Трудное время (ЛП)

Каков был бы твой подход ко мне? С пустыми обещаниями? С розами? С лезвием и твердой рукой?

Но когда я увидела его через два часа во время «Источников», то я не задала, ни один из этих вопросов. Он отыскал пустое место, и терпеливо сидел. Я струсила и избегала его. Позволяя другим посетителям привлечь свое внимание, не замечая его. Но за двадцать минут до конца рабочего дня, я больше не могла его игнорировать. Я пересекла комнату, подкатывая стул впереди себя.

— И снова здравствуй, — предложила я, остановившись, но не сев. — Прости за ожидания. Готов поболтать?

Он стукнул задним кончиком карандаша по столу.

— Если у тебя есть время.

— Немного есть. — Я села напротив него, размышляя, насколько близка наша обувь от соприкосновения.

— И так, насчет этой машинки, которую ты дала мне — я благодарен за это, но я не правильно печатаю. — Он сделал характерное движение двумя пальцами в воздухе.

— О, не волнуйся об этом. Я думаю, половина студентов в колледжах не печатают больше, чем двумя тремя пальцами. Просто возьми в привычку практиковаться, печатая что-нибудь каждый день.

— Что печатать?

— Все что ты пожелаешь.

Он улыбнулся мне той улыбкой, которая разрезала трос, удерживающий меня в своей роли, и сокрушила мою сосредоточенность. Я наблюдала за его губами, когда он заговорил.

— Мне давали точные указания того, что делать, и когда, и где, и как быстро, на протяжении почти пяти лет. Ты должна сказать, что мне написать, или я даже не буду знать с чего начать.

— О, хорошо. — Пять лет. За что? — И так, если тебе нужны указания, ты мог бы проводить, скажем, двадцать минут каждый вечер, печатая, что случилось с тобой за день. Не переживай за пунктуацию, текстовой редактор исправит большую часть капитализации и грамматические ошибки. Просто привыкни находить пальцами и глазами буквы. Поработай сначала над этим, и, возможно, со временем мы разработаем план, по решению твоей проблемы. Это сложная вещь, дисграфия. Не похоже, что в школе тебе особо помогли в этом.

Он покачал головой.

— Никто даже не упоминал об этом — они говорили, что у меня дислексия.

— Они немного отличаются. Дислексия обычно связанна с восприятием — у людей имеются осложнения с чтением, потому, что им кажется, что буквы шевелятся, или перестраиваются.

— Нет, такого со мной не происходит.

— Так. Но когда ты пытаешься написать, твои пальцы не могут вспомнить, как сформировать каждую букву?

— Да. Именно так.

— Но ты без проблем можешь переписывать?

Он улыбнулся.

— Я бы не доучился до десятого класса без плагиата.

Я тоже улыбнулась, зловеще.

— Попался. Что ж, никогда не поздно начать. Делай то, что я сказала — пытайся печатать каждые двадцать минут каждый вечер. Ты будешь удивлен, насколько быстро будет у тебя получаться уже на следующей неделе. Приходи сюда снова, и мы выясним, как поступить дальше.

Я дала ему несколько листов с фактами о дисграфии и листовки, которые я отксерокопировала.

— Спасибо. Теперь ты можешь, эм... ты можешь мне помочь написать письмо? Кое-кому? — сказал он почти чопорным, скромным голосом. Мне показалось это странным, учитывая то, что этот мужчина уже просил у меня помощи, и получил ее без осуждений. Затем он добавил почти бормоча. — Личное письмо.

Просьба была законной, обычной для «Источников». Я посмотрела на часы.

— Мы, по крайней мере, можем начать. Но у меня есть только десять минут.

Он кивнул. — У тебя есть бумага?

Я достала блокнот из сумки — идеально связанный, без спирали, благодаря захватывающему спектру смертоносных орудий, которые скорей всего могут быть созданы из трех футов проволоки. Когда он передал мне карандаш, наши пальцы соприкоснулись на короткое мгновение — быстро и горячо, словно удар статическим током.

— Ладно. Выкладывай.

— Дорогая, — начал Коллиер, так, чтобы только я могла слышать. Его взгляд метнулся и пригвоздил меня. — С этого оно должно начинаться.

Дорогая, написала я. Меня замутило, и я даже не могла притвориться, что не знаю почему. Черт меня подери, я сочиняю любовное письмо для его поганой…, черт знает кого. Жене? Подружке? Бывшей? Жертве? Ладно. Если это не поможет мне справиться с моей глупой влюбленностью, тогда уже ничто не поможет. Я посмотрела на его руку, но его рукав закрывал татуировку, что я заметила из окна офиса. Чье имя могло скрываться за ним...? Соберись.

— Продолжай, — сказала я.

— Я скучал по тебе с нашей последней встречи. — Он следил за моими руками, когда говорил, а его слова приобретали форму, написанные моими пальцами с такой легкостью, которую он сам вероятно никогда не узнает. Это было странное, и слишком интимное действие.

— Пара минут с тобой в неделю это жестоко, но это того стоит, — он продолжил. — Я скучаю по...

— Подожди. — Набросала я, поспевая за ним. Я почувствовала, как он напрягся от раздражения или нетерпения, и я не могла винить его. В конце концов, я всего лишь незнакомка, которую он попросил описать свои чувства, в месте, где опасно обнажать свои эмоции, так же, как и пульс.

— Хорошо, продолжай.

Я скучаю по тебе каждую минуту, когда мы не вместе. И я смотрю на часы каждое утро в надежде, что я смогу снова тебя увидеть. — Он остановился и ждал, пока я допишу. — Я скучаю по твоему запаху, ты пахнешь как весна и трава. Здесь не так уж и много травы. Я скучаю по твоему лицу... И как ты иногда улыбаешься. Я хочу, чтобы я был причиной твоей улыбки.

Я проигнорировала мою ревность, которая как горячая змея скручивалась в моем животе, когда я представляла, себе такие вещи. «Хорошо».

— Я скучаю по твоему голосу. По тому, как ты говоришь.

Я люблю, как ты говоришь. Откуда ты?

Змея замедлилась. Изменила направление, извиваясь на низком уровне.

— Я хотел бы, чтобы мы виделись, только подальше отсюда. — Он поставил свои локти на стол, наклоняясь ближе, и говоря даже тише чем раньше. — Как же мне хотелось, чтобы мы были вместе..., так как я не был с женщиной уже пять лет. Иногда, когда я вижу тебя... Иногда я даже не могу слышать, о чем ты говоришь. Все что я могу делать — это наблюдать за твоим ртом. Я наблюдаю за твоими губами, и я думаю ночью, когда я один о том, как же я хочу поцеловать. Хотя, на самом деле я никогда не остаюсь один здесь. Но я представляю, что я — я наедине с тобой. Я думаю, о твоем рте и как же я хочу поцеловать тебя. И о других вещах… других вещах, повторили мои руки. Моя шея горела, словно от ожога солнцем. Мои щеки пылали. Моя свободная одежда душила меня.

— Иногда я наблюдаю за твоими руками. — Продолжал он. Наблюдая за моими руками. — Я наблюдаю за твоими руками и представляю их... на мне.

Меня трясло, и он точно мог это видеть. Его слова становились неровными, от зажатого карандаша между моими обескровленными пальцами.

— Я представляю. — Я думаю, на этом мы и остановимся, — я вздохнула.

— У нас все еще есть три минуты.

— Да, но это становится... Я не уверена, что это уместно, что я пишу такого рода письмо для тебя. — И я не уверена уместно ли это, что я становлюсь мокрой. Совсем не уверена.

— Точно. Ну, я думаю, это то, что я хотел сказать, во всяком случае.

— Хорошо. Я... я могла бы его отправить. Если у тебя есть ее адрес.

Темный взгляд перепрыгнул с моих рук к глазам, и я вздрогнула, слишком жарко стало в слишком многих местах. Мгновение он просто смотрел — не холодно, не зло, просто… говоря.

— Я не знаю ее адреса, — сказал он тихо.

Я вздрогнула. Мои руки казались ледяными, мое горло сжалось. Мой живот — теплый, тяжелый и убийственный.

Он обратил внимание на мои руки. — Может быть, письмо побыло бы у тебя. Пока я не вспомню.

— Я могу оставить его тебе. — Я аккуратно оторвала по перфорации, но он качал своей головой.

— Пусть оно будет у тебя, — повторил он. — Это очень личное. Мужчина не хочет, чтоб кто-то читал такого рода мысли.