P.S. Я все еще люблю тебя (ЛП)

А потом стало слишком поздно. Они меня заметили. Питер сбрасывает руку Женевьевы.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он меня. – И что это за макияж? – Он жестом показывает на мои глаза, на мои губы.

Мои щеки горят. Я игнорирую замечание насчет своего макияжа и просто говорю:

– Я здесь работаю, помнишь? И знаю, почему ты здесь, Женевьева. Питер, спасибо большое, что помогаешь ей убрать меня. Ты, действительно, надежный и смелый парень.

– Кави, я пришел сюда не для того, чтобы помогать ей выбить тебя из игры. Я даже не знал, что ты будешь здесь. Я же говорил, мне плевать на эту игру! – Он поворачивается к Женевьеве и спрашивает ее осуждающе, – Ты сказала, что тебе нужно кое-что забрать у бабушкиной подруги.

– Да, – отвечает она. – Это просто удивительное совпадение. Полагаю, я выиграла, не так ли?

Она такая самодовольная, такая уверенная в себе и в своей победе надо мной.

– Ты меня еще не выбила. – Следует ли мне просто забежать обратно внутрь? Сторми позволила бы мне переночевать, если бы мне понадобилось.

И как раз в это время со стоянки с ревом подъезжает красный Мустанг Джона.

– Привет, ребята, – приветствует Джон, и челюсти Питера с Джен отпадают. И только тогда я думаю, как, должно быть, странно мы смотримся вместе: Джон – в своей форме времен Второй Мировой войны с изящной маленькой шапочкой, и я – с прической «виктори ролз» и красной помадой.

Питер пристально разглядывает его.

– Что ты здесь делаешь?

Джон беспечно отвечает:

– Моя прабабушка живет здесь. Сторми. Возможно, ты слышал о ней. Она подруга Лары Джин.

– Уверена, он бы не запомнил, – говорю я.

Питер хмурится, глядя на меня, и я знаю, что он не помнит. Как это на него похоже.

– А что за наряды? – интересуется он хриплым голосом.

– Вечеринка «Организация досуга войск», – отвечает Джон. – Очень привилегированная. Только для VIP-персон – извините, ребята. – Затем он касается своей шапки в знак приветствия, что, могу сказать, злит Питера, что, в свою очередь, заставляет меня радоваться.

– Что, черт возьми, такое вечеринка «Организация досуга войск»? – спрашивает меня Питер.

Джон с наслаждением протягивает руку на пассажирское сиденье.

– Это со Второй Мировой войны.

– Я не тебя спрашивал, я спрашивал ее, – рявкает Питер. Он смотрит на меня суровым взглядом. – Это свидание? Ты с ним на свидании? И чья, черт возьми, это машина?

Прежде чем я успеваю ответить, Женевьева делает шаг в мою сторону, от чего я уклоняюсь. Я забегаю за колонну.

– Не будь ребенком, Лара Джин, – произносит она. – Просто признай, что ты проиграла, а я выиграла!

Я выглядываю из-за колонны, и Джон бросает на меня взгляд – взгляд, который говорит: «Садись». Я быстро киваю. Затем он распахивает пассажирскую дверь, и я бегу к ней так быстро, как только могу. Я едва успеваю закрыть дверь, как он отъезжает, а Питер с Джен остаются стоять в нашей пыли.

Я оборачиваюсь на них. Питер пристально глядит нам вслед, раскрыв рот. Он ревнует, и я рада.

– Спасибо, что спас, – говорю я, все еще пытаясь отдышаться. Мое сердце так сильно бьется в груди.

Джон смотрит прямо перед собой с широкой улыбкой на лице.

– Не за что.

Мы останавливаемся на светофоре, и он поворачивает голову и смотрит на меня, а затем мы смотрим друг на друга и смеемся как сумасшедшие, и у меня снова перехватывает дыхание.

– Ты видела, какие у них были лица? – спрашивает Джон, тяжело дыша, опуская голову на руль.

– Эта было классно!

– Как в кино! – Он улыбается мне, его ликующие, голубые глаза сияют.

– Прямо как в кино, – соглашаюсь я, откидываюсь головой на спинку сиденья и смотрю на луну, раскрыв глаза настолько широко, что даже больно. Я, в красном Мустанге-кабриолете, сижу рядом с парнем в военной форме, ночной воздух ощущаетсяна коже, как прохладный шелк, а на небе – бесконечные звезды, и я счастлива. По тому, как Джон все еще улыбается про себя, я знаю, что он – тоже. Мы должны сыграть в игру «притворись кем-то» этой ночью. Бог с ними, с Питером и Женевьевой. Загорается зеленый свет, и я вскидываю руки в воздух.

– Гони, Джонни! – кричу я, и он дает полный ход так, что я вскрикиваю.

Мы немного катаемся, и на следующем светофоре он тормозит и обнимает меня одной рукой, привлекая меня ближе к себе.

– Разве не так они это делали в пятидесятые? – спрашивает он, одна его рука на руле, а другая обнимает меня за плечи.

Частота ударов моего сердца вновь подлетает.

– Ну, с формальной точки зрения, мы одеты для сороковых… – и потом он меня целует. Его губы на моих – теплые и упругие, мои глаза с трепетом закрываются.

Когда он всего лишь на толику отстраняется, то глядит на меня и спрашивает, наполовину в шутку, наполовину в серьез:

– Лучше, чем в первый раз?

Я ошеломлена. Теперь у него на лице немного моей помады. Я протягиваю руку и вытираю ее. Загорается зеленый свет, мы не двигаемся; он по-прежнему смотрит на меня. Кто-то позади нас сигналит.

– Зеленый свет.

Он не двигается с места и продолжает смотреть на меня.

– Сначала ответь.

– Лучше. – Джон давит ногой на газ, и мы опять трогаемся. Я все еще задыхаюсь. Я кричу навстречу ветру, – Однажды я хочу увидеть тебя, выступающим с речью на «Модели ООН»!

Джон смеется.

– Что? Почему?

– Думаю, ее стоило бы посмотреть. Уверена, ты был бы… великолепен. Знаешь, из всех нас, мне кажется, ты изменился больше всех.

– Как?

– Раньше ты был каким-то спокойным. В своих собственных мыслях. Теперь ты такой уверенный в себе.

– Я все еще нервничаю, Лара Джин. – У Джона на лбу небольшая прядь, маленькая прядь волос, которая никак не хочет лежать; она такая непослушная. Именно эта прядь больше всего остального заставляет мое сердце сжиматься.

50

После того, как Джон отвозит меня домой, я перебегаю через дорогу, чтобы забрать Китти от мисс Ротшильд. И она приглашает меня на чашечку чая. Китти спит на диване с включенным телевизором, тихо работающим на заднем фоне. Мы располагаемся на другом диванчике с чашками чая «Леди Грей», и она расспрашивает меня, как прошла вечеринка. Возможно, это из-за того, что я все еще возбуждена после вечера, или, может быть, заколки на голове настолько тугие, что я ощущаю головокружение, или, может быть из-за того, с каким неподдельным интересом светятся ее глаза, когда я начинаю рассказывать, но я выкладываю ей все. Про танец с Джоном, как все аплодировали, про Питера и Женевьеву, даже про поцелуй.

Она начинает обмахивать себя, когда я рассказываю ей о поцелуе.

– Когда этот парень подъехал в той форме – ох, подруга, – присвистывает она. – Я почувствовала себя похотливой старухой, ведь я знала его, когда он был совсем маленьким. Но, боже мой, он красив!

Я хихикаю, вытаскивая из волос заколки. Она наклоняется и помогает мне. Моя булочка с корицей распускается, кожа головы покалывает от облегчения. Вот на что похоже – иметь мать? Вести разговоры о мальчиках за чашечкой чая до поздней ночи?

Голос мисс Ротшильд становиться низким и доверительным.

– Есть одна вещь. Мой тебе один маленький совет. Ты должна позволить себе полностью присутствовать в каждом моменте. Будь начеку, понимаешь, о чем я? Отдайся полностью и выжми из пережитого все, до последней капли.

– То есть, получается, вы ни о чем не сожалеете? Потому что всегда отдаетесь полностью? – я размышляю о ее разводе, как о нем говорил весь квартал.

– Господи, нет. У меня есть сожаления. – Она смеется хриплым смехом, тем сексуальным смехом, который есть только у курильщиков или простудившихся людей. – Не знаю, почему я сижу здесь и пытаюсь тебе советовать. Я одинокая разведенная женщина и мне сорок. Два. Сорок два. Что я вообще знаю? Это риторический вопрос, кстати. – Она испускает вздох, полный тоски. – Мне так сильно не хватает сигарет.