Может когда-то она и была Лолитой, но не теперь (СИ)

Холи плачет за дверью. Громко. Не хватало ещё чтобы соседи услышали, или того хуже – папарацци. Открываю дверь, она сидит у самого порога, присаживаюсь на корточки перед ней, сильно сжимаю плечо. – Заткнись! Закрой рот, пока тебя не услышали! – шиплю. Она поднимает на меня глаза, встаёт на колени. О! Ну только этого мне ещё не хватало!

– Умоляю, Шеннон! Умоляю, разреши нам общаться! Он же мой сын! Мой сыночек, – содрогается от рыданий. – Он не твой сын. Он мой. Только мой! Ты нас бросила! Ты наплевала! – Нет! Шеннон, я просто не могла оставаться с вами. Я была в маниакальной депрессии. Эти три года я лечилась у психиатра… – Мне наплевать, что ты делала! Я не хочу слушать! Ты не приблизишься к моему сыну. Я хочу убить тебя! Понимаешь, хочу просто застрелить тебя! Не смей попадаться нам на глаза! – шиплю. – Нет! Пожалуйста, нет! Я люблю вас! Я хочу общаться с сыном. Я следила за вами всё это время, но мне нельзя было приближаться к вам! – утирает слёзы. – И вообще ты не имеешь права запрещать мне… – Что? – свожу брови. Крышу срывает. – Да как у тебя ещё совести хватает? – ору, с силой отталкиваю её. Она не удерживается и падает со ступеней. НАПЛЕВАТЬ!

Выбрасываю пакеты с её подарками на улицу. Хватаю газету, которая осталась на крыльце ещё с утра, выуживаю из кармана зажигалку, поджигаю бумагу и бросаю на пакеты с подарками, в секунду пламя, с чёрным дымом уверенно поднимается вверх.

– Шеннон, нет! Это для Орландо, – навзрыд плачет она. Подлетаю к ней, хватаю за волосы, ставлю на ноги, она замирает. Правой ладонью зажимаю её горло. – Все это время я и с тобой мечтал это сделать! – указываю на костёр. – Я сжёг бы тебя! Сжёг, ведьма! А сейчас ты здесь, и я тебя даже ударить не могу. Не могу! – ору. Чувствую, как она тяжело сглатывает, и от её горячих слёз намокает и моя рука. – Эй! Эй! Эй! – подбегает Джаред. – Всё, Шеннон, остынь! – убирает мою руку от её шеи. Закрывает её собой. – Увези её! – рычу. – Увези её отсюда! Быстрее! Оставь её одну в машине, и спусти её с холмов, с самого высокого утёса, чтобы она сдохла ко всем чертям! – бросаю. Захожу в дом. Сразу в студию, надеваю наушники, что-то тяжёлое. Со всей силы луплю по барабанам. Но не помогает. Захватив нож с кухни, спускаюсь в спортзал. Крепко зажимаю рукоятку в руке, и через минуту от груши остаётся лишь истыканное ножом жалкое резиновое покрытие. А на полу целая гора песка. И я плюхаюсь в эту гору.

Она посмела придти сюда, назваться его матерью, принести подарки. А потерянных три года вернуть не хочешь?

Как ты смогла? Как? Сказала, что любит. И, чёрт возьми, я тоже люблю! До сих пор!

Она неустанно пытается прорваться к нам. К Джею, который, почему-то защищает её, к маме, которая ходит с ней по магазинам… Я один здесь кремень! Я один не подпускаю её к нам с сыном. Проходит почти двадцать дней, и я ничего от неё не слышу. Как раз эти дни мы усиленно репетируем и большую часть времени О Ти проводит у бабушки. Когда Джаред объявляет трехдневные выходные, Томо громко восклицает на языке, которого я, конечно же, не знаю.

Подъезжаю к маминому дому. Машина рыжей стоит у ворот.

ОНА С МОИМ СЫНОМ СЕЙЧАС!!!

Лечу в дом. Мама, верни его в мои руки!!!

– Где он? – рычу. – Шеннон, ты должен понять! – Не должен. Я ничего не должен мама! – Сынок, Орландо нужна мать! Он не может называть мамой меня или очередную из твоих шлюх. – Холи была очередной шлюхой! – рявкаю. – Да… – скептик. – Именно поэтому ты обручился с ней и с нетерпением ждал своего сына! – Я был глупым… – Однако ты любил её. Вы родили сына. – Родили, и она свалила обратно. К своему дорогому муженьку. – Сынок, я не прошу тебя простить её, дать ей шанс. Просто позволь ей общаться с сыном. – Общаться с сыном? Мама, она называет его «Орли»! – морщусь. – А я тебя называю «Шенни». Потому что до смерти люблю тебя. И она до смерти любит своего сына. Вашего сына. – Мама! Я даже слышать ничего не хочу. Эта женщина умерла для меня. – Эта женщина жива, и она любит своего сына, – входит в дом Холи. У неё на руках мой сын. Забираю Орландо себе. – Мама, ты чувствуешь этот холод? Будто сам мертвец здесь. – Шеннон! – восклицает мама. – Всё нормально, мам. Я побуду на улице, – Холи выходит на задний двор. – Она называет тебя мамой? – морщусь. – Предатель! – смотрю на маму. – Пойдём, сынок. Эти женщины нам не подруги…

Все и каждый уговаривают меня простить рыжую. Нэтали делает это со слезами и мольбой.

– Шеннон, я не оправдываю её, она поступила плохо, и это факт. – Всего лишь плохо? Она поступила чудовищно, Нэт! – раскрываю глаза. – Давай закроем тему. Ты приехала к внуку, а не оправдывать свою дочь. Так что не занимай мои уши, – улыбаюсь. – Ты ещё любишь её, да? – пронзает Нэтали меня взглядом. И зелёные глаза Орландо впиваются в меня. Они оба ждут от меня ответа. – О! Всё! Это запрещённый вопрос! – закрываю тему. – Я поняла, – улыбается Нэтали. – Мы пойдём гулять. – Да! Папа, мы пойдём. Можно? – О Ти натягивает на свои плечики кофточку. – Я с вами! – улыбаюсь. Не хватало ещё чтобы Нэтали маякнула Холи, что Орландо без своего папочки. Чёрта-с два.

Хайкинг на холмах, это любимое занятие Джареда. Не моё, но я стойко выношу пока мой малыш набегается. Мы уже возвращаемся домой, Нэтали беседует с Орландо, рассказывает про птичек. Я в умиротворении, держу сына за руку, слышу какие-то его вопросы. Я счастливый отец. У меня самый лучший сын в мире! Но моё спокойствии нарушает возня. Ничего не могу понять.

– Мама! – восклицает О Ти и несется вперёд по улице. – Орландо… – я хотел закричать, но получилось совсем тихо.

Рыжая падает на колени, и со всем вселенским счастьем принимает сына в свои объятия. Вот такая должна быть семья. Где есть я, мой ребёнок, моя жена. А не так как у нас… Всё через задницу…

– Здравствуй, – кивает рыжая, когда мы пересекаемся с ней. – Ага, – бросаю, поднимаю Орландо на руки. – Папа, смотри, что мне дала мама, – протягивает мне коробку с ежевикой. – Отлично, – киваю я. – Мама, наверняка, не знала, что у тебя на неё аллергия, – бормочу. Конечно же, у него нет аллергии, но я мечтаю сделать ей больно. – У него нет аллергии, Шеннон! – улыбается Нэтали. – Папа, нет аллергии. Я люблю ежевику, – меня сдаёт ещё и сын. – Ты свободна. Спасибо за ягоду! – поворачиваю голову на рыжую. У неё красные глаза. – Держи, идите в дом, – отдаю О Ти Нэтали. – Пока, мамочка! – машет Орландо ей рукой. – Шеннон, пожалуйста! – плачет рыжая. – Попрощайся с ребёнком! – рычу. – Пока мой родной. До встречи, – она быстро целует его в щёку. Они уходят. Закуриваю. – Что в словах «не приближайся к моему сыну» ты не поняла? – поворачиваюсь к ней. – Шеннон, пожалуйста! Я прошу тебя, умоляю, разреши мне проводить с ним время! – крепко сжимает мою ладонь. – Я сделала ошибку, я осознала. Выслушай меня! Я была больна. Я вылечилась. Я все эти годы наблюдала за вами. Я люблю вас, Шеннон, очень люблю. Мне нет прощения, только позволь мне общаться с ним, – утирает рукавом кофты слёзы.

Я так редко видел, как она плачет. Почти не видел. И у меня сердце разрывается. Я хочу, чтобы мой сын был счастлив, а я вижу, каким счастливым делают его встречи с ней.

– Ты клялась мне, клялась, лёжа в нашей постели, что никогда не вернёшься к Граффаду, а сама разгуливала с ним по Дублину! – рявкаю. – Ты видел эти фото? – улыбается она. – Что? Ты улыбаешься? Может, ты не до конца вылечилась? – морщусь. – Шеннон, я перевела дело о разводе в Дублин, потому что большую часть этих трёх лет я провела там. И эти фото были сделаны у здания суда. Это было последние заседание. Мы развелись в тот день, – она крепко обнимает меня.

Я в ступоре. Но почему-то мне легче от того, что она в разводе. Чуть наклоняю голову. Носом утыкаюсь в её волосы. Тихонько втягиваю их аромат. Тело покрывают мурашки. О, Господи… Я напрасно убеждал себя в том, что ненавижу этот аромат. Я схожу от него с ума… – Обними меня, пожалуйста, обними! – шепчет мне в грудь. Возвращаюсь в реальность.

Оказывается она обнимает меня.