Трудное время (ЛП)

Он не улыбался, но в его глазах я увидела грустную теплоту, когда он проходил мимо. — Я буду ждать с нетерпением, чтоб услышать, что случится дальше. Чтоб узнать выберется ли он, или утонет, или еще что.

— Хорошо, — я улыбнулась, пока он не отвернулся, потом просканировала удаляющуюся толпу. 802267 там не было. Не то, чтобы я должна была его искать.

Остаток моего дня практически повторял утро — «Основы грамотности» и «Источники», проходили параллельно. Предыдущие были напряженными.

Активность была небольшой в Казинсе, никто не желал выглядеть глупо перед женщиной, которой немного за двадцать, или перед полной комнатой своих злейших врагов, проговаривая такие слова как, ведро, океан, и чайка. Были срывы — разочарования, вспышки ненависти, к себе напомнившие мне о детях которым я помогала разбирать те же самые буквы. Эти мужчины нуждались в моей помощи. Претили моей помощи.

Я чувствовала вспышки напряжения, и закипали, время от времени, как миражи над горячим асфальтом. Я была на грани. И даже какое-то время не думала о заключенном 802267.

До тех пор пока через час, я вдруг оказалась лицом к лицу с ним.

Леланд был прав — послеобеденный блок «Источников», имел большую популярность, чем утренний, и он длился вдвое дольше. Было довольно много заключенных, и только одна я, и я чувствовала коллективное нетерпение, когда я выбирала наугад к кому подойти на помощь.

Я тестировала молодого парня, для его предстоящего экзамена средней школы, когда высокая фигура вошла в комнату. Я знала, кто это был, даже не поднимая глаз. Широкие плечи, и узкие бедра, длинные ноги. Отросшие темные волосы. Глаза, столь горячие, что могли опалить.

Твою мать.

Почему же я так боялась? 802267 выглядел не более, не менее опасным, чем любой другой из этих мужчин, должно быть это интуиция... Не считая того, что я волновалась немного больше, чем от простого страха. Он заставлял меня чувствовать, тепло и встревоженность, и беспокойство которому я совсем не доверяла. Для меня это непривычно. Голод, которого, я не испытывала годы.

Он прошел между столов, к свободному стулу у длинной черной стороны комнаты, зарабатывая злобные взгляды, когда он устроился. У него не было с собой ни бумаг или книг, он просто сидел, сцепив пальцы на столе, само терпение.

Он взывал ко мне своим взглядом, его молчание говорило мне, «Я буду здесь, ждать».

Другие пытались выудить мое внимание уже какое-то время, и я была счастлива избегать его в течение сорока минут или больше. И он по-прежнему просто сидел, со сцепленными руками, и следящими за мной глазами. Я подошла к нему, почти в конце двух часового блока, пересекая комнату, с бешено стучащимся сердцем. Я катала свой стул с собой везде, и, подтолкнув его в конец длинного стола за которым он сидел, я улыбнулась, усевшись напротив него.

— Ты был ужасно терпелив. Я могу тебе в чем-то помочь?

Почти улыбка. Почти. Его голос был глубоким. Низким. Насыщенным и темным, как весенний грунт.

— Я надеюсь.

— Как и я. Говори.

— Я не слишком хорошо умею писать.

— Ладно.

— Я и раньше посещал занятия по грамматике, но они не слишком-то помогли.

— Нет?

— Я уже знаю все это детское дерьмо, по поводу произношения. Я нормально читаю, но мое правописание дерьмовое. Я обдумываю каждую чертову букву, словно впервые ее вижу. Дислексия или вроде того.

— Если честно, это ничто, иное, как дисграфия.

— Как что?

— Это как двоюродная сестра дислексии. Ты говоришь, что с чтением у тебя проблем нет?

Он кивнул, как ковбой или как-то так. Я начинала нервничать от того, как он на меня смотрел, не отрывая свой взгляд от моего лица. Я не могла найти себе место. Я молилась, чтоб он этого не заметил.

— Я читаю нормально. Не быстро, но пару книг в неделю могу прочитать.

— Но тебе трудно с написанием букв, когда ты садишься за стол, чтобы что-то написать?

— Я могу без проблем переписать их, но они не остаются в моей памяти. Не все, так или иначе.

— Да, это дисграфия. — Боже, почему ему не поставили диагноз в первом или втором классе? Таким образом, каковы шансы у ребенка справиться со школьной программой? — Не хочешь составить план, для работы со своими проблемами?

— Если он у тебя есть.

— Я знаю, что это не идеальное место для этого, но для многих людей с твоей проблемой печатанье намного облегчает задачу с написанием, как только они ознакомятся с клавиатурой. Ты раньше работал с компьютером?

— Нет. Но это правда — печатать намного легче. Я нахожу буквы быстрее, чем вспоминаю, как они пишутся.

— Прекрасно. Если придешь снова на «Источники», в следующую пятницу. Я принесу некоторые рабочие листы и литературу по дисграфии. И может, ты разрешишь мне, посмотреть, как ты пишешь, и я могу, понять, откуда нам начать. Как считаешь?

Он снова кивнул своим подбородком с темной щетиной.

— Звучит, нормально.

Я попыталась наглядно вообразить его на воле. Как бы он был одет. Мешковатые джинсы или обтягивающие, кожаная куртка или расстегнутая рубашка, какая-нибудь футболка с логотипом пива...? Какой работой он занимался, до того как его лишили свободы? Физический труд? Или эти жесткие, загорелые руки, он приобрел в этом месте, от этого существования в бесконечной яме скуки и опасности.

Очередной заключенный прервал мой ступор.

— Эй! Тик-так, леди библиотекарь. Я жду уже целый час.

Я открыла рот, чтобы заверить его, что он будет следующим, но 802267 заговорил раньше меня. Он резко повернул голову, и поймал парня, с самым холодным отвращением на лице, которое вы когда-либо видели.

— Ты видешь номер у нее на рубашке? — Он потребовал.

— Что ты...

802267 очень выпрямился. — Потому что я не вижу. И так как у нее на рубашке нет номера, я думаю, это означает, что она не должна здесь находиться. Поэтому обращайся к ней с уважением, так как это очень мило с ее стороны придти сюда и делать вид, что ей не плевать на твою заключенную задницу.

Отруганный мужчина, отодвинул с визгом стул и направился к двери, бормоча. 802267 развернулся обратно ко мне, расслабив осанку.

— На чем мы остановились?

— Точно, — сказала я, мое лицо вспыхнуло. — Ты приходи на следующей неделе, и я приду подготовленная, чтобы тебе помочь.

— Заметано.

Я остановилась, перед тем как мягко добавить:

— И мне не плевать, между прочим.

Он разразился в улыбке, заставляя меня почувствовать более убедительное волнение.

Я собиралась подняться, но его взгляд пригвоздил меня к месту — от холодного до кипящего в мгновение. Он говорил тихо. Как будто мы были вовлечены в заговор.

— Мне нравится, как ты говоришь.

— Ох, — я сглотнула, щеки и шея пылали. — Сп-спасибо.

— Откуда ты?

— Южная Каролина.

— Я никогда не встречал никого из Южной Каролины. — Его голос был глубоким и резонансным, громкость голоса не имела значения. Он говорил с таким тоном, в котором были и угроза, и принуждение, и соблазн, и причитание. Все вместе. Я никогда не встречал никого из Южной Каролины. То, как он это сказал, можно было ожидать, чего угодно после этого.

Я никогда никого не встречал с Южной Каролины...

...но я люблю блюграсс.

...но я зарезал мужчину на смерть в Теннесси.

...но я слышал, что девушки там, на вкус, как персики.

— Какая там погода? — спросил он.

— Хорошая, — сказала я тупо, кивая. Испуганно. Как будто загипнотизированная. — На самом деле, хорошая.

Его взгляд упал с моих глаз к моему рту, и я чувствовала его как поцелуй. Его губы были приоткрыты, нижняя губа была полнее верхней.

— Настоящее жаркое лето, — сказал он.

— Довольно жаркое, — я сглотнула, горло пересохло. — Иногда.

— Я скучаю по лету. На свободе.

— Я не сомневаюсь.

— Скучаю по пиву. Плаванью в озере. По чувству, когда мои волосы высыхают на солнце.

Он поделил свои мысли на маленькие кусочки, держа меня голодной, чуть ли не умирая от ожидания того, что же он скажет дальше.