Навсегда разделенные (ЛП)

— Оно значит всё!

— Послушай меня. Оно ничего не значит. Неужели ты думаешь, что десять минут, проведенных с Беном в комнате для заключения браков, определяет то, что вы значили друг для друга? Нет, не определяет. Ты это определяешь сама. Твои чувства это определяют. Ты любила его. Он любил тебя. Вы доверились друг другу. Вот что ты потеряла. И неважно, кем Бен при этом звался: твоим мужем или бойфрендом. Ты потеряла любимого человека. Потеряла будущее, которое должно было у тебя быть.

— Да, — соглашаюсь я.

— Я была со Стивеном тридцать пять лет, прежде чем его потеряла. Думаешь, у меня больше прав на то, чтобы испытывать боль от этой потери?

Мой ответ — «да». Я действительно так считаю. И меня это страшно пугает. Я чувствую себя незрелой девчонкой, какой-то притворщицей.

— Не знаю, — отвечаю я.

— А я знаю. И это не так. Любовь — это любовь. Ее потерю ты переживаешь как самую дерьмовую катастрофу в мире.

Я киваю.

— Потеряв Стивена, я потеряла не только любовь, но и человека, к которому была сильно привязана. У тебя не было столько времени, сколько было у меня, чтобы привязаться к любимому мужчине. Но привязанность и любовь — две совершенно разные вещи. Мое сердце было разбито, и я не понимала, как существовать без Стивена. Я не помнила саму себя, ту, какой я была до него. Но ты… ты жила с Беном только последний год. Ты можешь вспомнить, как жить без него. Ты можешь сделать это быстрее меня. Но любовь… боль от ее потери никогда не пройдет. Она навсегда поселится в твоем сердце. И со временем лишь слегка утихнет.

— Просто я была с ним так мало времени. — Мне так тяжело об этом говорить. Тяжело, потому что я усиленно стараюсь не опускаться до самобичевания, а заводить об этом разговор — всё равно что открыть дверь в шкафчик с запертой жалостью к себе и вывалить ее наружу. — Недостаточно времени. — Мой голос надламывается, губы дрожат. — Шесть месяцев! Это всё, что у нас было. — У меня сжимается горло. — А его женой я была всего девять дней, — всхлипываю я. — Девять дней — это мало. Этого недостаточно.

Сьюзен придвигается и берет меня за руку. Убирает назад мои волосы и смотрит мне в глаза.

— Милая моя, поверь, когда любишь кого-то так сильно, никакого времени не будет достаточно. Даже тридцати лет.

Она, конечно, права. Проведи я с Беном вместе десяток лет, разве я сидела бы тут и говорила: «Всё нормально, ведь мы с ним были достаточно долго»? Нет. С ним бы мне никакого времени не хватило.

— Мне страшно, — признаюсь я. — Я боюсь того, что мне придется жить дальше и что я встречу другого мужчину, с которым проведу всю свою оставшуюся жизнь, и что тогда Бен просто останется… — у меня снова надламывается голос, — просто останется моим первым мужем. Я этого не хочу.

Сьюзен кивает.

— Знаешь, ты совершенно в другом положении, нежели я, а я порой об этом забываю. Никто не корил меня за то, что после Стивена я забыла о своей личной жизни. Меня понимали. Все знали, что я никогда снова не пойду на свидание. Знали, что у меня была одна-единственная настоящая любовь и другую я искать не буду. Но ты… ты встретишь новую любовь. И я не представляю, как бы ощущала себя на твоем месте, понимая это и заранее считая себя предательницей.

— Это и есть предательство. Я всё сейчас ощущаю предательством. У меня был потрясающий мужчина… я не могу просто взять и позабыть о нем, повстречав другого человека.

— Я понимаю тебя, Элси. Но тебе придется одновременно и забыть его, и помнить о нем. Сохрани его в своем сердце и воспоминаниях, но не забывай жить своей жизнью. Ты не можешь жить моим сыном. Не можешь.

Я качаю головой.

— Если я не могу жить ради него, то не знаю, ради чего мне еще жить.

— Ради себя. Ты должна жить ради себя самой. Это же твоя жизнь, — улыбается она. — Я понимаю, девять дней — это мало. Полгода — это мало. Но поверь, если ты продолжишь жить, еще раз выйдешь замуж, нарожаешь детишек, будешь обожать свою семью и не представлять себе жизни без нее, то это не будет означать, что ты потеряла Бена. Эти девять дней, эти полгода — уже часть твоей жизни, часть тебя самой. Их может быть недостаточно для тебя, но их достаточно для того, чтобы изменить тебя. Я потеряла сына, любив его двадцать семь лет. Меня мучает бесконечная, жестокая, выедающая душу боль. Ты считаешь, что я не заслуживаю горевать так же сильно, как тот, кто потерял сына, которому было сорок? Жизнь сына, оборвавшаяся в двадцать семь лет — слишком коротка для матери. Но то, что она коротка, не значит, что ее не было вовсе. Она просто была коротка. Вот и всё. Прости себя, Элси. Не ты виновата в том, что твой брак продлился всего девять дней. И его короткий срок уж точно не показатель того, как сильно ты любила Бена.

Я не знаю, что сказать в ответ на эти слова. Мне ужасно хочется собрать их как кусочки паззла и закрыть ими дыру в своем сердце. Мне хочется записать эти слова на кусочках бумаги и проглотить, сделав частью себя. Может, тогда я осмелюсь в них поверить.

Из-за того, что я долго ничего не говорю, мы погружаемся в молчание. Я внутренне расслабляюсь, и слезы высыхают на моих щеках.

— Тебя уволили? — мягко спрашивает Сьюзен.

— Нет. Но, наверное, попросят взять отпуск.

Она, кажется, рада это слышать, как будто сказанное мной соответствует ее замыслам.

— Тогда погости у меня в Ньюпорте.

— Что?

— Тебя нужно вытащить из этого дома. Из Лос-Анджелеса. Тебе нужно сменить обстановку на пару-тройку недель.

— Оу…

— Я уже несколько дней подумываю над этим, и сегодняшнее происшествие — знак того, что я права. Тебе нужно спокойно посидеть и пожалеть себя, избавиться от обуревающих тебя чувств, чтобы потом начать жить заново. Я могу помочь тебе. Позволь мне помочь тебе.

Я пытаюсь придумать разумную причину для отказа, но… таковой не нахожу.

МАЙ

— Раньше я любил ездить домой, а сейчас — не очень, — признался мне Бен.

Мы шли по набережной Венис-Бич. Мне захотелось прогуляться по песку, а Бену всегда нравилось разглядывать отдыхающих в Венеции [23] людей. Я предпочитала тихие и романтические пляжи Малибу, Бен же обожал глазеть на всяких чудиков, расположившихся на тротуарах.

— Почему? — удивилась я. — Ты вроде говорил, что после ремонта у мамы дома очень хорошо.

— Так и есть. Но он слишком большой. Слишком пустой. Слишком…

— Какой?

— Не знаю. Я словно нахожусь в постоянном напряжении, боясь что-нибудь в нем раскокать. Когда папа был жив, дом был попроще. Папа никогда особо не заботился о всяких украшательствах и ненавидел тратить деньги на такую фигню, как хрустальные вазы.

— У твоей мамы много хрустальных ваз?

— При жизни отца ни одной не было, поэтому она, наверное, так разошлась.

— Ясно. Сейчас она делает всё, что ей хотелось, но не получалось делать, когда он был жив.

— Угу. Хотя скорее так: она покупает всё, что ей хотелось. Потому что не делает она ничего.

— Ну… покупать — это уже что-то делать. Может, это ей помогает. А еще… — Я заколебалась, не зная, стоит ли это говорить, а потом всё же решилась: — Может, она так себя ведет по той же причине, почему и ты себя так ведешь? Не рассказываешь ей о нас.

Бен взглянул на меня.

— Я не делаю этого, потому что… — Он умолк, не найдя слов, чтобы закончить начатое. — Может быть, — признал он. — Я обязательно расскажу ей о нас. Похоже, подходящий момент никогда не наступит, и получается, что сейчас я ей откровенно лгу. Раньше между нами не было определенности, но теперь я переехал к тебе и мы живем вместе. — Он расстроенно вздохнул, совсем пав духом: — Я давно уже лгу ей.

Может, я должна была тут же заставить его позвонить маме. Может, должна была поддакнуть, что он лжет. Но я не хотела, чтобы он расстраивался. Чтобы он страдал от разочарования в себе.

— Ты не лжешь, — сказала я. — Ты медлишь. Но теперь ты осознал, что на самом деле должен ей о нас рассказать, и скоро сделаешь это, — продолжила я, как ни в чем ни бывало.