется тащиться в Ричмонд, а завтра еще и вернуть Корделии машину — иными словами, на какое-то время оторваться от своего босса. Еще несколько очков в минус.

— Я могла бы вызвать для Корделии такси, — предлагаю я.

— Черта с два! — огрызается Джеймс. — Мама слишком расстроена, и все из-за твоей грубости. Я сам ее отвезу.

Они идут по коридору и спускаются по лестнице — Корделия стонет, Джеймс нежно ее успокаивает, а я тем временем изо всех сил пытаюсь думать о чем-нибудь приятном. Как уже говорилось, я умею контролировать гнев, и сейчас этот навык весьма полезен. Когда входная дверь захлопывается, я ору что есть сил, точь-в-точь как меня учили. Думать о приятном нелегко, потому что сейчас его в моей жизни критически недостает. В итоге я разбиваю три тарелки. Глупый поступок — Джеймс обожает свою посуду и наверняка разозлится еще сильнее.

Неужели любовь предполагает постоянный стресс?..

Так или иначе, есть благословенных полтора часа, которые можно посвятить себе, не опасаясь вмешательства. Корделия не отпустит сына, не накормив роскошным ужином. Она свято уверена, что сам он не в состоянии найти в квартире плиту и приготовить хотя бы яичницу, а я, злобная феминистка, заставляю бедного мальчика голодать.

Ох, если бы я была феминисткой.

Я наливаю еще один бокал вина и извлекаю из мусорного ведра бумажку с номером. Мне необходимо утешение, поэтому я заказываю огромнейшую, самую калорийную пиццу. И будь я проклята, если влезу в платье, которое приглянулось Корделии. А что касается примерок… да пошли они.

Сидя на кухонном табурете, украдкой покуривая и считая минуты до прибытия рассыльного из закусочной, я бросаю взгляд на промокшую под дождем записную книжку с загнутыми углами, которая торчит из моего рюкзака. Немедленно пульс у меня начинает успокаиваться, гнев утихает. Я достаю блокнот, открываю чистую страницу и роюсь в недрах рюкзака в поисках ручки, попутно обнаружив две прокладки, облепленную пылью конфету и несколько украшений, конфискованных у школьниц. Сначала задумчиво грызу кончик ручки — столь энергично, как будто это моя будущая свекровь, — отхлебываю вина и начинаю.

Злая мачеха Миландры, графиня Корделия, была одной из самых отвратительных женщин в Лондоне…

Помнится, кто-то сказал, что перо разит сильнее меча.

Глава 4

Обычно субботнее утро — мое любимое время. Джеймс убегает в гольф-клуб в безбожно ранний час, а значит, я вольна валяться в постели до ленча. Можно есть тосты, попивать чай и читать дурацкие романы.

Просто рай.

Встав, я обычно слоняюсь по квартире и размышляю, не взяться ли за какую-нибудь работу по дому, после чего отправляюсь в город и пускаюсь во все тяжкие. Мне нравится бродить по Камден-маркет, рыться на прилавках секонд-хендов, погружаться в сокровищницы антикварных лавочек, примерять сапоги на огромной платформе, которые возносят меня прямо-таки в заоблачные высоты… Я покупаю питу с хумусом на крытом рынке и спускаюсь к каналу, глазея на счастливые парочки в этнических свитерах и ярких шляпах. Иногда мне приходит мысль о том, не обзавестись ли собственным магазинчиком. Например, открыть секонд-хенд и продавать бордовые шелка и темно-лиловые бархаты, нежные кремовые кружева и разноцветные шали. Заодно отпустить длинные волосы и сделать пирсинг. Всегда мечтала проколоть еще несколько дырочек. Я очень хочу колечко в пупке, но Джеймс считает, что это вульгарно. Он заметил — на мой взгляд, чересчур откровенно, — что такое колечко не украсит человека, чей живот уж точно не назовешь плоским. Конечно, жених всего лишь пытается вдохновить меня на занятия спортом, но, честное слово, лучше бы временами придерживал язык.