Трудное время (ЛП)

Я опустила страницу, заметив, что она трясется вместе с моей рукой, я положила ее в блокнот.

— Хорошо.

— Мне не предстояло случая его подписать.

— Ой.

Он кивнул на блокнот, поднимая свои брови. Я повиновалась, подвинув страницу и карандаш через стол. Теперь была моя очередь наблюдать, как его рука писала медленно и аккуратно два коротких слова. Потом он отодвинул все назад ко мне.

— Спасибо... — Его взгляд опустился на мою грудь, но он пристально рассматривал мое удостоверение личности, а не мои груди. — Энни. — Сказал он это низким голосом, почти на выдохе, как будто он говорил себе секрет.

Мне следовало сказать мисс Гудхаус, но единственное исправление, на которое я была способна, было, — Энн. — Мои родители называли меня Энни, как и мои тети, и бабушка с дедушкой, и пара близких друзей, но на этом все. Не незнакомцы. Не этот мужчина, имени которого я не знала. О преступлениях которого, я не хотела ничего слышать. Чьи желания я прочертила дрожащими пальцами. — Я увижу тебя на следующей неделе.

И он ушел, длинные ноги зашагали к двери. На этот раз он не оборачивался.

Я положила письмо в мою сумку, не осмеливаясь посмотреть, что же он написал.

Я не буду смотреть. Я буду держать его в закрытом блокноте и не прочитаю, и если на следующей неделе мы будем говорить, и у него не будет адреса, тогда я выброшу это письмо. Или сожгу. Я сделаю все что угодно — только не прочту.

Я прочитала его в машине.

Я села на водительское место, мои руки потянулись к моей сумке, и я вытянула страницу, мои пальцы тряслись.

«Дорогая. Я скучал по тебе с нашей последней встречи. Пара минут с тобой в неделю это жестоко, но это того стоит.

Я скучаю по тебе каждую минуту, когда мы не вместе, и смотрю на часы каждое утро в надежде, что я смогу снова тебя увидеть. Я скучаю по твоему запаху, ты пахнешь, как весна и трава. Здесь не так уж и много травы.

Я скучаю по твоему лицу, и как ты иногда улыбаешься. Я хочу, чтобы я был причиной твоей улыбки. Я скучаю по твоему голосу. Я скучаю по тому, как ты говоришь. Как бы я хотел, чтобы мы виделись, подальше отсюда.

Как же мне хотелось, чтобы мы были вместе, так как я не был с женщиной уже пять лет. Иногда, когда я вижу тебя... иногда я даже не могу слышать, о чем ты говоришь. Все что я могу делать — это наблюдать за твоим ртом. Я наблюдаю за твоими губами, и я думаю ночью, когда я один о том, как же я хочу поцеловать. Хотя, на самом деле я никогда не остаюсь один здесь. Но я представляю, что я — я наедине с тобой. Я думаю о твоем рте и, как же я хочу поцеловать тебя. И о других вещах. Иногда я наблюдаю за твоими руками. Я наблюдаю за твоими руками и представляю их на мне.

Твой, Эрик».

Глава 4

Той ночью я думала об ужасных вещах.

Об узкой железной кровати, и о высоком, сильном мужском теле, лежащем поверх потрепанных одеял в разгар лета. О поясе тюремной пижамы, отодвинутом большой, загорелой рукой, чтобы высвободить возбужденный член — толстый, покрасневший, готовый.

Кулак, начавший медленно поглаживать, затем быстрей. Жестче.

И это лицо. Красивые черты, искаженные болью, и закрытые темные глаза.

Впервые за месяцы, моя рука спустилась ниже. Я и моя рука, в одинокой постели, в одинокой комнате, в эту одинокую ночь... хотелось узнать, думает ли он обо мне и делает ли то же самое в двадцати милях отсюда.

«Хотя, на самом деле я никогда не остаюсь один здесь».

Как у него это получалось, задумалась я, остановившись на этом моменте. Приходилось ли заключенным быть осторожными, чтобы не злить своих сокамерников, или мужчина просто делал, что ему требовалась, и так же делали остальные, так что всем было все равно? Я надеюсь, Эрик, предпочитал учтивый способ. Или возможно, отчаянный. Эрик Коллиер, сдерживал свои стоны и хрипы, напрягая тело, чтобы оставаться неподвижным. С его губ слетали два беззвучных слога.

«Энни».

Он думал о вещах, которые не мог себе позволить. «Так как я не был с женщиной уже пять лет». Влажное тепло голодных губ. Влажное тепло моей..., какое слово он будет использовать? Киска, скорей всего. Или пизда. Да, пизда. Грубое и отвратительное, соответствующее его миру. Я бы вздрогнула, если бы он сказал это мне, а разве не этого я хотела, на самом деле? Без сладких слов. Все колкости и острые углы, слетали бы с его нежного скользкого языка. Его язык. Скучал ли он по вкусу женщины, спустя столько времени? Захотел бы он сделать это, или он будет эгоистом, думающим только о том, что я могу предложить его члену.

«Энни», — прошептал он.

И я промурлыкала: «Да?»

Он бы сказал, сказал... Он бы сказал, «Позволь мне попробовать тебя. Это было так давно. Позволь мне поцеловать тебя. Там». Станет ли он вообще спрашивать? Возможно, это будут только нуждающиеся и властные руки. Без просьб, без застенчивости: «Там».

«Ляг на спину. Я должен попробовать твою киску».

Жар разнесся по всему моему телу. Я представила, что с ним происходит то же самое, в двух городах отсюда, в человеческом питомнике, в котором он был заперт каждую ночь. Он сбегал всего на несколько мгновений, при мыслях обо мне. О нас, вместе.

Подергивание его руки, брыкание его бедер. Он задрал свою рубашку вверх, раскрыв тугие, выпуклые мышцы своего живота. Его кулак неистово двигается, и...

Я подпрыгнула, когда ожил мой телефон, засветившись на стеклянном столике возле моей кровати. Моя рука выскользнула из боксеров, в которых я спала и потянулась к прибору. Мамин номер.

Я отклонила звонок. Было недостаточно поздно для экстренного случая, и я не хотела отвлекаться от мастурбации на осужденного преступника, чтобы поболтать о том, что зацвело в огороде моих родителей. Я не могла отделаться от мысли, как Коллиер выдыхал мое имя, чтобы услышать его веселым голосом моей мамы.

Завтра, подумала я, и отключила эту штуковину. И вернулась обратно к фантазиям, о грубых словах, теплом дыхании, об изголодавшихся мужских губах, замененные моими пальцами. Больше ничего не было, не сегодня. Настоящий мир мог подождать.

***

За прошедшую неделю я перечитала его письмо сотню раз. Я перечитывала столько раз, эти слова, написанные моим почерком, что начала переживать, что я все это выдумала. Я столько раз перечитала его, что больше не нуждалась в письме. Его голос был в моей голове, четкий, словно на записи, произнося все эти вещи. И его голос был в моей голове каждую ночь, произнося все, что я за него додумала. Мерзкие вещи, романтичные вещи. Он нежно звал меня по имени, покусывая мое ухо. Называл меня сукой и силой раздвигал мои бедра своими. Называл меня дорогой, как в письме, этим темным и наэлектризованным словом, как облака перед летней грозой.

Я могла только представлять, каким бы он был, на самом деле — как бы обращался со мной, если бы мы были наедине. К счастью, у нас не было возможности, быть наедине в реальной жизни, и поэтому я все придумала, все возможные колориты, и с облегчением осознавала, что мои гипотезы никогда не будут подтверждены или опровергнуты. Что у него никогда не будет возможности разочаровать меня.

Я провела, так много времени мечтая о нем, что в пятницу утром меня посетила мысль, что я не знаю, как вести себя с ним, если он снова подойдет ко мне. Притвориться дурой, и сделать вид, что я на самом деле думала, что письмо предназначалось другой женщине? Быть строже, и остановить его прежде, чем он станет более решительным.

Я знала, что я должна была сделать. Я должна была рассказать Шонде или другому командиру об этом, но я также понимала, что не стану этого делать. Эгоистично, я хотела оставить письмо себе. И безрассудно, я даже надеялась, возможно, он захочет поведать мне больше.

Конечно, это было настоящим безумием, но когда вы не чувствуете сексуального влечения месяцами, годами... Все глупые риски, которые совершали люди в самом разгаре романов, теперь, вдруг, стали понятны мне. Ни что не могло сравниться с этим чувством желания. Логика была бессильной. Слабой. Жалкой, беспомощной вещью.