В свободном полете

— Привет, это я.

Не Джейк. Лори. Вздыхаю с невероятным облегчением.

— Привет.

— Как с работой?

— Взяли.

— Правда? Почему ты не сказала?!

— Извини, мне еще так много надо сделать, чтобы подготовиться.

— Чушь. Мы должны пойти куда-нибудь отпраздновать это.

— Лори, я не могу. — Можете считать меня суеверной.

— Брось. Я внесла тебя в список на премьеру в «Зигфилд». Я хочу пойти с тобой. И ты тоже хочешь.

— Я, в самом деле, не могу. Мне выдали домашнее задание. Огромное. Мне придется всю ночь разбираться с этим.

— Ты шутишь.

— Боюсь, что нет. Закусываю губу. Потому что я действительно хочу пойти на грандиозную премьеру. Может, удастся занять места рядом с дублерами, среди которых, я слышала, Энди Рихтер. И я надела бы платье от Дианы фон Фюрстенберг, купленное мною перед свадьбой: ведь, возможно, мне больше не представится случая надеть его. И там будет шампанское, и фотографы, и сумочки с подарками, с маленькими бутылочками водки и плюшевыми игрушками.

Но что хорошего выйдет из этого в будущем? Что значит один блестящий, даже ослепительный вечер, когда впереди у меня блестящая карьера?

— Ты точно не пойдешь? — подстрекает меня Лори. — Абсолютно уверена?

— Да, — бормочу я. — Уверена.

Закончив разговор с Лори, сую ручку в рот и задумываюсь.

Мне казалось, будто я испытала облегчение, поняв, что звонит не Джейк. Но черт побери, почему он не звонит?

Раскрываю на первой странице Инструкцию по использованию и эксплуатации и пытаюсь сосредоточиться, прогнать назойливые мысли о Джейке. Довольно долго мои интересы были отодвинуты в сторону, смыты в канализацию, беспомощно трепыхались, как белье под порывами безжалостного ветра. Но отныне я вспомнила о них и готова разобраться с ними. И на всякую ерунду у меня больше нет времени. У меня есть работа, отличная работа, которая будет доставлять мне удовольствие. Мысли о парнях, особенно о парнях с очаровательными, обходительными и красивыми бывшими подружками, стали бы колоссальной тратой времени и энергии.

Выделяю маркером предложение, которое даже не потрудилась прочитать, и понятия не имею, о чем оно. К концу вечера три брошюры на моей кровати украшены ядовито-желтыми пометками. Желтые полоски покрывают мои руки и бедра, а одна даже пересекает лоб, и вот этого я никак не могу объяснить.

В восемь утра, задолго до того, как откроются двери агентства, я сижу в кафе на другой стороне улицы и курю третью за утро сигарету. На коленях у меня раскрыт справочник «Сотрудники агентства в Нью-Йорке», покрытый желтыми пометками маркера и пятнами кофе. Когда мне наконец удается вспомнить имя, должность и телефонный номер каждого работающего в офисе на Восточном побережье, заказываю еще кофе и раскрываю справочник о сотрудниках в Лос-Анджелесе. Закрыв ладошкой первую страницу, проверяю на память имена сотрудников на Западном побережье.

В 8.45 прикладываю пластиковую карточку к двери и вхожу в пустынный офис. Через несколько минут прогулки на цыпочках по темным гулким коридорам нахожу буфетную. Вытаскиваю с верхней полки банку колумбийского кофе, споласкиваю кофейник и начинаю читать инструкции.

Марианна Лангольд появляется ровно в девять.

— Доброе утро, Сара, — щебечет она.

— Доброе утро, мисс Лангольд. — Поднимаюсь.

— Сара, прошу вас. Называйте меня Марианна. Когда я слышу «мисс Лангольд», я чувствую себя школьной учительницей.

Она проходит в свой кабинет, я следую за ней, держа блокнот в одной руке, ручку — в другой.

— Я хотела узнать, какой кофе вы любите, — спрашиваю с порога.

— О! — Марианна бросает на стол свежий номер «Нью-Йорк таймс». — Вы не обязаны подавать мне кофе.

— Я только что приготовила свежий и хотела сама выпить чашечку. Уверены, что не хотите?

— Хм. — Она усаживается за стол. — Черный с заменителем сахара, если можно.

Выскакиваю из кабинета, на ходу отмечая в блокноте «черный с заменителем».

Возвращаюсь с двумя большими кружками и осторожно ставлю одну перед ней.

— Мм, очень вкусно, — говорит Марианна, облизнув губы.

Осознаю, что все это время не дышала. И делаю глубокий выдох.

— Вот. — Марианна указывает на стопку бумаг на краю стола. — Не сделаете ли мне две копии этого?

— Конечно. — Подхватываю бумаги, сую их под мышку.

За последние десять минут офис наполнился жизнью. Мерный шум разросся до пика. Это напоминает звук двигателя автомобиля, когда вы заводите его зимой — жмете на акселератор и ждете, пока он разогреется. Это урчание постепенно переходит в рев. Каблучки все быстрее цокают по плиткам пола. Телефонные трели все более настойчивы.

В этих кремовых стенах и белых столах нет ничего зловещего или угрожающего. Скорее есть даже нечто теплое и гостеприимное, а в этом бодрящем лимонном запахе — нечто волнующее. Иду по длинному проходу, и это пробуждает захватывающие, хотя и противоречивые воспоминания. Вспоминаю ужас своего первого дня в подготовительном классе, любопытство в начальной школе, волнение при первой встрече со свободой в колледже. И если бы я была так же молода, как тогда (так же молода, как я сообщила в своем резюме), возможно, испытывала бы чуть больше волнения и восторга. Я бы ухватила поводья, сунула ноги в стремена, взмахнула над головой шляпой и воскликнула: «Йо-хо-о!» Но этот конь уже сбрасывал меня прежде. И у меня есть царапины. Так что на этот раз я буду действовать осмотрительно.

Заворачиваю за угол. Безупречно одетые и безукоризненно причесанные ассистенты толпятся неподалеку от буфетной — все в очереди к копировальной машине.

— О нет! — вырывается у меня.

Молоденькая темноволосая девушка передо мной оборачивается и поправляет пальчиком очки.

— Машина сломалась, — сообщает она. — Сэм Ларсон только что звонил в технический отдел. Они обещали быть здесь через тридцать минут.

— А что случилось?

Она пожимает плечами, и очки снова падают на нос.

— Думаю, бумагу зажевало.

Тяжело вздохнув, пробираюсь сквозь толпу.

— Извините, — бормочу я перепутанным ассистентам.

— Она сломалась! — восклицает мужской голос.

Не обращая на него внимания, кладу свои бумаги на крышку аппарата и закатываю рукава. Рукава, между прочим, пиджака от Ральфа Лорена, который я одолжила у Аманды. Веская причина, чтобы быть особенно аккуратной с чернилами для картриджа.

Снимаю несколько крышек, открываю несколько заслонок и наконец вижу лист бумаги, намотавшийся на цилиндр с надписью «Осторожно: горячо!» Тихонько пальцем подцепляю виновника поломки.

Ставлю все на место, закрываю. Машина издает утробный вздох и зажигает ряд желтых огоньков.

— Я только проверю, — бросаю через плечо ассистентам, взирающим на все широко раскрытыми глазами. Ни один не посмел возразить мне. Закладываю свои бумаги и нажимаю: «Копировать». Машина одобрительно выплевывает образцово выполненные копии.

— Работает! — вопит кто-то.

Хор восторженных воплей! Я не удивилась бы, если бы меня подхватили на руки и торжественно вынесли в коридор. Я достигла успеха, я победительница, приветствуемая дюжиной новых друзей.

Тогда почему в душе у меня по-прежнему неуютно?

Забираю свои бумаги и прохожу сквозь море протянутых рук. Некоторые пожимаю, тут же забывая имена и, кажется, даже не называя свое. В течение многих месяцев я привыкла быть никем. Я научилась жить в состоянии проигрыша, провала, сознавая свою никчемность. Нелегко вот так запросто войти в офис, надеть эту одежду и притворяться, что ты одна из Работающих Счастливчиков. Может, я скептически настроена, несколько подозрительна, но все равно чувствую себя неловко.

Все утро прячусь за экраном компьютера, укрывшись в пещерке своего рабочего места. Обращаю внимание только на то, что возникает передо мной на экране и прислушиваюсь лишь к тому, что звучит в трубке телефона. В таком предельно сосредоточенном состоянии чувствую себя значительно лучше.

Быстрый прогресс в овладении искусством телефонных переговоров не опьяняет меня. Больше часа (максимум два) уходит на создание базы данных; она станет основой для регистрации входящих и исходящих звонков. Большинство звонивших известны мне по справочникам Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. Слыша незнакомое имя, прошу произнести его по буквам, а потом записываю номер телефона собеседника.