Гадюки в сиропе, или Научи меня любить (СИ)

В доме Ланцев Люси чувствовала себя неуютно. Понимала, что там она чужая. Там её никто не ждал, желанием видеть не горел. Приживалка, не более того. Это было почти невыносимо жить с людьми, которым совсем не нужна, понимать, что они рады от тебя избавиться, но не иметь возможности сделать их мечты явью.

Отец обманул её. Урезал бюджет не вполовину, а в четыре раза.

В начале месяца он перевел мизерную сумму на счет девушки. На эти копейки можно было купить только самое необходимое, на какие-то излишки денег не было совсем. Никаких походов в кафе с подругами, никакого кино или лишней заколки. Все строго учтено, посчитано, и переосмыслению не подлежит. Сумма будет именно такой.

Видимо, отца задели слова о том, что однажды он сам приползет к Люси и будет унижаться. Кайл Лайтвуд никогда не перед кем не унижался. Гневная отповедь дочери разозлила благодетеля, он решил урезать бюджет.

Люси до сих пор чувствовала себя бедной родственницей, обитая у Ланцев.

Потому с радостью и бежала из того, чужого дома.

Никто её не упрекал и не говорил, что она мешает. Она сама не хотела стеснять людей.

Днем она могла проводить время в школе, а после шла в какую-нибудь кофейню, заказывала себе кофе или горячий шоколад. Сидела там, делала уроки, потом гуляла по городу. К Ланцам приходила только ночевать.

Иногда пересекалась с Паркером. Странно, но теперь и в общении с ним наметилось какое-то отчуждение. Вполне возможно, сама Люси это отчуждение и спровоцировала. Она жутко стыдилась того, что ей приходится жить в доме, куда её никто не приглашал. С человеком, которого она практически не знает, но которого вся школа отчего-то считает её любовником. Хотя, с тех пор, как они поцеловались в коридоре, между ними так ничего и не произошло. Они как будто застыли во времени и пространстве. Ни шага вперед, ни шага назад. Люси не могла себя пересилить, Дитрих не настаивал и даже не заговаривал ни о чем подобном. У него своих забот хватало.

Он чувствовал себя ненужным. Совершенно.

С Паркером Люси и то чаще общалась, чем с ним. Они могли стоять во дворе, разговаривать у забора о чем-то, Люси даже пыталась улыбаться. Но потом все равно отводила глаза. Она стыдилась того, что живет в одном доме с Дитрихом.

Разумеется, Ланц понимал, что угнетает её не сам факт проживания, а слухи, распространившиеся по школе со скоростью света. Уже буквально через пару дней после переезда по углам начали шептаться о них, хихикать над девушкой, нелестно отзываться о них обоих. Естественно, все это без инцидентов не обошлось, школа превратилась в место проведения боевых действий.

Не было дня, чтобы в школе не разразился скандал, одним из участников которого был Дитрих. Временами в них фигурировал и Паркер, искренне считавший себя ответственным за судьбу Лайтвуд. На фоне этого противостояния бывшие враги даже заключили временное перемирие. Громкие обвинения и насмешки в адрес Люси к концу месяца сошли на нет, но по углам до сих пор то тут, то там раздавалось змеиное шипение. Сплетники никак не могли успокоиться и продолжали чесать языками, осуждая парочку. Против них играло ещё и то, что некоторые ученики припомнили их поцелуй в холле. Опровергнуть факт отношений было невозможно.

* * *

- Ты снова здесь? Почему бы тебе не пойти домой и не учить там?

Люси резко обернулась, едва не опрокинув чашку с кофе себе на юбку.

- Это ты, - выдохнула с облегчением.

Сначала ей показалось, что к ней подкрался какой-то незнакомец, потому и реакция была стремительная, движения порывистые, нервные.

- Да, это я, - улыбнувшись, произнес Ланц.

Выдвинул стул, сел напротив, изучающе глядя в лицо своей собеседницы.

С некоторых пор он стал следить за ней. Любопытство проснулось, захотелось выяснить, где Лайтвуд пропадает целыми днями, почему практически не появляется дома. По выходным она, конечно, никуда не выходила, разве что кратковременные прогулки себе устраивала, а так большую часть времени проводила наедине с собой, что-то читала, слушала, записывала. Отлично развивала имитацию бурной деятельности. Еще время от времени в доме убирала, оттеснив Лоту от этого дела. В доме стало чище, почти так же, как у Паркеров. Вечный бардак исчез.

Дитрих чувствовал себя не менее, а то и более неуютно, чем Люси.

Временами ему казалось, что их жизнь под одной крышей напоминает отношения из разряда служанка и господа. Нет, конечно, никто ни к чему Люси не принуждал, ничего делать не заставлял, это была целиком и полностью её инициатива, но все равно... Все равно все должно было складываться иначе. Да хотя бы их взаимоотношения.

В воображении Ланца роман должен был развиваться по другому сценарию, а не дублировать его приключение из летнего лагеря, гордо именовавшееся страстным романом, а на деле оказавшимся всего лишь парой поцелуев.

Все шло не так. Как будто в системе произошел сбой, все ранее сохраненные настройки потерялись, и теперь никто не помнил, что же именно было изначально заложено в базовые данные.

Школа гудела, как перевозбужденный улей об их романе, с садистским удовольствием смаковала подробности сексуальных утех, придумывая самые разные вариации, а они об этом как-то даже и не задумывались. Не до того им было.

Люси замыкалась в себе. У нее почти всегда в глазах была тоска.

Разговаривать она ни с кем не хотела. Общества избегала. Ужинала с ними редко, чаще отказывалась от еды, уходила к себе в комнату, чтобы не стеснять хозяев дома. Здесь, в доме Ланцев, она чувствовала себя намного хуже, чем в доме матери. Что, впрочем, не было для Дитриха открытием. Люси свойственно было брать всю вину на себя. Сейчас она оставалась верна себе. Обвиняла себя, будто это она навязалась ему, а не мать выгнала её из дома, заявив, что видеть её не желает.

Эта неуверенность чувствовалась на расстоянии. Иногда Дитриху хотелось подойти, обнять девушку и сказать, что все хорошо, но почему-то никогда не получалось. Слова в нужный момент пропадали, на их месте ничего не оставалось, в голове будто вакуум образовывался. За это Дитрих себя ненавидел. Он всегда знал, что по натуре своей, далек от образа романтичного принца, о котором грезят все девочки планеты, тем не менее, и таким бревном себя не считал. Реальность приводила массу аргументов в доказательство обратного утверждения.

- Я попробую ещё раз поговорить с отцом, - произнесла Люси, позволив себе, наконец, поднять глаза и посмотреть на Дитриха. - Может быть, он сменит гнев на милость, и я смогу переехать к нему.

- Ты нам не мешаешь.

- Спасибо, - усмехнулась девушка. - Но все же в гостях хорошо, а дома лучше. Мне хочется идти домой, зная, что меня там, действительно, ждут. Не опасаясь, что однажды приду и попаду под горячую руку, когда мне выскажут все, что думают, на самом деле.

- Судя по всему, отец тебя тоже не особенно ждет.

- Это точно.

- Тогда зачем?

- Зачем что?

- Зачем унижаться перед ним?

- Не хочу быть обузой для людей, которые меня совсем не знают. Вы же мне ничего не должны. Не понимаю, почему до сих пор терпите меня в своем доме.

Дитрих взял со стола меню, принялся с задумчивым видом перелистывать страницы. Последнее замечание Люси пропустил мимо ушей, сделал вид, что не заметил её попыток в очередной раз оговорить себя.

- Хочешь есть? - поинтересовался, спустя некоторое время.

Люси, к тому времени виртуозно расправившаяся с примерами, посмотрела на него немного отсутствующим взглядом. Потом сообразила, о чем речь, задала в свою очередь вопрос:

- А ты?

- У Лоты снова одна овсянка. Она блистает кулинарными талантами, так что боюсь, не доживу до следующего представления.

- Значит, хочешь, - резюмировала девушка.

- Естественно. Мою мать нельзя подпускать к кухне. Если она что-то готовит, то на выходе это сможет есть только камикадзе, причем склонный к мазохизму. Умирать долго и мучительно, от бесконечных колик.