Голоса лета

Он не помнил, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким усталым. Он никогда не искал утешения в алкоголе, но сейчас испытывал неодолимую потребность напиться. Правда, он понимал, что со спиртным придется подождать. Вернувшись в Тременхир, он вошел в дом через открытую парадную дверь и в пустом холле остановился, прислушался. Ни голосов, ни звуков. По парадной дубовой лестнице он поднялся наверх, по коридору дошел до их спальни и тихонечко открыл дверь. Шторы были все еще задвинуты, так что солнечный свет в комнату не проникал. На большой двуспальной кровати спала Лора, ее темные волосы разметались на белой подушке. Глядя на нее, он чувствовал, как его захлестывает волна любви и нежности. Теперь он точно знал, что в его жизни нет ничего важнее их брака, и ему мучительна была сама мысль, что он может потерять ее по той или иной причине. Возможно, они оба совершали ошибки, были слишком скрытны, с излишним уважением относились к тайнам друг друга, но отныне, поклялся он себе, они будут делиться всем, что преподнесет им судьба, — и плохим, и хорошим.

Во сне ее лицо было спокойно и невинно, и оттого она выглядела моложе своих лет. И ему вдруг пришло в голову — он осознал это с изумлением и благодарностью, — что она и впрямь невинна.

Из них всех она одна не ведала о злобных письмах. Не знала, что Люси отравили. И не должна об этом узнать, но это будет последний секрет, который Алек утаит от нее. Лора шевельнулась, но не проснулась. Он на цыпочках вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Евы и Джеральда в доме нигде не было. Разыскивая их, Алек через пустую кухню прошел во двор. Друзилла и ее приятель уже вернулись из своей поездки. Во дворе стояла та же машина. Она чем-то напоминала очень древнюю швейную машину на колесах; все ее части были скреплены кусками веревки и проволоки. Друзилла с Джошуа и ее гость находились возле ее домика. На улицу вынесли кресло-качалку, в котором и сидел парень, похожий на некоего древнего пророка. Джошуа ползал у его ног. Друзилла, сидя на пороге, играла на флейте.

Очарованный этой идиллией, Алек на некоторое время забыл про поиски, остановился и стал слушать. Музыка в идеальном исполнении Друзиллы переливалась и журчала, как струи прозрачной воды в фонтане. Он узнал мелодию «Жаворонка в чистом небе», старинной народной песни, популярной на севере Англии, которую Друзилла, вероятно, вынесла из своего детства. Песня была идеальным аккомпанементом к летнему вечеру. Друг Друзиллы, покачиваясь в кресле, смотрел, как она играет. Джошуа надоело возиться на земле, и он, хватаясь за коленки бородача, неуверенно поднялся на ножки. Парень нагнулся, посадил малыша — чумазого, с голой попкой — к себе на колени, заключив его в кольцо своей огромной руки.

«Возможно, Ивэн ошибся, — подумал Алек. — Может быть, Друзиллу с ее приятелем связывает не только прекрасная музыка». Алеку он показался вполне симпатичным парнем, и он про себя пожелал им удачи.

Последняя нота растворилась в воздухе. Друзилла положила флейту и, подняв глаза, увидела Алека.

— Отличное исполнение, — похвалил он. — Красивая музыка.

— Ты ищешь Еву?

— Да.

— Они в саду малину собирают.

Эта встреча вселила покой в Алека. Тременхир не утратил своей магии, своего дара врачевать душу. И все же, когда Алек прошел в сад через дверь в стене и зашагал по тропинке между горшками с живой изгородью, он ощущал тяжесть на сердце, как человек, которому предстояло сообщить родным о трагедии. При его приближении они перестали собирать ягоды и повернулись к нему. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он видел их в последний раз, однако понадобилось всего несколько минут, чтобы поведать им подробности печального происшествия в Роскенуине. Все трое они стояли на солнце в благоухающей безмятежности обнесенного стеной сада. Несколько жестоких мучительных предложений. И все. Рассказ окончен. Но они по-прежнему были вместе. Трагедия никак не повлияла на их отношения. Алеку это казалось почти чудом.

Но Ева, разумеется, думала только о Сильвии.

— «Скорая»? Медсестра? Господи помилуй, Алек, что с ней будет?

— Думаю, ее положат в больницу. Ей нужно лечиться, Ева.

— Я должна поехать к ней… Должна…

— Дорогая. — Джеральд положил руку ей на плечо. — Пусть будет как будет. Успокойся. Ты ничего не можешь сделать.

— Но мы не можем ее бросить. Что бы она ни натворила, кроме нас, у нее никого нет. Мы не можем ее бросить.

— Мы ее не бросим.

Ева повернулась к Алеку, взывая к нему с немой мольбой во взгляде.

— Она больна, Ева, — сказал он. Та смотрела на него непонимающим взглядом. — У нее нервное расстройство.

— Но…

Джеральд перестал прибегать к эвфемизмам.

— Дорогая, она тронулась рассудком.

— Но… Это ужасно… Трагедия…

— Согласись, лучше уж так. Ведь альтернатива есть только одна, и она намного, намного хуже. Мы подозревали Друзиллу и Мэй. Двух совершенно невинных женщин могли обвинить в том, о чем они даже подумать не могли. Именно этого Сильвия и добивалась. Хотела не только разрушить брак Алека и Лоры, но еще и Мэй погубить.

— О Джеральд… — Ева прикрыла рукой рот, так и не закончив предложения. Ее голубые глаза наполнились слезами. — Мэй… Родная Мэй…

Она выронила корзину с ягодами, отвернулась от них и по тропинке кинулась к дому. Она убежала так внезапно, что Алек инстинктивно бросился за ней, но Джеральд схватил его за руку.

— Оставь ее. Сама разберется.

Мэй сидела за столом, вклеивала в альбом вырезки. «Как хорошо играет Друзилла, — думала она, — чудесная мелодия. Забавная девушка. Поклонник у нее новый появился». Правда, бородачи Мэй никогда особо не нравились. В воскресных газетах она нашла несколько интересных фотографий. На одной была запечатлена королева-мать в шляпке из голубого шифона. У нее всегда такая хорошая улыбка. А вот смешной снимок: котенок в кувшине с бантиком вокруг горлышка. Жаль собачку миссис Алек. Такое было милое существо, хоть она и испачкала ковер.

Поскольку Мэй была туговата на ухо, она не слышала шагов Евы в коридоре. Вдруг дверь распахнулась, и вот она, Ева, уже в комнате. Мэй вздрогнула от неожиданности и, недовольная, сердито посмотрела на нее поверх очков, но не успела сказать и слова. Ева метнулась через комнату к своей старой няне, упала на колени подле нее.

— О Мэй…

Она заливалась слезами. Ее руки обхватили Мэй за талию, она зарылась лицом в ее усохшую грудь.

— Мэй, родная…

— Ну, что случилось? — спросила Мэй увещевающим тоном. Так она разговаривала с Евой, когда та в детстве плакала из-за того, что разбила коленку или сломала куклу. — Ба-а, ну и что тебя так расстроило? А слез-то сколько — целое озеро. И из-за чего, спрашивается? Ну, будет. — Ее скрюченная артритом рука поглаживала Еву по голове. Когда-то у Евы были такие красивые белокурые волосы, а теперь вот все седые. — Ну, будет. — («Что ж, никто из нас не молодеет», — думала Мэй.) — Успокойся. Не плачь. Мэй с тобой, рядом.

Она понятия не имела, из-за чего был весь переполох. Никогда не знала. Никогда не спрашивала, и ей никто никогда не рассказывал.

9

Домой

Лора находилась одна в своей спальне, укладывала последние вещи — опустошала выдвижные ящики, проверяла шифоньер, пытаясь вспомнить, куда положила свой красный кожаный ремень, может быть, уже сунула его в чемодан. Когда она уходила из кухни, Алек и Габриэла все еще завтракали — доедали тосты и допивали по второй чашке кофе. Как только они закончат и Алек снесет в машину их вещи, они тронутся в путь. Машина ждала перед парадным входом. Они уже почти попрощались с Тременхиром.

Она была в ванной, забирала свою губку, зубную щетку и бритвенные принадлежности Алека, когда в дверь спальни постучали.

— Войдите.

Она услышала, как открылась дверь.

— Лора.

Это была Габриэла. С туалетными принадлежностями в руках Лора вышла из ванной.