Большой вальс

Алиса присела рядом, положив ладонь на лоб мужа и сразу ощутила холодную испарину немощи. "Дорогой мой Монте-Кристо, "миссионер справедливости", ты победил и на этот раз. Тони осталась нашей дочерью..." Остин открыл глаза, с мольбой и ожиданием вглядываясь в лицо стоящей в дверях Антонии.

- Папочка! - она бросилась к нему, присела у кровати и прижалась губами к колючей щеке, пахнущей как всегда, как полагалось с самого детства, лавандовой свежестью. - Я люблю тебя, папа! Вот, смотри! - Тони показала ему висящий на шее медальон. На этих фотографиях и мама, и ты улыбаетесь - такими вы нужны мне всегда!

- Я люблю тебя, детка! - Остин судорожно вздохнул и с хрипом выдохнул воздух. Глаза закрылись, пальцы стиснули край одеяла. - Алиса, пожалуйста, вон те капли...

- Может быть, позвать врача? - она протянула мужу лекарства и поднялась, но рука Остина остановила её. - Постой, Лизанька. Это должен сделать я... - Он перевел дыхание и скрипнув зубами, поднял к Алисе виноватые глаза. - Помнишь твой давний сон на площади Рыцаря в Сен Антуане, в ту февральскую ночь, когда я поймал тебя над пропастью?.. Он сбылся сегодня утром...

Алиса отпрянула, зажав рот ладонью, чтобы не закричать. Она никогда не забывала ужасное предсказание, уговаривая себя поверить в его лживость. Но не могла, как не смогла забыть ни одной детали, навсегда запечатлевшейся в памяти.

* * *

В веселой россыпи бестолково глазеющих желтых лютиков виднелись высокий лоб,локоть,кисть руки ,дерижерски чуткая ,длиннопалая ,далеко высунувшаяся из шелкового манжета. А затем и все вольно раскинувшееся на зеленом ковре , тело, с ещё витающем над ним азартным ветром - спутником стремительного полета. Правая рука заломлена высоко за голову ,салютуя кому-то незримому,зовущему,подбородок гордо вздернут ,очерчивая на светлой ткани рукава барельеф носатого профиля , в уголке улыбающегося рта тонкая алая струйка, проворно сбегающая куда-то в весеннюю землю.

- Тони, - Остин взял её за руки и торжественно посмотрел в глаза, словно собирался произнести присягу. - Девочка, я очень хочу, чтобы ты никогда, слышишь, никогда ни в чем не винила своего отца. Йохим Динстлер великий Мастер и необыкновенный человек. С большой буквы... Царство ему небесное...

Согласно последней воле покойного, похороны состоялись на маленьком кладбище его родного города N. Он также пожелал, чтобы личные владения и усадьба "Каштаны" перешли к сыну, больницу для детей-уродов возглавил Вольфи Штеллерман, а все научные подразделения - Жан-Поль Дюваль.

Листок завещания, исписанный мелким почерком, перечислял коллег-врачей, должны перехватить эстафету в области лицевой хирургии, а также слуг, получавших вознаграждение. "Всех, кому причинил боль, прошу простить меня, даже если это не просто. Я не хотел. Й. - Г. Динстлер" приписал он в самом низу, а ещё оставил фотографию незнакомой девочки с надписью: "Антония Динстлер. 1971 год. Будь счастлива. Отец". "И чего это хозяину вздумалось вспомнить покойную малышку, так и не вернувшуюся тогда из какого-то санатория?" - подумал старик Гуго, приплюсовав этот безответный вопрос к уже имеющемуся неразрешимому списку, отдавая карточку мадам Алисе.

Липы и каштаны в аллеях кладбища стояли в полном цвету. Надгробия преподобного отца Франциска, Корнелии и Ванды Динстлер, свежевымытые и украшенные цветами, сияли парадным блеском рядом с вырытой в глинистой рыжеватой земле ямой. Провожать в последний путь профессора Динстлера пришли немногие. Вольфи Штеллерман позаботился о том, чтобы похороны были скромными - ни журналистов, ни толпы зевак. И, конечно же, никого из тех, кому было бы небезынтересно наблюдать за страданиям близких, вычисляя степень их приближенности к усопшему. Собственно, кроме сына, самой близкой родственницей покойного оказалась сестра Изабелла - пожилая настоятельница монастыря, прибывшая с тремя послушницами, певшими над гробом такими серебристо-светлыми, нежными голосами, что даже растрогали из любопытства забредшего сюда кладбищенского сторожа.

Причины смерти доктора вызвали недоумение. Оставленное завещание и предусмотрительная ликвидация экспериментальной лаборатории свидетельствовали о самоубийстве, в то время, как полиция, прибывшая на место происшествия, засвидетельствовала аварию, а последующее расследование установило неисправности в тормозной системе. Неисправности предумышленного характера, что можно было расценить как оружие самоубийства и как следствие вмешательства извне. Для церковных чинов города решающим стал голос матушки Стефании, присягнувшей в том, что её брат, если и помышлял о злодеянии, то после посещения возглавляемого ею монастыря раскаялся и вверил себя воле Божией.

Над гробом Йохима матушка Стефания сказала: "Я не знаю всей истины, она известна лишь Господу нашему. Мне довелось видеть Йохима последней. С легкой душой, не лукавя перед Отцом нашим, беру на себя решимость утверждать: он ушел из обители просветленным. Йохима в тот последний час окрыляли Смирение и Вера... А посему - покойся с миром, брат мой...

Никто не знал, какого мужества потребовал от Изабеллы этот поступок. Но она никогда не была трусихой в тех делах, которым покровительствовала её вера, вера в справедливость, божественную или людскую. И на этот раз душевное чутье не обмануло матушку Стефанию. Поэтому так звонко пели голоса послушниц, так радостно лег солнечный луч на свежий холмик и какая-то птичка с синей грудью, не страшась людей, покачивалась на ветке каштана, выводя нежно и тонко вопросительное "Жить? Жить?.."

Алиса, Тони и Дюваль держались вместе. "Здорово же надул ты нас всех, Ехи. Мы думали - ты парень крепкий. Но что-то, видать, сильно ударило, больно". - Пробормотал Дани, когда с торжественной церемонией было покончено. Тони сверкнула глазами под черной вуалью и вцепилась в локоть Жан-Поля. Всю вину самоубийства Динстлера она взяла на себя и была уверена, что никогда не сможет смириться с ней. Этот чужой человек, жестоко обиженный ею,, навсегда ушедший в какое-то иное, умиротворенно-кладбищенское бытие, стал вдруг невероятно интересен и дорог ей. Казалось, не пожалела бы и половины жизни, только бы посидеть вдвоем и сказать что-то мучительно-важное, гнетущее душу запоздалым раскаянием. "Поздно", - разве можно смириться с твоей холодной необратимостью?!

А ведь были же совсем рядом! Сколько раз Тони небрежно принимала его заботу, его неизменное участие, не согрев даже словом благодарности. "Боже, ведь мой сын, мой заброшенный Готтл - его внук. Единственный внук, которого Пигмалион не смел даже приласкать!" - думала Тони. "Каким это чудом - от безразличия или подсказки матушки Стефании я выбрала это имя единственный, неосознанный дар Динстлеру. И как же похож мальчик на меня настоящую - на ту фотографию девчушки, которой когда-то была я". Она смотрела на могильные камни, пытаясь понять, что под ними погребены бабушка, дед, мать, которых она никогда не знала, а рядом отец, убитый ею. Душа разрывалась от боли, хотелось выть по-собачьи, разбрасывать землю на свежем холмике, умолять простить...

- Тони, Антония! - встряхнул её Жан-Поль. - Пора, дорогая, се уже ушли.

Он смотрел на профиль девушки в тумане черного газа, проваливаясь в бездну обманчивого сходства. Тори-Тони, - эхо великой любви Пигмалиона, единая, вечная любовь Дюваля...

Кристофер, прибывший на похороны отца, выглядел растерянно. Он совершенно не знал, как следует себя вести в подобных случаях и держался поближе к Мэри.

Ритуал погребения завершился к полудню. Только что столь многолюдное место опустело. Тихо шелестели над покрытой венками могилой ветви деревьев. Ветерок перебирал траурные ленты, в букетах лилий сновали полосатые шмели. Печальные фигуры скрылись в аллее и лишь тогда из-за кустов вышла старушка, прихрамывающая на подагрических ногах. Маленькая, круглолицая, в светлой панаме, прикрывающей седые кудельки. Присев на каменную скамеечку, она тупо смотрела на четыре могилы сквозь толстые линзы очков. Букетик мелких желтых роз лежал на коленях, перебираемый беспомощными пальцами.