Три Шарлотты

Последние слова были обращены непосредственно к объекту ее восхищения.

– Мы с Сэмом тоже хотим усыновить ребенка. Вот результат позднего брака. Хотя ты, вероятно, слышала о Силии? Подумать только! Но он, правда, вылитый Орвиль… Хорошо, что у них родился мальчик. Не понимаю, почему ты не выбрала мальчика, раз уж решила взять себе младенца. А может быть это и лучше: когда вырастишь девочку, так знаешь где она и что она. А эти мальчики! Они вылетают из дому, и конец – больше ты их не видишь. Даже не поблагодарят тебя за хлопоты. И девочек так занятно одевать, шить им наряды… Да, а что ты скажешь о женитьбе Бена Гарца на хористке? Я однажды видела ее с ним в кафе «Помпея» после театра. Она довольно вульгарна и годится ему в дочери. Заказывала самые дорогие блюда. Бедный Бен! Одно время он ведь за тобой ухаживал, Лотти! Что же у вас с ним произошло?

Вопреки запрещению доктора и невзирая на советы и увещевания сиделки, миссис Пейсон настояла на том, чтобы ей показали ребенка сейчас же после приезда Лотти. Белла подготовила Лотти:

– Теперь, собственно, все равно, увидит ли она тебя и ребенка или не увидит. Хуже ей не станет: она так возбуждена, что мы ничего с ней не можем поделать. Но не спорь с ней и ни в чем не возражай. Солги, если нужно будет, насчет того, что ты готова отослать ребенка…

– Отослать! О нет!..

– Но, Лотти, ты не понимаешь, как серьезно она больна. Каждое потрясение может…

Лотти едва успела снять шляпу и пальто, как ее тут же провели в спальню матери с ребенком на руках. Глаза миссис Пейсон, не отрываясь, смотрели на дверь; они смотрели на дверь с той минуты, как внизу послышалась суматоха, возвещавшая о прибытии Лотти, Когда Лотти появилась на пороге, глаза больной широко раскрылись. Она сделала движение, словно желая приподняться. Сиделка взяла девочку из рук Лотти, та наклонилась, чтобы поцеловать мать, и вдруг упала на колени перед кроватью.

– О, мама, как хорошо снова очутиться дома!

Она схватила вялую, бескровную кисть больной своей крепкой, полной жизни рукой.

– Гм! Твои странствия тебе пошли на пользу. Ты похорошела, Лотти. Как ты теперь причесываешь волосы?

– Да точно так же, как и раньше, мама!

– Лицо твое стало как будто полней… Ну, покажите мне малышку.

Сиделка наклонилась с ребенком над кроватью. Но этого последнего испытания усталая с дороги, растерянная и голодная Клер не выдержала. Она широко открыла рот и издала ряд пронзительных, душераздирающих воплей, направленных против мира вообще и, в частности, против странной особы в белом, что держала ее, и против той, что уставилась на нее из кровати.

– Ну вот! – воскликнула миссис Пейсон. – Уберите ее. Так я и знала! Не воображай, пожалуйста, что я собираюсь держать у себя чужих младенцев, орущих на весь дом. Ни за что! Надеюсь, этого довольно, Лотти? Завести приют для сирот в нашем доме! Ну ладно, у меня есть еще, что сказать по этому поводу.

Но, как ни странно, ей почти нечего было сказать после этого. Она обнаруживала мало интереса к новому члену семьи, и ребенка старались держать подальше от комнаты больной. Маленький мирок у кровати гораздо больше интересовал миссис Пейсон. Ей чудилось, что все в заговоре против нее. Иногда она звала к себе Лотти и под каким-нибудь предлогом отсылала сиделку из комнаты.

– Лотти, подойди сюда! Послушай, эту женщину нужно отправить на все четыре стороны. Она не позволяет мне встать, Я совершенно здорова.

– Но, может быть, мама, ты еще не окрепла? Ты знаешь, на это нужно время!

– Никогда я не наберусь сил, пока буду лежать. Разве я когда-нибудь валялась в постели?

– Нет, мама. Ты всегда поражала нас своей неутомимостью.

– И меня за это отблагодарили, нечего сказать!.. Так вот, Лотти, подумай о том, что я тебе сказала, и позаботься еще, чтобы мне прислали другого доктора. Мой теперешний врач – дурак! Он ничего не понимает в моей болезни. Болтун и молокосос – вот кто он такой!

– Не лучше ли испытать его еще немного? Ведь у него, в сущности, не было времени присмотреться…

– Не было времени! Да я уже три месяца лежу в постели! Ты такая же, как и все остальные. Умри и, вы были бы рады! Но пока я еще не собираюсь доставить вам такое удовольствие. Завтра я встану, кот увидите!

Эту угрозу они слышали из ее уст так часто, что почти не обращали на нее внимания. А если и обращали, то только для того, чтобы успокаивающе сказать:

– Ну, завтра мы посмотрим, как ты себя будешь чувствовать, хорошо?

Когда в конце концов она осуществила свою угрозу, сиделка, вошедшая рано поутру в комнату, увидела, что она полулежит в вольтеровском кресле у окна. Оказалось, что миссис Пейсон тайком встала с постели и даже шарила в комоде и гардеробе, отыскивая вещи, которых не носила в течение многих месяцев. В одной руке у нее был крепко зажат корсет. Она самым серьезным образом хотела его надеть, как делала ежедневно до болезни. Она всегда с презрением смотрела на женщин в кимоно и без корсетов. До кресла она дотащилась, вероятно, лишь благодаря почти сверхчеловеческому усилию воли. В этом кресле ее и нашли утром. Женщина, рожденная властвовать, не сломленная до самого конца…

Чарли приехала на похороны. Она должна была вновь присоединиться к труппе Красилова только по приезде ее в Чикаго на двухнедельные гастроли.

– Сомневаюсь, что она вернется на подмостки, – сказал по секрету Генри Кемп Лотти. – По-моему, не так уж она бредит балетом и жизнью богемы. Какое там! Стоило посмотреть, с каким удовольствием она уплетала за завтраком свежие яйца. Я спросил ее, чем же питались они в дороге, и получил в ответ «Всякой дрянью»

Тетя Шарлотта искренне оплакивала свою сестру. Казалось даже, что ей недостает ее язвительных замечаний и нравоучений Некому было придираться к ее одежде, привычкам, идеям и выражениям. Лотти ей возмутительно угождала. Все хозяйство катилось по рельсам, проложенным миссис Пейсон: покупали так, как покупала она, думали так, как думала она, завтракали, обедали и ужинали в часы установленные ею. Она была слишком сильной личностью, и влияние ее не могло исчезнуть так сразу.

Легче, чем кто бы то ни было, отнеслась к прибытию французского ребеночка тетя Шарлотта, как будто его присутствие в старинном сумрачном особняке на Прери-авеню было для нее делом привычным и естественным. Ее манера путать имена могла хоть кого поставить в тупик. Она часто называла Клер – Лотти или Чарли – Клер. Она хлопала над девочкой в ладоши или качала трясущейся головой, приговаривая: «Ни, ни, ни! Нельзя! Тетушка накажет!» или: «Поди сюда, поди к тетушке Шарлотте», точь-в-точь, как сорок лет тому назад говорила она Белле. Однажды она на минутку спустила ребенка на пол гостиной и Клер поползла на четвереньках по излучинам выцветшей зеленой реки ковра, запуская пальчики в тусклые, едва заметные теперь корабли и цветочные гирлянды, совсем как Лотти и Белла давным, давным-давно. О продаже старого дома говорилось очень много, но всем казалось, что дальше разговоров дело не пойдет.

В положенное время у Клер стали прорезаться зубки. И совсем как до нее Белла и Лотти, она сосала набухшими деснами твердые ручки старого «буйволова» кресла. Занималась она этим делом, понятно, только в тех случаях, когда сидела на руках у тети Шарлотты. Лотти и Чарли вывели из употребления этот обычай, как в высшей степени негигиеничный.

– Чепуха! Ты и Белла сосали старого «буйвола», пока все зубы не прорезались, и обе, слава Богу, живы и здоровы.

Чарли приходила ежедневно – иногда по два раза в день – навещать малютку. Она была ею совершенно очарована, сделалась ее рабой и постоянно хотела катать ее в шикарной английской колясочке по Прери-авеню, не обращая внимания на протесты Лотти. Та предпочитала, чтобы девочка больше спала или дышала свежим воздухом в мирной тишине садика за домом. Конечно, Чарли нашла поддержку в лице тети Шарлотты.

Чарли говорила:

– Ну ты посмотри только, какая у нее мордочка в этом капоре! Все на улице останавливаются полюбоваться ею, а я начинаю хвастать. Вчера я сказала одной даме, что это моя девочка. Я ожидала, что она скажет: «А вы так молоды!», но она промолчала.