Невыносимый (ЛП)

Я кричу, в агонии дергая руки и царапая кожу. Впервые в жизни, я не могу закрыть глаза, хотя сильное желание сделать это немедленно, разрывает меня изнутри. Он прав. Она не плакала и не держалась за мою руку так, как другие дети держались за своих родителей. Но сейчас я вижу нервозность в ее улыбке. Это разрывает мне сердце. Фото падает, а перед глазами возникает еще больше воспоминаний. Хеллоуин. Рождество. Ночь кино. Даже когда мы втроем выбрались в Большой Каньон. Этим путешествием Ронни удивил нас всех.

— Им нравится то, что они видят? — его яростный крик прокатывается дрожью по всему моему телу, а последнее его слово превращается в рычание. Чем злее он становится, тем больше я могу почувствовать в себе человека, которым была, когда Ронни и Кейли были живы. Тогда я была сильной — жизнь закалила меня. Но с ними я менялась, представляя, что наконец–то, стала героиней истории со счастливым концом. Я ошиблась.

Это заставляет искорку во мне бороться больше, чем обычно. Огонь из этой искорки растет, пока полностью не поглощает меня. Медленно, он превращается в жизнь, выжигая внутри меня все, оставляя после себя черные обожжённые руины, в которые теперь превратилась моя душа. Огонь превращается в монстра, который ожидает свою жертву. Господин мог бы стать тем, чего я так хотела вкусить. Он получил бы от меня больше, чем требовал. Я бы уж точно в этом убедилась.

Я не знаю как, но я заставляю веки опуститься и утихомириваю свое дыхание, пока раздумываю над его вопросом. "Им нравится то, что они видят?"

Ненависть к жизни выплескивается вместе с моими словами, когда я открываю глаза:

— Скоро я это выясню.

Глава 3

Господин

30 августа (День 1)

Рабыня Диана сильнее, чем я вообще мог себе представить. Два часа я пытал ее фотографиями семьи и наблюдал, как она извивалась снова и снова, пока окончательно не отключалась. Она была полностью обнажена, до нее доносились звуки телевизора, где то и дело рассказывалось о крови и смерти, но мне все равно не удалось пробудить в ней те эмоции, которые я хотел. Даже сейчас, когда я наблюдаю за ней через монитор компьютера, я вижу, как прошлое окутывает ее, полностью вырывая из настоящего. Ей все равно, что показывают по телевизору. Я не припомню, чтобы кто–то другой выдержал так же долго, прежде чем закричать, чтобы я выключил эту хрень. Но она не сделает этого. Я ощущаю ее силу воли. Ее гордость. 

За нежеланием делать так, как я велю, стоит нечто большее. Что–то случилось. Я видел, как что–то изменилось прямо на моих глазах. Где–то глубоко внутри нее. Я могу объяснить это только чувством, которое возникает и во мне, когда смотрю в ее глубокие зеленые глаза. Тьма взывает ко мне оттуда. Держит ее взаперти, и я понимаю, что только в этой ловушке ей невыносимо спокойно. 

Настоящей Дианы здесь нет. Где она прячет себя, остается мне не понятно. Из больничных записей и рассказов людей, с которыми я общался, я узнал, что она была тихой, но доброй женщиной. Но сейчас передо мной лежит не она. Эта женщина такая же, как я. В ней… так много ненависти.

Я не могу не вернуться к моменту, когда заметил изменения.

— Я скоро это выясню.

Я знаю, что это значит — она решительно настроена убить себя. Угроза заставляет меня нахмуриться. Я был готов задушить ее за слова, которые мне пришлось произнести, но она остановила меня своей злобой, выплеснув ее на меня. Она хотела сделать мне больно. Возможно, даже что–то большее. Могла ли Диана думать о том, как навредить кому–то еще? В этом я не уверен. Любой, кто заставлял меня остановиться и задуматься над своими словами, всегда что–то подразумевали. Я не боялся ни одного из них, но в ту секунду, когда почувствовал ее невозмутимость… я уже знал, что столкнулся с равной себе. Если девичьи формы и тело полностью не поглотили бы меня, это сделала бы скрытая сущность ее личности. Но не так, как это происходит между обычными любовниками. Потребность сломить ее больше, чем кого–либо другого, захватила меня с головой. Я хотел открыть секреты, которые хранились не только в ее голове, но и в ее теле. Целых два часа я не мог усмирить свой член, который болел от постоянного напряжения. Я оставил рабыню, когда больше не смог этого выносить. С каждым ее неповиновением, я чувствовал все больший соблазн овладеть ею.

Она зевает, но не отворачивает голову и не закрывает глаза. Этого становится более, чем достаточно. Диана находится в своем маленьком коконе безопасности дольше, чем я позволял кому–либо другому. Настало время пойти дальше, и вернуть ее. Рабыне не понравится то, что я для нее приготовил. Боль, через которую я собираюсь ее провести, не оставит в ней ни малейшего желания жить, но это нужно сделать. Место, которое она в данный момент представляет в своей голове, не является безопасным, и я не позволю Диане там оставаться. Рабы, за которыми приглядываешь на расстоянии — могут быть опасными. Как для меня, так и для себя.

Я подхожу к своему шкафу, и достаю оттуда хлыст. Мысль о том, как я заставлю ее кожу гореть, вынуждает меня замедлиться, когда прохожу мимо зеркала. Я провел несколько часов с новой рабыней, и уже собираюсь преступить к вещам, которые обычно делаю на третий день. Необходимость увидеть реакцию Дианы на боль, является всем, что мне сейчас необходимо, и я не собираюсь этого отрицать. Будет ли она умолять меня остановиться? Будет ли плакать, и захлебываться от рыданий? Или все вместе… Но понравится ли ей это? Если только… Часть меня умоляет, чтобы она отреагировала на это. Я провел недели с навязчивой идеей овладеть ею. Но ничто не столкнет меня с того пути, которого я должен придерживаться.

По телу разливается жар, и я стягиваю с плеч пиджак, бросая его на кровать. Как только я вынимаю запонки и закатываю рукава, то начинаю блокировать в своей голове воспоминания о ее широких бедрах и полной груди. Она выглядит идеально во всех нужных местах. Мне не стоит обманывать себя. Я и не делаю этого. Надо сосредоточиться, но даже не находясь в ее комнате, она не дает мне это сделать.

Я поднимаю хлыст, и направляюсь к двери, которая разделяет наши прилегающие друг к другу спальни. Ее глаза становятся шире, когда я вхожу.

— Ты уже готова поговорить? Я уверен, что задал тебе вопрос перед самым уходом. Ты его помнишь?

Я приближаюсь к ней до тех пор, пока не останавливаюсь у края кровати. Проходит несколько секунд, но она не отвечает. Я ударяю кожаным хлыстом по верхней части ее бедра. Глубокий вдох… Вот и все, что я получаю вместе со следом на коже рабыни.

— Давай я освежу твою память. Я спросил, рабыня, почему ты не рассказываешь мне, где ты встретилась со своим мужем. Ты готова отвечать? Или мне снова причинить тебе боль?

Ответа не слышно.

В этот раз я бью сильнее, чем в предыдущий. Ее челюсти сжимаются, как и кулаки. Она смотрит на меня тем же взглядом, когда наши глаза встречаются.

— Можешь даже взять и отыметь себя! — произносит она, выплевывая каждое слово. Кажется, это входит у нее в привычку. Это одна из самых гнусных вещей, которые может совершить человек, и от мысли об этом, во мне каждый раз закипает кровь.

— Отыметь себя? Отыметь себя? Ладно, я отымею тебя, если ты так много об этом думаешь.

Я хватаю края рубашки и с силой дергаю. Пуговицы разлетаются по всей комнате. Злость на ее лице за мгновение превращается в ярость. Но я не останавливаюсь. Я сбрасываю с себя рубашку, не сводя с нее взгляда, и вижу, как нервно бегают ее глаза от моей груди к животу. Генетика делает свое дело. Мне не нужно работать над собой не покладая рук. У меня есть время между встречами с рабами, которых мне предстоит сломить, и я провожу его с пользой. Как только Диане станет лучше, она вернется в свою привычную рутину. Мы оба займемся тем, что не заставит нас заскучать.