Весенний марафон

Поэтому, уладив дела с пропиской, Василий сразу же поехал в Камергерский переулок, в театр, и разыскал того самого режиссера, который был на ток-шоу и хвалил на всю страну его, Василия, актерские способности и еще какую-то «мужскую харизму».

У этого самого режиссера была обнадеживающая своей простотой фамилия Скорняков, и был он не главным, как выяснил Василий (главным у них был этот… ну, который кот Матроскин), но все-таки не последним человеком, как ему объяснил мужик на вахте. И не только спектакли, а даже представления на елках в Кремле несколько раз ставил, а это тебе не хухры-мухры – это тоже мужик рассказал, возле которого Василий полдня просидел, ожидая, когда появится режиссер. Мужик оказался не вредным: к Скорнякову, правда, не пустил, потому что не положено, но подождать разрешил.

Режиссер приехал уже под вечер. Василий подошел, и, видя, что Скорняков его не узнает, культурно представился и про ток-шоу напомнил. Скорняков заулыбался, и Василий вздохнул с облегчением. Объяснил: так и так, вы мои способности знаете, хочу попробовать у вас артистом. Скорняков сперва глаза выпучил и ртом воздух похватал, но Василий терпеливо ждал, и Скорняков, продышавшись, даже пригласил его к себе в кабинет.

– Понимаешь, старик, – объяснил ему режиссер, налив чаю и предложив какое-то несерьезное печенье, которое Василий весь разговор деликатно покусывал, чтобы не обидеть хозяина. – Пока у нас мест нет. Это у нас вообще, понимаешь, беда. Один раз даже труппу пополам делить пришлось: двести человек было, все без ролей сидели годами. Поделили на два МХАТа, стало два по сто. Но все равно много, понимаешь?

Василий согласно кивал – чего тут не понять-то, во всяком доме свои тараканы – и терпеливо ждал, когда Скорняков перейдет к решению его вопроса.

– Давай так… – тяжело вздохнул Скорняков. Он понял, что ненормальный посетитель не отвяжется, когда Василий попросил второй стакан чаю, потому что позавтракать он утром не успел, а точнее, постеснялся просить у Верки. – Ты же у нас кто – шофер? Машину знаешь. И руки на месте.

– На месте, – подтвердил Василий.

– Ты пока поработай монтировщиком декораций. Как раз вчера двоих за пьянку уволили. Кстати, у тебя с этим делом как?

– Не пью, – кратко сообщил Василий. – Вообще.

– Да ну? – удивился режиссер и посмотрел заинтересованно, с веселым удивлением, как на редкого зверька. – Так это же отлично, Василий! Вот. Поработаешь, а там, глядишь, машинистом сцены станешь – это, брат Василий, должность!

– А в актеры когда? – гнул свое Василий. – Мне в актеры надо.

– Так я же и говорю: поработаешь монтировщиком, выучишь текст, рисунок спектакля запомнишь, мизансцены… ну, это кто куда на сцене идет. А как освободится место – ты уже все знаешь. Пошли-ка, я тебе покажу что-то… – пальчиком поманил Василия Скорняков и вышел в коридор.

Запутанными ходами он привел Василия в фойе возле зрительного зала. Василий вспомнил, что вон в том углу – буфет, где они тогда пили кофе с Катериной, и у него защемило сердце. Ну нет, он не отступится!

– Смотри, Василий, что я тебе предлагаю! – указал Скорняков на одну из висевших на стене фотографий.

На ней был изображен какой-то солидный бородатый дядька, одетый по дореволюционной моде. И была подпись: «Машинист сцены такой-то в своем кабинете. 1912 год».

– Ну, если и кабинет, то я согласен, – покладисто произнес Василий.

В конце концов, он не дите малое, понимает: нельзя требовать всего и сразу. Надо подождать. Ничего, он ждать умеет. И своего добиваться тоже. Там видно будет: может, и не стоит ему в актеры, оно хотя и денежно, да все равно как-то несолидно. «Машинист сцены» гораздо лучше звучит. А будет у него свой кабинет – вот тогда он и Катеньку пригласит. И посмотрим.

Василий вспомнил все это, уже переодеваясь в синий рабочий комбинезон, чистенький и аккуратный – он договорился с девочками из костюмерного цеха, и ему всегда давали чистый, когда он просил. Работа ему нравилась, и он был уже бригадиром. А вечером у него свидание с Олечкой, он встретил ее в коридоре, и она подмигнула ему очень многозначительно…

Он вышел к авансцене – убедиться, что пресловутый половик наконец натянут идеально, без единой морщинки. Все было в порядке. И тут он услышал подозрительный звук. Твою мать, штанкет не загрузили! – полыхнула страшная догадка. Он поднял голову и увидел – многометровая железная труба на тросах летит с высоты колосников прямо на него.

– Штанкет пошел!!! – вопил кто-то совсем близко.

А он стоял, парализованный ужасом и неотвратимостью того, что случится через мгновение…Раздался грохот. И наступила оглушительная тишина.

Очнулся Василий в медпункте. Вокруг него суетилась врачиха Алла Борисовна, а рядом, нервно ломая руки, сидела Олечка, и глаза ее были полны слез. Василий пошевелил руками и ногами и слабо улыбнулся.

– Все цело? Вам повезло! В рубашке, можно сказать, родились, – басом говорила врачиха. – В миллиметре буквально упал! А у вас просто шок был.

– Вася! Какое счастье! – вскрикнула Олечка и упала ему на грудь.

Кажется, он видел что-то подобное в каком-то спектакле, подумал Василий и обнял ее слабеющей рукой. О том, что было дальше, он никогда потом никому не рассказывал и сам старался не вспоминать. Вечером он поехал к Олечке, они хорошо посидели, выпили винца, она – для храбрости, он – для куража (хотя на него рюмка действовала, как на другого – стакан, но слишком уж Олечка была не в его вкусе) и перебрались в спальню. Олечка, как выяснилось, жила одна в двухкомнатной, если не считать двух сумасшедших кошек, которые моментально возненавидели Василия.

…И Василий ничего не смог.

Такое было с ним впервые в жизни. Олечка умирала от смущения, даже странного в ее возрасте, и плакала, закутавшись с головой в одеяло. Едва попадая в штанины и рукава, Василий кое-как оделся, не в силах вымолвить ни слова, и ушел. Дома у брата он так же молча, не отвечая ни на какие вопросы и стараясь не смотреть на Верку, собрал свои вещи и, как только открылось метро, уехал на вокзал. Он умел быстро принимать решения и выполнять их, не отступаясь.В два ночи он уже сидел в плацкартном вагоне поезда «Москва – Барнаул». В ста километрах от Бийска, в поселке с красивым названием Быстрый Исток жил его армейский друг Витек Карнаухов, который давным-давно окончил медучилище, работал фельдшером в районной больнице, знался с шаманами и всегда говорил, что «у них на Алтае климат и травы такие, что выздоравливают даже покойники». Василий именно так себя и чувствовал – как покойник, потому что проклятый штанкет, не искалечив его физически, напрочь убил морально.

Продолжение все-таки следует

Катерина ничего этого, конечно, не знала, да и дела ей до Василия никакого не было. Во-первых, ее задевало то, что режиссер Урванцев оказался прав, а она, Катерина, – ничего не понимающей в жизни и в мужской психологии наивной дурочкой. А во-вторых, заставлял досадливо морщиться тот эпизод в московской гостинице, о котором она старалась не вспоминать. Она вела себя опять же глупо, как заигравшаяся малолетка, а не как взрослая женщина, которая вполне могла бы подобную отнюдь не выходящую из ряда вон ситуацию свести к шутке, спустить, как говорится, на тормозах. А она разоралась, стала возмущаться… Да и Василий тоже хорош, выясняет потихоньку про ее личную жизнь у болтливой секретарши. Пропал, не мозолит ей глаза – и слава Богу.

У нее было полно куда более приятных мыслей и хлопот. Светка таскала ее по модным показам, как раньше она сама водила ее на выставки и премьеры. Олег сказал, что приедет не раньше, чем на майские праздники, а она должна будет морально подготовиться, подать заявление в ЗАГС и позаботиться о том, чтобы на этот раз было все, как полагается – то есть купить ему галстук во избежание конфликта с тещей. И даже кольцо ей подарил: неловко, прячась от Дашки, сунул в руку, когда они провожали его в аэропорту, буркнул что-то вроде: «Ты померяй, если маловато – отдай в мастерскую, что ли, там растянут. А вообще я с запасом купил. Не больно я в этих штуках понимаю». Кольцо Катерине понравилось, но пришлось все же отдать в мастерскую, а иначе, купленное «с запасом», оно сваливалось с пальца.