Убийственные болоньезе

Тине накладывали грим, когда в ее трейлер заглянул Бернс. Присутствие его на изматывающих съемках не ожидалось, и сердце Тины забилось тревогой: что-то случилось! Собрав волю в кулак, Тина с приветливой улыбкой обратилась к продюсеру:

— Роман Израилевич! Какая приятная неожиданность!

— Рада?

— Как можно сомневаться! По делу или соскучились?

— Соскучился, радость моя! Не сидится и не лежится старому Бернсу, все думаю, как там моя красавица? Не строит ли мне какой-либо каверзы?

— Так хорошо начали Роман Израилевич, и тут же все зачеркнули. Ну, какая каверза?

Работаю и днем и ночью, сами знаете, какой напряженный график. И сцены все практически с моим участием, за небольшим исключением. Кстати, не перебор ли это?

Зритель не заскучает?

— Поверь, золотко, не заскучает, тестовая группа без дела не сидит. Впрочем, я не за тем, — и как по мановению волшебной палочки тон Бернса изменился. — Ты, что же дрянь, любовника себе завела?

— Побойтесь бога Роман Израилевич! — вскочила, едва не налетев на гримера, Тина.

— Боги у нас, золотко, разные. Ты своего бойся. А я уж разберусь.

Бернс ткнул Тину в грудь, и она споткнулась о трюмо, уронив несколько склянок с кремами и косметикой.

— Выйти всем! — рявкнул продюсер.

Гример, зачем-то подняв руки вверх, задом попятилась к двери. Не дожидаясь ее ухода, Бернс притянул Тину за лацканы халата, и гневно спросил:

— Ты зачем к Дурбину ходила?

— Со всем с ума сошел, старый черт, посмей меня только пальцем тронуть! — зашипела Тина и, не удержавшись, плюнула в лицо Бернса.

— С Далакяном шашни завела? — утираясь рукавом, почти спокойно произнес Роман Израилевич.

— Да хоть бы и так!

— То-то он тебе названивает!

— Вы кто? Мой родственник, чтобы я отчитывалась перед вами?

— Постыдилась бы, я ведь тебе в деды гожусь!

— Вы бы вспоминали об этом, когда юбку мне задираете!

— Тиночка, золотко, прости меня старика, совсем с ума меня свела. Последний разум потерял, ночей не сплю, все думаю, с кем моя Тиночка…

— Жизни вы мне не даете Роман Израилевич, извели своей ревностью. Людей перестали бояться. Где это видано, что бы при служащих драться лезли!

— Разве ж это драться? Пожурить…

— Ничего себе, на груди синяк будет. Грим килограммами изводить.

— Золотко…

— При Давидке трусики с меня оборвали, — припоминала обиды Тина — с голою задницей стояла.

— Что, возбудился, подлец? — вскинулся Бернс.

— Он же вам как сын, Роман Израилевич!

— Золотко…

— Хватит, — отрубила Тина. — Не золотко я вам, а Тина Андреевна. И с вашими домогательствами тоже хватит!

— Как же это?

— А вот так! Куда хотите, с этим… — Тина ткнула пальцем в направлении Бернсовых брюк, — туда и идите.

— Значит, Далакян…

— Хоть черт с рогами, только бы не вы.

— Ладно. Вспомнишь, да поздно будет.

— Ох, и застращали вы меня… — с иронией сказала Тина.

Бернс выскочил из Тининого трейлера, и еще долго слышался его гневный голос, разносящийся по территории бывшей резиденции заводчика Альметева.

На ужине, устроенном для съемочной группы рядом с Бернсом сидела прекрасная Элен Безухова, в миру — Любочка Егорова. Новая фаворитка была преисполнена важности, ее шаловливые ручки, то сновали, подкладывая в тарелку продюсера самые лакомые кусочки, то совершали какие-то «таинственные» действия под скатертью, которым был накрыт длинный деревянный стол. Тина сидела напротив и мечтала об окончании ужина. Давид не приближался к опальной актрисе, боясь навлечь гнев на и так угнетенную еще одним унижением Тину. По распоряжению Бернса Тина переехала из комфортабельного трейлера в общий вагончик. Там было тесно, хотя актеры и считались сплоченной братией, но все-таки нашлись некоторые, нашедшие в Тинкином падении пищу для язвительных шуток. На самые грубые подначки уставшая Тина думала: «Глупо, очень глупо». А если завтра ей взбредет в голову помириться с Бернсом? Тина ругала себя за несдержанность, но мириться не хотелось. От последнего шага ее удерживала месть. Перед сном, Тина посетила общий душ.

Деревянная кабина с металлической бочкой наверху, небольшой предбанник, где по окончании процедуры омовения ее поджидал Бернс.

— Ну, как на новом месте? — ухмыльнувшись, спросил он.

— Приснится жених невесте, — ответила Тина.

— Мы с Любовью завтра уезжаем, — объявил он. — На Лазурный берег.

— Скатертью дорожка, — напутствовала Тина.

— Дура ты, Тина, — покачал головой Бернс, приглаживая рукой остатки волос.

— Отчего же? — возразила она, набрасывая на плечо влажное полотенце. — Все равно бы меня в Ниццу не повезли, работать надо, съемки в самом разгаре. А Любочка, у нее сцен мало, может себе позволить и Ниццу.

— Ничего, приедем, многое изменится, — пообещал продюсер.

— Ну, дай вам бог, — сказала Тина и вышла из душевой.

— Тебе не пожелаю! — крикнул ей вслед Роман Израилевич.

Давид нашел возможность поговорить с Тиной, когда Бернс действительно покинул лагерь. Она жила в вагончике, несмотря на то, что ее трейлер пустовал. Съемки продолжались с утра до вечера, и Давид, отсутствующий целый день, вечером предложил Тине пройтись. Что бы не вызвать кривотолков, прогуливались они на виду у всех. Давид шел рядом с Тиной, вокруг буйствовала ранняя и удивительно теплая для севера осень. Кусты и деревья, одичавшие за время перестройки, поражали своими красками от бордовых, золотистых и нежно зеленых. Быстро темнело.

Давид предложил Тине свою куртку.

— Ты единственный человек, который должен принять империю Бернса, — внушала Давиду Тина, — других родственников нет. Твоя мать и Сара Абрамовна не в счет.

Брат уже десять лет как умер. Бернс злопамятен. Может отказать все дело кому-либо из дальних, надо постараться не сделать ошибок. Лучше не подходи ко мне, — заключила она.

— Тина, Бернс просил меня сблизиться с тобой, — признался Давид. — Сама понимаешь, что это значит.

— Шпионишь? Какая удача. Бернс ценит информаторов.

— Не называй меня так.

— Прости. Ты знаешь, я готова работать, готова переносить трудности, но меня убивает, когда вокруг меня плетутся интриги и шепчутся «доброжелатели».

— Потерпи. Бернс не знает, как тебя вернуть, не потеряв при этом лица. Разрыв произошел практически на людях.

Задевает его самолюбие, подумала Тина, а куда девать свое? Давид беспокоился за нее, он видел, что творится с Тиной и дядей и знал, что это еще не конец.

— Тина, может быть, настало время бросить все? — снова спросил он, желая оградить ее от дальнейших унижений.

— Нет, Давид. Отольются волку овечкины слезы. Я в порядке.

Они подошли к вагончику, на ящике из-под аппаратуры сидели статисты, попивая пиво — единственный напиток, разрешенный после съемок, и то в ограниченных дозах — и с любопытством посматривая на опальную звезду и референта продюсера. Тина вернула Давиду куртку и гордо прошествовала мимо них под несмолкаемый шепоток.

Тине было одиноко, Давид неделю пропадал в городе. Обстановка на натурных съемках стала обыденной, не было главного раздражителя — Бернса. Вечерами Тина гуляла, а когда погода показывала свой осенний своенравный характер, играла в карты с Ванькой Дрябловым.

Иван был обычным пареньком, несмотря на свою грозную фактуру, накачанные мышцы и сломанный нос. Когда-то Ваня был боксером, правда в юниорской группе, с тех пор у него осталась привычка посвящать занятию спортом несколько часов в день, и чуть что лезть в драку. Как только Тина осталась одна, Иван взял ее под свою опеку, трогательно называл ее малышкой, несмотря на то, что Тина была старше.

Как иногда полезно спуститься с небес, думала Тина, не было бы ее разрыва с Бернсом, никогда бы она не узнала широту души Нарьян-Марского дьявола. История киношной карьеры Ивана поражала своей банальностью. Травма. Куда деваться бедному юниору? Начал пьянствовать, вести беспорядочную половую жизнь. Однажды проснулся рядом с такой «синюшкой», что до венерического диспансера бежал бегом.