Иллюзии

Найджел занялся веревкой.

– Я был в ужасе. Ненавижу замкнутые пространства. – Он посмотрел на нее и улыбнулся. – Но если бы ты заметила мой страх, мы оба были бы мертвы. Пойдем, пока под нами не обрушилась крыша.

Он привязал веревку к трубе и спустил Фрэнсис на балкон. Она не смотрела вниз. Оттуда Найджел перепрыгнул на соседний дом и помог ей перебраться вслед за ним. Фрэнсис не отрывала взгляда от его лица, пока он не опустил ее на землю, а затем сам стал рядом с ней. Они оказались на улице Арбр перед горящим домом.

Через двери и окна валил дым. Лопались стекла, рушились деревянные балки. Дом ревел, освещаемый вспышками яркого оранжевого пламени.

Схватив Фрэнсис за руку, Найджел оттащил ее от этого ада.

– Пусть сгорит это проклятое место.

Новости о битве при Ватерлоо, подобно буре, обрушились на Париж, вызывая ужас, панику и ликование роялистов. Война, длившаяся более десяти лет, закончилась. Руины дома на улице Арбр погребальным костром возносились к небесам. Итак, место, где он жил с Катрин, было уничтожено. Найджел искренне радовался этому.

Фрэнсис сидела на выступе тротуара на углу улицы, там, куда он отвел ее. Мимо с ведрами бежала шумная толпа горожан. Девушка, казалось, не замечала их. Под полосами сажи ее лицо было неестественно бледным. Рана на лбу резко выделялась на гладкой коже. Ему хотелось прикоснуться к ее золотистым волосам, но он не осмелился.

– В моем поместье есть вересковые поля, – сказал он. – И небо, глубину которого не смогут постичь даже боги. Там ничто не потревожит тебя.

Она повернулась к нему, прикрыв рукой лицо от солнца.

– Не проси меня! – Она в отчаянии прижала ладони к глазам. – Не надо! Я никогда не смогу жить с тобой, Найджел. Не смогу!

– Почему?

– Тебе нужно это знать? Ты хочешь заставить меня признаться? Хорошо: я боюсь тебя.

– Боишься меня? – вырвалось у него. Он не мог скрыть свою боль.

Она знает. Она была свидетелем того, как он дрался с Лэнсом, видела, как он сражался с Фуше, Жене и Катрин. Перед ним разверзлась черная, как Гадес, бездна. Она презирает его, испытывает отвращение к его коварству и умению плести интриги, ненавидит насилие, которым он запятнал себя. Он лишил ее свободы, принуждал и обманывал ее. Даже ради того, чтобы спасти ей жизнь. Она боялась его.

– Не стоит думать, что ты можешь предложить мне будущее. – Она опустила руку. Ярко-красная рана выделялась на алебастровой коже лба. Ее глаза блестели. – Это моя вина, а не твоя. Я никогда не освобожусь от этого страха.

«Это всего лишь эмоции».

– Почему, Фрэнсис? Ты должна рассказать мне!

Она покачала головой:

– Какое это теперь имеет значение?

Найджел схватил ее за плечи и повернул к себе.

– Расскажи мне, Фрэнсис! В чем дело, черт побери?

Она закрыла глаза.

– Когда махараджа умер, все понимали, что предстоит борьба за трон. У него были сыновья, но племянники считали себя более достойными управлять княжеством. В гарем ворвались солдаты. Они убивали всех жен и детей махараджи, а также наложниц – на случай, если кто-нибудь носит его ребенка. Это была настоящая резня. Сталь кромсала шелк, кричали женщины, в саду распускались жуткие кровавые цветы.

Найджел похолодел. Женщины, которые не могли сопротивляться.

– Разве такое можно забыть? – сказал он, не отрывая взгляда от своих рук. – Неудивительно, что ты боишься. Как тебе удалось спастись?

– Я спряталась в подземном туннеле, где обычно катали шар, имитирующий раскаты грома. Мне казалось, что я умру там. Но я осталась жива. Я вскочила на оставленную у ворот лошадь. Вероятно, солдатам и в голову не приходило, что наложницы умеют ездить верхом.

– Фрэнсис…

Она резко повернулась к нему.

– Как ты не можешь понять? Это всегда незримо присутствовало там: под красотой и роскошью ощущался отнимающий силы дух жестокости и насилия. Это навсегда останется со мной. Я не верю себе подобным. Я боюсь грома, который не приносит с собой дождя. Я боюсь двери, которая захлопнется и больше никогда не откроется. Я боюсь мира, в котором кто-то может поджечь дом вместе с находящимися там людьми.

– Я смогу защитить тебя, – сказал он.

– Нет, нет! Не сможешь! Мое мужество иссякло. Ничего не осталось. Мне нечего тебе предложить. Я всего лишь пустая оболочка. Ты думаешь, что сможешь вылечить меня любовью, но ты ошибаешься. Я никогда не смогу избавиться от прошлого. Я не могу смотреть в лицо будущему. Я должна быть свободна!

Он сделал над собой усилие, чтобы не принуждать ее, позволить ей сохранить независимость. Он мог снова воспользоваться сложившейся ситуацией. Благодаря ему она преодолела свой страх перед дымоходом. Она обязана ему жизнью. Нет, нет, черт побери! Она отдала ему свою девственность. Она ему ничем не обязана.

– Какое будущее ты себе выберешь?

– У меня будут деньги, которые обещал заплатить лорд Трент. Я научилась вести дела. – Она взглянула на руины дома: крыша рухнула в комнату, где она развешивала зеркала, стены нависли над столами, где она продавала шелка и пряности. – Я разбираюсь в растениях. Если мне удастся поселиться в деревне, то, возможно, я открою торговлю травами.

Найджел почувствовал полную беспомощность. Во рту у него появился горький привкус. Он понимал, что это вкус скорби.

– Я нашел тебе дом.

Она повернулась к нему, ее широко распахнутые глаза были голубыми, как небо.

– Что?

– Перед нашим отъездом в Париж я поручил своим людям позаботиться об этом – на случай, если я не вернусь. – Он с усилием вздохнул. Совсем не так он представлял себе, как преподнесет ей свой подарок. – Дом твоих родителей, где ты выросла. Я его купил. Он твой.

– Но мой отец продал дом, чтобы оплатить путешествие в Индию.

– Новый хозяин был не прочь продать его мне.

По крайней мере он не возражал против предложенной цены – вот она, сила богатства и положения в обществе, преимущество, которое дает титул маркиза. Как бесполезно все это теперь!

– Я не знаю, что сказать. – Ее голос звучал официально и сдержанно. – Со временем я верну тебе долг.

Что-то оборвалось у него внутри.

– Ради всего святого, я должен тебе дать хотя бы это. Это подарок. Возьми этот проклятый дом!

Она опустила голову и умолкла. Найджел разжал кулаки, понимая, что сам приближает катастрофу, но был уже не в силах остановиться.

– Я люблю тебя, Фрэнсис! И хочу, чтобы мы были вместе. Я прошу тебя стать моей женой.

– Женой? Ты сошел с ума? Никогда! Я не могу! – Она закрыла лицо руками, и голос ее звучал глухо.

– Разве есть на свете грехи, которые нельзя искупить? – с горечью спросил он. – Какие из них мои? Пороки, толкнувшие меня к Катрин? Высокомерие? Жестокость?

– Ты не жесток!

Он почувствовал, как его кулак врезается в стену дома. Боль пронзила его пальцы. Он заметался, как сорвавшееся с якоря судно, не в силах сдержать рвущийся наружу поток слов.

– До России я тоже так думал. Там я научился жестокости. Все, что там происходило, совсем не было похоже на развлечение или изящные парады. На войне нет места честности, вежливости и благородству. Казаки не могут позволить себе такой роскоши. Нельзя было оставаться с ними и драться иначе, чем они. У первого человека, которого я убил собственными руками, были зеленые глаза. Ему было около семнадцати. Моя жизнь – против его. Бог мой, как это жестоко! – Он умолк на мгновение, но пути назад уже не было. Он вспоминал, и голос его стал хриплым от ненависти. – Армия Наполеона отступала из Москвы, оставляя раненых и ослабевших. Среди них было много женщин. Вокруг – ни еды, ни укрытия – только снег. У дороги я нашел девушку из Прованса. Она была беременна и ранена в ногу. Она умоляла меня пристрелить ее. Я попытался ей помочь. Я поклялся, что мы возьмем ее с собой. Это было, конечно, невозможно. Мы сами голодали, а девушка не могла даже удержаться на лошади. Моя тщетная попытка проявить сострадание поставила бы под угрозу жизни двадцати человек, а Наполеон бросал тысячи своих солдат умирать в снегу. Казаки убили ее той же ночью, пока я спал. Они убивали всех отставших французских солдат, на которых мы натыкались. Я говорил себе, что это – милосердие. Это и было милосердием. Но в декабре в Вильно раненого француза зарезали, как овцу. Я ничего не мог сделать, чтобы помешать этому. В то время я даже считал, что так и нужно. Не знаю.