Убийственные болоньезе

Чья-то рука обхватила ее за обнаженный живот и по-хозяйски придвинула к себе, горячее дыхание обожгло спину, теперь рука переместилась на грудь, сжала ее, сзади послышалось сопение, и чьи-то зубы стали покусывать ее плечо.

Гоги! Вчера после баньки постелила перинку пуховую, чистые нагретые простыни, мягкие подушечки, поднесла рюмочку да не одну, накормила, чаем напоила, да побаловала принца пряничком, медовым, с сахарной глазурью.

Красиво?

Было все прозаичней, Иван отхлестал венценосного со всей пролетарской ненавистью, снегом, Георгий, по собственному желанию обтирался, куда деваться, наручник пристегнут к Иванову запястью, а тот снежок любит, хочешь стой, хочешь обтирайся.

Тинка обед приготовила, водку налила, постель Георгиеву чистым бельем застелила, и был он после трапезы вновь водворен на место заточения. Иван в город подался, дела у него там, а Тинка и пленник остались ночевать. Ночь ночевать, не век вековать. И кто у кого теперь в заложниках?

Укусы становились все настойчивей, губы вслед зацеловывали неровные следы, Тинка терпела, не отпихивала, но и не одобряла, ждала, что будет дальше. Георгий подхватил девичье тело и лег на спину, Тинкина грудь оказалась в опасном соседстве с его губами и сразу же подверглась нападению.

— Больно же! — вскрикнула она, когда Георгий закусил ее сосок.

— Ну, наконец-то, Спящая красавица проснулась! — обрадовался пленник.

Тинка спрыгнула с постели, босые ноги обожгло остывшим за ночь деревянным полом.

Она привстала на цыпочки, сладко потянулась, груди ее приподнялись и чуть колыхнулись.

— Тиночек, радость моя, иди ко мне…

Возбужденные мужчины не блещут словарным разнообразием, один в один присказка Романа Израилевича, будь они евреями, армянами, русскими или китайцами. Тина с усмешкой взглянула на Георгия, глаза у того шалые, губы облизнул, будто во рту пересохло, одеяло откинул и рукою простынь поглаживает, то ли крошки невидимые стряхивает, что ли приглашает. Подразнить? Эх, не поджимало бы времечко, вдоволь наигралась бы, замучила, да не тот сейчас расклад, надо у принца рефлекс выработать, что б реагировал на Тинкино тело, как собака Павлова на миску, и скорая женитьба показалась единственным способом эту миску заполучить.

Присела Тина на постель, ноги замерзшие подобрала, мужчина сгреб ее с края, накинул теплое одеяло, захватил Тинкины ступни своими горячими бедрами, а губы пересохшими от жажды, только чаял он Тинкиных прелестей, столь умело разрекламированных на холодном полу Дрябловского загородного дома. Так и провели все утро в постели, пока не приехал Иван.

Тина выпорхнула на веранду, сделала знак Дряблову не поднимать шума, не скандалить, да Иван и не собирался. Рассказал Тине о своем разговоре с Давидом и посоветовал немедленно сниматься с якоря.

— Куда ж мы подадимся? — задумчиво произнесла Тина, не решаясь еще на встречу с Давидом. Ах, Ванечка простак, можно делать ставку — Давид уже знает, где они.

— Может, я найду вам пристанище, только надо собираться сейчас, — торопился Иван.

Тина задумалась, вечно скитаться по чужим домам нет резону, пора уж и честным пирком да за свадебку, но как быть с Гоги, сыроват, не готов еще, так и сорваться может авантюра… Если только… А вот… Эх, была, не была, сорвется, то не сносить головы, а если все ж выгорит?

— Ну, так как? Собраться помогу, — пообещал встревоженный Иван, Тинкины игры не казались ему такими уж безобидными, любовь она конечно любовью, но все же…

Бернс.

— Никуда мы Ваня не поедем, здесь останемся, пока… во всяком случае до завтра.

— Валь, ты соображаешь, что делаешь?

— Вполне, — ничуть не сомневаясь, ответила Тина.

— Ну, я поехал, — запахнул дубленку Иван — Давиду что сказать?

— Скажи, жду его. Пусть приезжает.

Дряблов резко захлопнул дверь автомобиля, хлопок гулко отозвался в морозном воздухе, затарахтел мотор, и, выбивая из под колес блестящие на солнце снежные искры, машина выбралась на проселочную дорогу.

Глава двадцать шестая

— Кто это? — спросил Георгий строго, несмотря на то, что был гол и прикован.

Начинается, тоскливо подумала Тина, опять ревность проклятая, что ж она преследует ее! Чередой промелькнули Бернс, Павлов, и даже Давид с Иваном…

Настроение пропало, угасло, словно небо заволокло тучами, а на деле-то денек солнечный, яркий, морозный, вот бы на лыжах!

— Георгий, а ты на лыжах катаешься? — неожиданно спросила она, глядя в окно.

Солнце ярко бликовало на оконном стекле, ослепляло, пригревало.

— На лыжах? Что за вопрос? Ну, в школе катался, когда здесь еще учился, а в Лондоне… какие лыжи? Я в регби играл, причем хорошо. Зачем спрашивала про лыжи?

— Да так, вспомнилось… — вздохнула девушка, ей действительно вспомнилось детство, маленькие Тинкины валенки рядом с отцовскими сушатся на батарее.

— Иди сюда, вместе будем вспоминать, — он нетерпеливо барабанил пальцами по одеялу, ожидая девушку.

— Кофе сварю, — ей не хотелось в постель, сердце сжала необъяснимая тревога, может прав Ванечка, и надо бежать… а куда? Газовая горелка полыхнула синим пламенем, джезва стояла на конфорке кособоко и Тине пришлось придерживать ее кухонной варежкой. Спокойно, спокойно, вот приедет Давид и выправит ситуацию, а у нее сил нет думать, и надо еще Георгия ублажать. По правде сказать, Тине нравилось заниматься с ним любовью, он был нежен, горяч и еще… ее заводило то, что он был прикован наручником. «Извращенка», — оборвала мысли Тина, кофе был готов, и она вернулась к своему любовнику.

— Тиночек, а чем ты занимаешься?

— В смысле? — она чуть не захлебнулась горячим кофе, откашлялась.

— Работаешь? Учишься?

— Хм… работаю.

— Где, кем?

— У Бернса, — Тина не смогла соврать, ведь кроме продюсерского центра, она толком ничего и не знала, — помощником, как и Давид.

Упоминание о «бывшем женихе» раздосадовало Георгия, он помрачнел, сдвинул брови и, наконец, сказал:

— Ну и каково оно в порноиндустрии?

— Нормально, как и везде. Бизнес есть бизнес, — сейчас она повторяла слова Давида, и верила им.

Георгий поставил чашку на поднос и произнес почти грубо:

— Уволишься.

— С какой стати? — развеселилась, рассмеялась, высоко вскинув голову, так что стала видна тонкая венка на шее.

— С Давидом работать не будешь! — разгневанно воскликнул принц, и ударил кулаком по постели. Поднос подпрыгнул, чашки зазвенели, но удержались на плоскости не без помощи Тины. Она убрала поднос, сбросила тапочки и забралась под одеяло. Там было тепло, там был обнаженный мужчина, и Тина прижалась к нему, стараясь успокоить.

— Что это было сейчас? — игриво спросила она.

— Я никогда не позволю своей женщине работать… в таком…в такой клоаке!

Прогресс! Она уже его женщина! Еще бы пара денечков, размечталась Тина, но сердце чувствовало, что нет у нее и суток.

Не успел Дряблов доехать до города, а Давид уже стучал в дверь маленького домика дачного поселка. Тинка сначала не поняла, то ли Иван обманул ее, то ли Давид узнал о ее местонахождении раньше. Деваться некуда, открыла… и тут же получила пощечину! Давид и сам не ожидал, что удар будет таким сильным, Тина ударилась головой о стену, сползла на пол, подогнув колени. От неожиданности брызнули слезы, она заплакала, прикрывая голову руками от следующего удара.

Из комнаты донесся металлический лязг, Георгий пытался освободиться от оков, и громко кричал, обращаясь к невидимому противнику:

— Оставь ее, слышишь! Пусть только волосок упадет с ее головы, тебе не жить!

Убирайся!

Давид не обращая внимания на гневные выкрики, склонился к Тине, обнял и поцеловал в волосы.

— Тина, прости меня, — попросил он — ты сама виновата.

Он поднял ее с пола, вид у нее был жалкий, заревана, растрепана, почти не одета.

Когда она понуро вернулась в комнату, пленник дернулся на кровати, так, что жалобно скрипнула панцирная сетка.