Полночь в Париже

Судя по всему, здесь будет чудесно.

Она остановила машину у нижней ступеньки и сразу увидела Реми, сидевшего на крыльце. Его голова едва возвышалась над каменной вазой с геранью. В руках он вертел черно-белый футбольный мяч и был так увлечен, что не обратил внимания на появление Кендры. За спиной у него стоял крепкий, угрюмого вида мужчина, который, казалось, видел все.

Кендра дважды погудела и приветливо взмахнула рукой. Реми неторопливо поднялся и стал спускаться по ступенькам. На его личике появилась приветливая улыбка.

— Добро пожаловать, мадемуазель Мартин!

Кендра захлопнула дверцу машины и сжала мальчика в объятиях.

— Спасибо, Реми. Мне здесь так нравится, что я с трудом могу устоять на месте!

Он посмотрел на нее снизу вверх и одобрительно кивнул.

— Я тоже. У меня с этим вечные проблемы очень трудно спокойно стоять на месте. Но я работаю над собой.

— Не перестарайся, пацан. Маленьким мальчикам редко удается устоять на месте, и никто от них этого не ждет.

— Пацан? — переспросил Рене, озадаченно сморщив носик.

— «Пацан» означает «паренек». Так в шутку называют в Америке малышей.

Она любовно хлопнула его по плечу, затем подошла к багажнику с намерением вынуть чемоданы.

— Пацан, — повторил Реми, явно смакуя новое слово, и взял Кендру за руку. — Мадемуазель, вашим багажом займется Люк.

Кендра покосилась на угрюмого стража.

— Нет, мадемуазель, это Жан, мой телохранитель.

Тот соизволил слегка кивнуть в знак приветствия. Под мышкой у него торчал пистолет в кобуре, но он даже не пытался скрыть оружие. Учитывая его мощное сложение, жесткий взгляд, упругую поступь, можно было предположить, что ему уже доводилось применять свои навыки на практике. Кендра растерянно улыбнулась. С одной стороны, было отрадно сознавать, что Реми так хорошо охраняют, но уж очень странным выглядело то, с каким спокойствием мальчик смирился с ужасными событиями, омрачившими его детство.

— А вот и Люк! — сказал Реми.

Из-за угла дома вышел загорелый крепкий старик лет шестидесяти, в синей блузе и берете. Ему недоставало только темного платка на шею и сигареты «Голуаз» во рту — так подумала Кендра, которой очень хотелось достать свой фотоаппарат и немедленно запечатлеть эту живописную фигуру. Он почтительно поклонился ей и начал вынимать чемоданы из багажника.

Жан вновь занял позицию на верхней ступеньке крыльца.

Реми, вложив маленькую ладошку в руку Кендры, повел ее в дом.

— Путешествие было приятным, мадемуазель Мартин?

Кендру в очередной раз поразила серьезность его тона и безукоризненность манер. С трудом верилось, что это говорит пятилетний мальчик и что английский для него всего лишь второй язык.

— Послушай, не надо называть меня мадемуазель Мартин. Зови меня Кендра, как делают все мои друзья, о'кей?

Он нерешительно кивнул:

— Но это надо будет объяснить моей няне…

Кендра сжала губы. «Няня» — это, конечно, та самая сухопарая строгая женщина, которую она мельком видела в посольстве.

— Конечно, я ей объясню.

— Очень хорошо. Няня говорит, что американцы слишком фамильярны, но раз мы друзья и раз вы мне разрешаете, то это будет…о'кей! Я буду называть вас Кендра. Мне нравится слово «о'кей», — доверительно сообщил он.

— У нас с тобой будет уйма времени, Реми. Я научу тебя говорить как американцы, а ты поможешь мне с французским произношением.

Кендра на минуту задержалась на крыльце, глядя вдаль: на лужайку, старые деревья вдоль дороги из гравия и парк.

За парком простирались фермерские угодья — ухоженные поля со злаковыми культурами, грушевые сады и ровные грядки сахарной свеклы. На роскошных лугах паслись нормандские коровы, выделяясь отчетливыми белыми, рыжими и кремовыми пятнами на зеленой траве. Некоторые крестьяне уже начали сгребать сено — их стога были цилиндрической формы, а не прямоугольной, как у нее дома. На частично сжатых полях возвышались золотистые снопы пшеницы. Тонкие жерди были подставлены под ветки яблонь, сгибавшиеся под тяжестью уже почти созревших, темно-красных плодов. Воздух, напоенный запахами земли и трав, имел легкий привкус соли.

— Мадемуазель Мартин?

Кендра обернулась и увидела ту самую суровую даму, с которой встречалась в кабинете посла. Чуть сзади держалась женщина постарше в аккуратном сером платье.

— Я мадам Алар, няня Реми. Вы, возможно, помните меня?

Она с холодной вежливостью пожала Кендре руку.

— Конечно, я помню вас, мадам Алар, — ответила Кендра.

Мадам Алар сделала жест в сторону стоявшей сзади женщины.

— Это мадам Дюшен, экономка. С мадемуазель Леон, второй няней, вы познакомитесь завтра, когда она придет сменить меня.

— Я очень рада, мадам Дюшен.

Кендра, с трудом скрыв изумление, пожала руку экономке. Двеняни? Для одного маленького мальчика?

— Я тоже очень рада познакомиться с вами. Кстати, вы можете говорить по-английски, если, конечно, не хотите усовершенствоваться во французском. Большая часть слуг говорит на двух языках, — добавила экономка с приветливой улыбкой.

Поскольку жители обеих стран могли постоянно сообщаться через узкий пролив, не было ничего удивительного в том, что здешние французы свободно изъяснялись по-английски. Однако Кендра не думала об этом раньше и испытала невероятное облегчение. Какое счастье, что она не будет зависеть от своего французского, прямо скажем, далекого от совершенства. Реми вновь взял ее за руку, когда они вошли в дом через массивные резные двери. Телохранитель Жан неотступной безмолвной тенью следовал за ними.

Уже на пороге виллы Кендра застыла в благоговейном удивлении.

Глазам ее предстала огромная ротонда высотой в четыре этажа, прикрытая сверху куполом. Потолок ротонды был выкрашен в небесный цвет и расписан облаками, такими белыми и пушистыми, что они казались настоящими. Стены и пол были сделаны из блестящего полированного фиолетово-красного порфира с вкраплениями розового и белого полевого шпата. Огромный канделябр с тремя ответвлениями, шириной в шесть футов, самое малое, был усеян бесчисленными хрустальными слезинками, блестевшими даже сейчас, когда люстра не была включена, и Кендра легко представила себе, каким ослепительным светом бывает залит этот зал.

В двенадцати фигурных нишах стояли фарфоровые вазы — голубые, темно-розовые, бирюзовые, лимонно-желтые и цвета морской волны. На всех вазах были изображены буколические картинки: красавицы в костюмах восемнадцатого века резвились с кавалерами в напудренных париках. Всмотревшись внимательнее, Кендра обнаружила, что фоном всюду служит изображение виллы Буркелей во всех ее деталях. Это, несомненно, был севрский фарфор, и у Кендры перехватило дыхание примысли, что даже в Лувре она не видела двенадцать таких ваз разом, да и были они, пожалуй, поменьше — высотой не в три фута, и стоять могли где угодно, тогда как эти были явно предназначены для ротонды Буркелей.

Между нишами с вазами были расставлены резные сундуки старинной работы, высокие столики с перламутровой инкрустацией и шесть кресел эпохи Людовика XV — как догадалась Кендра, подлинные.

В самом конце ротонды находилась белая мраморная лестница с тяжелыми бронзовыми перилами. За лестницей была стена из стекла высотой в двадцать футов — через нее проникал солнечный свет, заливавший всю комнату. Бело-золотые двери вели в другие бесчисленные покои, и Кендра с трудом подавила желание немедленно обследовать всю виллу целиком.

Мадам Дюшен заговорила, и Кендра повернулась к ней, неохотно оторвав взгляд от сокровищ ротонды.

— Мои господа просили меня заверить вас в том, что вам будет оказан самый теплый прием. Они хотят, чтобы вы чувствовали себя как дома все время вашего пребывания здесь. Вы можете пользоваться бассейном, теннисными кортами, лодкой, водным велосипедом и, само собой разумеется, частным пляжем.

— Спасибо, это просто потрясающе.

— Месье Лоран отдал распоряжение конюху подобрать для вас подходящую лошадку, если вам захочется покататься верхом. Если у вас возникнут какие-нибудь желания, вам нужно только сказать об этом.