Возвращенный рай

– Кто это такой? Что тут делает немецкий офицер?

– Селестина! – резко одернула ее Луиза, вмешался и Гийом.

– Моя дочь, видимо, устала. Не понимает, что говорит.

Но никто и ничто не могли остановить Селестину.

– Не могу в это поверить! – вскрикнула она. По ее щекам текли слезы. – Вы поспеваете всюду, правда? Даже здесь, в моем собственном доме! О, не могу вынести это! Боши – даже у меня дома!

В замке впервые прозвучал голос, порицающий немцев. Его отзвук повис в воздухе, как предвестие грядущих событий.

– Селестина, дорогая, входи и садись, – к удивлению всех, Луиза пришла в себя первая: она просто не понимала возможных последствий выходки Селестины. Она поднялась со стула – хрупкая фигура в экстравагантном довоенном наряде из Парижа, – обняла дочь за худенькие плечи и подвела ее к стулу, на котором только что сидела Кэтрин. – Бриджит накроет для тебя. Уверена, ты проголодалась, ведь ты приехала из самого Парижа.

– Нет – я не голодна, – пыталась отговориться Селестина. – Хочу пойти прямо в свою комнату, мама. Принять ванну и поспать.

– Селестина, делай, как тебе говорит мать, и садись! – приказал Гийом. Он редко говорил повелительным тоном, но когда делал это, то ослушаться было невозможно. Селестина бросила на него взгляд из-под своих дугообразно загнутых ресниц и села на краешек стула, все еще прижимая к себе сумку. Кристиан, сидевший рядом, взял у нее сумку и положил на пол. Он подумал, что сумка слишком легка, если Селестина приехала домой на продолжительное время; хотя подобное недомыслие ей свойственно: сестру никогда не занимали особенно вещи.

Когда она села, фон Райнгард поднялся.

– Хочу поблагодарить вас за отличный ужин и откланяться, – произнес он. – Не буду мешать семейному разговору.

– Отто… что вы? – запротестовал Гийом и тоже поднялся. – Пожалуйста, не уходите, хотя бы пока не закончится ужин. Наши кушанья, правда, превращаются в какой-то фарс, я согласен, но…

– Отнюдь нет, – возразил любезно фон Райнгард, пожалуй, даже, слишком любезно, но глаза его оставались очень холодными, и суровыми. – Не хочу навязывать себя и доставлять неудобство молодой даме. Как я уже говорил, саботажники начинают создавать для нас неудобства. Постараюсь, чтобы ничего подобного не случилось в моем округе. Желаю вам всем доброй ночи. – Его глаза слегка сощурились. – Искренне надеюсь, что мадам Кэтрин вскоре почувствует себя лучше.

Гийом проводил его до дверей.

– Очень сожалею… надеюсь, мы вскоре опять увидим вас…

– Я тоже надеюсь.

Когда большая черная штабная машина отъехала, Гийом возвратился в столовую. Его глаза сверкали несвойственным ему гневом.

– Селестина, о чем ты думала, позволь тебя спросить? Ты же знаешь, что не подобает так разговаривать с немецким офицером. Как ты вообще добралась сюда? Сейчас же комендантский час.

– Меня подвез станционный смотритель. Очень добрый человек, – ответила Селестина, удобнее устраиваясь на стуле. – Что же касается моего тона, то да, я не должна поступать так, знаю; но мне надоело пресмыкаться перед бошами. Париж запружен ими – это ужасно. И меня потрясло, что здесь, в своем доме, я увидела одного из них. Как мог он оказаться за нашим обеденным столом?

– Мы должны ладить с ним, – объяснил ей Шарль. – Он командует округом. Одному Господу известно, какого ты наделала вреда, Селестина, разговаривая так с ним.

– Знаю… извините… – Она чуть не плакала. – Мне только непонятно, как вы можете с этим мириться, вы все. – Она огляделась. – Где Кэтрин?

– Кэтрин нездоровится, – мягко сказала Луиза. – Пожалуйста, объясни, почему ты вернулась, Селестина. Приятно видеть тебя, но для нас это большой сюрприз. Мы считали, что ты в Париже. Как у тебя идут занятия?

– Какое значение имеют теперь мои занятия, мама? – с горечью спросила Селестина. – Какое значение имеет вообще что-либо?

– Не говори так, дорогая, – успокаивала ее Луиза. – Знаю, что ты чувствуешь в данный момент, но перед тобой целая жизнь. Ты не должна сдаваться из-за того, что обстановка изменилась.

– Неужели? – Селестина хохотнула. – Прости меня, мама, но ты не понимаешь, что говоришь. Вы укрылись здесь в замке, как в раковине, и не знаете, что там происходит.

Луиза ощетинилась.

– Ты так считаешь, Селестина? У нас – свои заботы.

– Нет, мама, она права, – поддержал сестру Кристиан и ласково пожал худенькую руку Селестины. – У нас тут родовое гнездо. Боши нас не сильно беспокоят, стараясь быть гуманными тюремщиками. Думаю, что в городах дело обстоит иначе.

– Точно. Если бы вы видели сейчас Париж, то не узнали бы его – всюду свастики, толпы солдат. По некоторым улицам французам не разрешается даже ходить. Отвратительные людишки в фетровых шляпах и плащах следят за каждым вашим движением.

– Фетровые шляпы и плащи? – непонимающе повторила Луиза. – Что ты имеешь в виду?

– Она имеет в виду секретную полицию, – объяснил Кристиан. – Она права, мама. Мы здесь в укрытии.

– На авеню Фиш разместилась штаб-квартира гестапо, – продолжала Селестина. – Те, кого туда забирают, не возвращаются! Ах, как я ненавижу этих палачей! Если бы вы действительно знали, что они представляют собой на самом деле, вы бы ни за что не впустили их на порог своего дома!

– Отто фон Райнгард – солдат, а не гестаповец, – вставил Гийом.

– Все равно, он немец, – страстно выпалила Селестина. – Этим все сказано.

– Понимаю, ты расстроена, Селестина, но должен попросить, чтобы ты взяла себя в руки и не распускалась, – мягко произнес Гийом. Он любил свою дочь, но голос его звучал твердо. – Может быть, тебе это и не нравится, нам это тоже не по душе, но надо как-то гарантировать, что мы останемся в живых и что наше наследие сохранится. Уверен, если ты хорошо подумаешь обо всем этом, то поймешь, что я имею в виду.

– Ты имеешь в виду, что Шато де Савиньи должно достаться моим детям? – огрызнулась Селестина. – Так вот, не мечтай об этом, папа. Если для этого надо брататься с этими свиньями, приглашать их к себе домой, я не хочу этого.

Гийом устало покачал головой.

– Ты молода и полна задора, малышка. Когда у тебя появятся собственные дети, ты запоешь иначе, вот увидишь.