Лебединая песня

– А почему бы, собственно, и нет? – с достоинством ответила немцу завхоз.

Что, киногерой, съел? Не ожидал подобного ответа? Интересно посмотреть, как ты теперь будешь выкручиваться... и удастся ли тебе это.

Завхоз, обнажив в улыбке мелкие и острые, как у соболя, зубы, решительно распахнула дверь.

В спортзале она обнаружила сбитые в кучу деревянные скамейки, множество бумажных оберток от жвачки и конфет под ногами и ковер, очищенный от мусора и аккуратно расправленный точно посредине зала. Немец лежал на ковре, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Физрука видно не было, но, судя по шуму воды, низвергавшейся за стенкой, он приходил в себя под душем. «А горячей-то воды и нет», – посочувствовала физруку завхоз.

Немец, увидев ее, сразу же встал.

«Пять процентов», – сказала себе завхоз. Подошла к нему вплотную и cтрого спросила:

– Зачем вы это сделали?

– Что именно? – уточнил Карл, спокойно глядя на нее.

«Три процента», – сказала себе завхоз.

– Сядьте, – сказала она вслух, – мне нужно поговорить с вами, а я не привыкла так высоко задирать голову.

Карл подал ей стул, а сам, оглянувшись, уселся на ковре напротив нее.

– Я имею в виду Андрея, – сказала завхоз, – для чего вам понадобился весь этот спектакль?

Карл пожал плечами.

– Вы, по-видимому, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек? – продолжала наступать завхоз, смутно припоминая, что кто-то когда-то уже задавал подобные вопросы в подобных обстоятельствах – вроде бы она читала об этом в какой-то книжке.

– Нет, – усмехнулся Карл, – скорее легкомысленный и недогадливый. Я никак не мог понять, почему Андрей так странно ведет себя со мной. Я не знал, что мне делать, и просто решил предоставить события их естественному течению...

«Два процента, не более, – решила завхоз, – и к тому же для киногероя у него слишком умное лицо».

– Значит, недогадливый и легкомысленный, – повторила она тоном вежливого недоверия, – самый, значит, обычный человек?

– Конечно, – обрадованно воскликнул Карл, – именно так! Я очень рад, Кэтрин, что хоть вы-то видите меня таким, каков я есть на самом деле, и не приписываете качеств, которые мне отнюдь не свойственны… Я, впрочем, сразу же понял, что вы – исключительно мудрая и проницательная женщина, – в избытке чувств он даже приподнялся с ковра и схватил завхоза за руку. – И, поверьте, для меня большая честь быть знакомым с вами и вашей семьей! Ваши сыновья – яркие, самобытные личности, ваши невестки – милые, скромные женщины, ваши внуки – очаровательные непоседы, ваш муж – замечательный человек, воплощение ума, такта и доброты... и сразу видно, что все вы очень привязаны друг к другу! Я восхищен, Кэтрин, и даже немного завидую вам! Надеюсь, вы согласитесь и в дальнейшем считать меня своим искренним другом?

Ошеломленная неожиданным нападением, завхоз молчала и даже не делала попыток отобрать у него свою руку. В голове ее, возможно, впервые за много лет, образовалась полнейшая пустота.

Пока длилась перезагрузка системы, завхоз попробовала старомодный, но надежный способ – взглянуть на все происходящее со стороны.

Она увидела себя рядом с высоким, светловолосым и сероглазым (но все равно поразительно красивым) мужчиной, который стоял перед нею чуть ли не на коленях, пристально глядел на нее и держал ее руку в своих ладонях.

Со стороны могло бы показаться...

Эх, если бы кто-нибудь сейчас зашел в спортзал! Или хотя бы тупица физрук вылез из-под душа! Сколько можно мыться холодной водой, мазохист какой-то...

Но никто так и не появился. Завхоз почувствовала одновременно сожаление, облегчение и иронию по отношению к этим своим чувствам и поняла, что приходит в себя.

Она глубоко вздохнула и рассмеялась.

– Ох, и хитрец же вы, – сказала она одобрительно и крепко, по-мужски, пожала ему руку. – Что ж, будь по-вашему. Друзья так друзья.

* * *

Когда справа между деревьями вновь блеснуло озеро, Аделаида поняла, что они едут в «Комарово», бывшую базу отдыха ЦК ВЛКСМ, а ныне – элитный коттеджный поселок для обеспеченных людей, желающих за свои деньги наслаждаться собственным куском соснового бора и полосой чистого, незатоптанного песчаного пляжа.

Местная строительная компания, размахнувшись, возвела на отторгнутом у комсомольцев земельном участке полтора десятка коттеджей. Но и по сей день половина из них оставалась незаселенной – все же у нас не Москва и не Питер, чтобы платить такие деньги за удаленное от Города жилье. Новые владельцы участка, однако, не растерялись – отделали в европейском стиле пару-тройку непроданных коттеджей, оснастили их всем необходимым и стали сдавать в аренду на уик-энд утомленным городской сутолокой бизнесменам, желающим отдохнуть и расслабиться на природе (шашлыки, водочка, девочки). Ненавязчиво-бдительная охрана поселка обеспечивала полную конфиденциальность и безопасность таких развлечений, и местечко очень быстро приобрело популярность.

Развлечения, впрочем, происходили по большей части летом, а сейчас, в конце марта, в «Комарове» все было тихо, прилично и благопристойно.

К тому же коттеджи находились на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы у их обитателей сохранялась иллюзия лесного уединения.

Аделаида, разумеется, слышала о «Комарове» и даже как-то листала глянцевые рекламные проспекты (воскресный отдых на природе всего за две трети ее месячного жалованья), но никогда еще здесь не была и потому с искренним интересом разглядывала и КПП, замаскированный под сказочную лесную избушку, и массивные дубовые ворота, распахнувшиеся сами собой, и чисто выметенные дорожки, обсаженные идеально подстриженным кустарником, и цветные крыши со спутниковыми антеннами, время от времени мелькавшие среди темных сосен.

Карл привез ее в дальний конец поселка, где на высоком, обрывистом участке берега стоял выстроенный из смолистого янтарного дерева дом. Аделаида вышла из машины, потянулась и вдохнула ядреную смесь из озерной свежести, сосновых иголок и принесенного откуда-то дыма костра.

– Чей это дом? – спросила она Карла, который возился с багажником.

– На ближайшие три дня – наш.

Он достал из багажника свой большой чемодан на колесиках, ее сумку, еще какие-то коробки, сгрузил все это на крыльцо и подошел к ней.

– Вот, – он протянул Аделаиде длинный серебристый, сработанный под старину ключ, – не дворец, конечно, но, надеюсь, тебе понравится.

О да, ей понравилось – и могло ли быть иначе, когда он вел ее за руку, открывая все новые и новые двери, из обшитой дубом гостиной с оленьими рогами над камином, мимо сверкающей хромом и никелем кухни, где виднелись приспособления, известные Аделаиде лишь теоретически, наверх, в кабинет, где все было из кожи – кресла, диван, корешки книг на солидных дубовых полках и даже портьеры, – и, наконец, в устланную белым мехом спальню.

Сон, приснившийся Аделаиде после короткого, блаженно-острого выключения сознания, был тревожен. Ей привиделось, что ничего произошедшего с нею (и вообще в школе) за последнюю неделю на самом деле не было; что, придя на работу в прошлый четверг, она застала в приемной представительную седую даму в фиолетовом костюме, которая и отрекомендовалась ей как профессор Клара Роджерс.

От тоски и безнадежности (сон казался до ужаса реальным) у Аделаиды задрожали губы; пробормотав невнятные извинения, она укрылась в своем кабинете. Слушая из-за стены монотонные, нестерпимо-привычные школьные звуки, визгливый голос Манечки, бранившейся с кем-то по телефону, жужжание собравшихся завучей и сухой клекот приезжей дамы, Аделаида не выдержала и разрыдалась у окна, прижавшись лицом к пыльной занавеске.

Что-то ударилось снаружи в оконное стекло. Аделаида разлепила мокрые ресницы и, отодвинув занавеску, осторожно выглянула. Там, прямо под окном, на мокром и грязном, под зарядившим навсегда дождем, асфальте стоял мотоциклист в сером блестящем комбинезоне и шлеме, полностью скрывавшем лицо.