Сладкий перец, горький мед

Таня же в этот день выглядела замечательно. Подаренный любящим супругом специально к этому дню костюм нежно-персикового цвета смотрелся на ее тонкой фигурке великолепно: длинная, до самых щиколоток, полупрозрачная юбка волновалась при каждом шаге летящими фалдами, короткая ажурная блузка так аппетитно приоткрывала тонкую полоску нежного сливочного тела, что не только Дрибница и Худой впадали в отчаяние от вожделения. Босоножки на высоком тонком каблуке делали и без того изящные Танины ножки шедевром великого мастера, а венчала все это великолепие светло-русая очаровательная головка с широко распахнутыми зелеными глазами.

Второй подарок мужа Таня демонстрировать не стала: ни к чему это, не пристало ей, как Луизе, хвастаться достатком. В сумраке утренней комнаты ее взгляду предстала любовно преподнесенная Володей скромная коробочка, обтянутая золотистой парчой. В ней на синей бархатной подушечке красовалось шикарное колье, усеянное разнокалиберными бриллиантами. В самом центре сдержанно посверкивал каплевидный камень размером с крупную вишню…

Третий подарок скрыть было сложнее — такой в сейф не спрячешь. Во дворе блестела белым перламутром красавица БМВ, переплетенная широченной целлулоидной лентой, завязанной кокетливым бантом на крыше машины. Таня сдержанно поблагодарила Дрибницу, заметив, что вряд ли сможет воспользоваться его подарком.

— Это почему же? — удивился тот.

— Разве ты позволишь мне водить машину?

— Зачем? У нас что, мало народу? Тебя же Худой возит. Если что — наймем другого водилу…

— Тогда пусть Худой и благодарит тебя за подарок…

Все объяснения мужа она пропустила мимо ушей — зачем вникать в то, что давно известно? Конечно, он не может рисковать ею, а значит, не может позволить ей водить машину самой. Он не может отпускать ее одну, без охраны, а значит, Худой с еще парочкой верзил должен быть рядом с ней постоянно. А уж коли Худой рядом — он и будет водить ее машину. Все просто и понятно. И Таня даже не стала злиться. Да, все очень просто. Просто надо выждать какое-то время. А потом уж она будет делать то, что захочет. И непременно научится водить машину.

Веселье было в полном разгаре. Народ как раз достиг той кондиции, когда человек перестает слишком критично относиться к себе и к окружающим, а стало быть, становится самим собой. Шампанское, коньяк и водка лились рекой, живая музыка раззадоривала еще больше, ноги практически сами пускались в пляс. Таня тоже позволила себе расслабиться. Сколько можно — одна и одна, круглосуточно наедине со своими мыслями, даже если рядом Дрибница или Худой. Она так устала от вынашиваемых планов мести, от маски вечной страдалицы, которую она на себя надела. Ей уже порядком надоело затворничество, надоело без конца пилить Дрибницу, наказывать его за тот страшный год. Ей так хотелось быть просто ЖЕНЩИНОЙ, отдаваться мужу в собственное удовольствие, перестать изображать из себя бесчувственную куклу. Да, Дрибница — гад, подлец, мерзавец! Но ведь когда-то ей было с ним так хорошо. Неужели теперь до последнего вздоха она останется мраморной статуей, фригидной и мало пригодной для жизни? Ведь тело-то молодое, сама природа требует жить, жить по-настоящему, во всех смыслах этого понятия! А душа? Душа-то ведь тоже желает так многого, хочется любить и быть любимой, простить и не думать больше о мести…

Таня не знала, да собственно, и не старалась понять, действительно ли она готова простить Дрибницу, или это только действие алкоголя. Но сейчас, сию минуту, ей хотелось забыть тот страшный год, забыть почти лишающий надежды приговор врачей. Жить, жить! Пить вино и танцевать, радоваться жизни, смеяться и плакать, и любить, любить! Научиться вновь ЧУВСТВОВАТЬ! Ах, до чего приятно кружиться в дикой пляске, отстукивая тонкими каблучками: "Жить, жить, жить"…

Дрибница ни на минуту не оставлял Таню без внимания. Привычно ледяная скульптура утром и днем, к вечеру она превратилась в молнию, девочку-вихрь. И пусть она медленно, но верно приближается к тридцатилетию, она все равно для него девочка, она всегда будет его девочкой! Девочкой-вихрем, девочкой-ветром, девочкой-птицей, девочкой-кошкой… Девочкой с глазами цвета осоки, самой сладкой, самой любимой, единственной на всем белом свете.

Вова, как ребенок, радовался, наблюдая за поведением подвыпившей супруги. Он не видел ее такой долгих три года. Сейчас она была такая, как в лучшие их времена. Ах, как он любил вспоминать те годы! Какой же он дурак, как же он мог разрушить то счастье? Ведь он был тогда полностью, безоговорочно счастлив! Пусть говорят, что абсолютного счастья не существует. Им не повезло, раз так говорят. А Вова знает точно — есть оно, абсолютное счастье, есть! И было оно у него, целых два года безоговорочного, безудержного счастья. Да вот только удержать не сумел, поддался дикой, болезненной ревности. Может, он действительно дурак, и весь мир нынче живет иначе? Вот ведь Худой уже пять лет живет с Симой, не будучи женатым на ней. И ничего, не стыдно ни ему, ни Симе, вон как светятся оба после очередного свидания. Почему Чудакову не стыдно гулять от Лили, несмотря на то, что и она, и практически все об этом знают? Почему не стыдно было Тане объяснять ему, что ей уже двадцать три года и странно было бы, если бы к этому времени она оставалась девочкой? Почему не стыдно было Андрею припоминать, как называла его Таня в постели? Страшно — да, было, он чуть не обделался от страха, но стыда Дрибница в его глазах не заметил. Может, они все правы, и Дрибница действительно не от мира сего, заблудился во времени со своими доисторическими взглядами? Может, и не к кому ему было ревновать Таню? Подумаешь, назвала его пару раз Лёшиком. Но ведь он знал, он уверен был, что с момента создания их семьи не было у нее никого, не было и быть не могло! Чего же он бесился, к кому ревновал? К призраку? К ее видениям? К снам? Дурак, ах, какой он дурак!..

А Таня все кружилась и кружилась под музыку, и счастливая улыбка блуждала по ее лицу. Прикрылись мечтательно глазки цвета осоки, выбились непослушные прядки из прически, а Таня все кружилась по площадке, не замечая никого, не обращая внимания на других танцующих, все улыбалась чему-то… Вова долго боролся с собой, с неловкостью перед гостями. Потом плюнул на все, схватил любимую на руки и понес в свой номер под пьяное улюлюканье гостей.

Таня не сопротивлялась. Нет, это вовсе не была своеобразная благодарность за дорогие подарки. Сегодня это было нечто иное. В этот день ей впервые за последние два года удалось полностью расслабиться, освободить голову от тяжелых воспоминаний, от мыслей о мести. Она снова была той Таней трехлетней давности, которая уже почти любила мужа, которая была вполне довольна своей семейной жизнью, своей судьбой, которая вполне искренне считала, что ее практически насильное замужество действительно было на благо ей, которая была уже благодарна подругам и матери за то, что не позволили ей пройти мимо счастья.

Таня с видимым удовольствием, откинув назад голову, устроилась на Вовиных руках, когда он уносил ее из банкетного зала, с не меньшим удовольствием позволила уложить себя на кровать. Когда Дрибница дрожащими руками начал стаскивать с нее блузку, она не сопротивлялась, только смотрела на него из под пушистых ресниц чуть нахальным, вызывающим взглядом. Когда же с блузкой было покончено и Володя начал жадно ласкать губами ее тело, выгнулась навстречу его ласкам, глаза ее закрылись и она издала странный звук, нечто среднее между вздохом облегчения и стоном страсти. Впервые за последние два года Дрибница ласкал не резиновую копию жены, а Таню, самую настоящую Таню, ту, что открыла для него мир чувственной любви. Не грязного секса, какой он знал с Любкой, не платонической любви, которой он любил когда-то Таню, а той плотской, когда разрешено все, когда можно исполнить наяву любые бредовые идеи и фантазии и никому не будет стыдно за их воплощение, даже Вове с его дурацкими патриархальными принципами, даже он после многочисленных опытов и упражнений считал эту любовь самой чистой, высокой и правильной. Таня снова была самой пылкой любовницей, которую только мог вообразить Вова со своим минимальным сексуальным опытом. Она не была больше Снежной королевой, проснулась, наконец, его спящая красавица! Танино тело бурно отзывалось на каждое его прикосновение, ее била крупная дрожь нетерпения, она теперь не просто позволяла Володе ласкать себя, но и сама охотно ласкала его, наслаждаясь обоюдностью процесса. Она жадно целовала его тело жаркими губами, словно голодный младенец набрасывается на материнскую грудь. И аленький цветочек дрожал и плакал от каждого прикосновения Володиных пальцев, от ритмичных вибраций его языка. Таня уже не вздыхала, она откровенно стонала от наслаждения, упивалась любовью…