Стервятница (СИ)

Из задумчивости ее вывело маленькое происшествие. Вдогонку велосипедистам бросился бульдог, сорвавшийся с поводка хозяйки.

— Пупсик! Пупсик! — пискляво взвизгнула дамочка.

Собака пыталась ухватить Монику за ногу, издавая булькающий, захлебывающийся лай. Вот он, острый миг наслаждения опасностью, прогоняющий горькие мысли! Моника даже замедлила движение, давая псу шанс укусить ее. Возможно, испытав физическую боль, она избавится от боли душевной. Теперь его короткие лапы не мешали догнать ее. Слюнявая, зловонная пасть с каждой секундой приближалась. Воздух вокруг будто накалился из-за горячего, тяжелого дыхания, вырывающегося изо рта маленького чудовища. Еще медленнее… Налитые кровью жадные глазки не отрывались от ее голени. Тупое желание рвать, вгрызаясь в мягкую плоть, владело глупой псиной. Издав голодный рык, Пупсик повис на кружевах края юбки и тут же превратил их в изуродованные лохмотья. Моника затаила дыхание. Медленнее…

Фред, испугавшись ее безрассудности, бросил велосипед и бежал к ней, крича что-то… До Пупсика наконец дошло, что ему позволяют еще один прыжок. Повиснув в воздухе, он лязгнул зубами… Моника остановилась. Каблук с железной набойкой врезался во влажный нос бульдога. Его визг и замутненный взгляд Моника восприняла как должное.

— Кобель… — презрительно прошептала она.

Фред в недоумении уставился на неподвижное тело собаки, ее морда была покрыта слюной, а желтые зубы казались зловещими.

— Пупсик! — дамочка издала отчаянный вопль.

— Пора удирать, — хладнокровно заметила Моника. И на осуждающий взгляд Фреда, известного любителя флоры и фауны, с вызовом ответила: — Мы были на равных.

На повороте она все же обернулась: бульдог, пошатываясь и поскуливая, пытался встать с тротуара. Моника облегченно вздохнула и понеслась вперед.

Глава 3

Выложенная плиткой тропинка вела от ограды к неприметному дому, но обычному лишь внешне. Жилище профессора истории Каттнера было полно сюрпризов. На пронзительный звук электрического звонка домоправительница тут же отворила. Национальность ее трудно было определить с первого взгляда. Молчаливо, подобно тени, она следовала за вами в прихожую. И вы забывали о ее присутствии, попадая в окружение странных статуй с мордами зверей, из тесного кольца которых хотелось быстрее вырваться.

Ступеньки деревянной лестницы тоскливо поскрипывали, а взгляд то и дело натыкался на серые фотографии в рамках: загорелый мужчина с седой бородкой и в пробковом шлеме появлялся на каждом снимке — на фоне пирамид, у громадных лап сфинкса, рядом с саркофагом. Семейные фотографии, если они и были, пылились, запертые в шкафу. Для впервые попадающего сюда все казалось чудом: старинные монеты и вазы, изъеденные ржавчиной украшения, папирусные свитки. Редкие обломки древнего мира… Фреда и Монику, поднимающихся в свои комнаты, коллекционирование «египетского барахла» не волновало. Для них предметы гордости археолога являлись повседневным атрибутом тщеславия их отца и скуки, скуки, вечной скуки.

Оказавшись у себя, Моника достала из шкафа купальный костюм и сунула его в хрустальный графин с водой. Отжав намокшую ткань, она небрежно оставила купальник на стуле для Клеопатры, как они с Фредом в шутку называли египтянку-домоправительницу, отличающуюся исключительным уродством. Подобные «вещ. доки» стали необходимым атрибутом их жизни. В дневнике Моника оставила запись: «17.09.13. Бассейн Патрика — чудо», как напоминание себе самой, отчет для любопытных взглядов.

В столовой ждали отец и мать. Оформленная под египетский склеп, со стилизованными письменами на стенах, изображением богов с головами шакалов и птиц, столовая вызывала насмешку у детей профессора Каттнера. Фред поморщился, заметив блюда на столе.

— Пора бы научить Клеопатру готовить что-нибудь из австрийской кухни. Я соскучился по «мясу по-кайзерски», — он обернулся к смуглой домоправительнице и с улыбкой объяснил чужестранке: — Это копченые поросячьи ребрышки. История блюда весьма занятна: новорожденного принца, который появился на свет недоношенным, положили в выпотрошенную грудную клетку только что забитой молодой свиньи. Когда свинья выполнила свою высокую миссию, ею угостили венцев — к их полному восторгу.

Отец осуждающе промолвил:

— Клеопатра не прикоснется к свинине, ведь она мусульманка.

— Придется обедать у Патрика, — весело бросила Моника, ковыряя вилкой в тарелке. Баранина с черносливом пришлась ей явно не по вкусу.

Отец не вспылил, как она ожидала, а безразличным тоном заметил:

— Патрик, говорят, вступил в аристократический клуб…

— Не знаю, как ему удалось! — одобрительно воскликнул Фред.

— Сын банкира, а стал своим человеком в кругу знати, такой расточительной.

— Перестань осуждать его, папа. Что тут плохого? — Фред подозрительно осматривал нарезанный лапшой корень сельдерея, оказавшийся на его вилке.

— Ваш Патрик пристрастился к карточной игре, проматывает деньги на скачках. Его отец, говорят, возмущен!

— Для возмущения нет повода, — возразила Моника. — С карточными долгами Патрик расплачивается сам.

— Интересно, откуда он берет деньги?

Сестра с братом обменялись долгим взглядом.

— Что за друзей вы себе выбираете?! — продолжил гневную тираду отец. — А этот, что обедал у нас… Энрико-итальянец… Ведь его мать — гадалка! Сам он примитив. Что может быть у вас общего?!

— Сейчас и до Германа доберется, — шепнула Моника Фреду.

Отец словно прочёл ее мысли:

— Единственный, кто мне по душе в вашей компании, так это Герман. Он собирается продолжить дело отца, стать лекарем?

— Насколько я знаю, нет. Разве только ему светит будущее патологоанатома.

Моника и Фред расхохотались. Мама решилась сменить тему, спросив, чем дети занимались сегодня. Но отец тут же забрал инициативу:

— Надеюсь, не обучением Моники вождению автомобиля?

— Папа, что ты! После того, как я на машине Патрика врезалась в дерево, он не доверит мне свой «юник», — успокоила его дочь.

— Как вы вообще додумались?! А ты, — накинулся он на Монику, — скоро брюки натянешь?!

Фрау Каттнер неожиданно встала на защиту:

— Ты же знаешь, дорогой, моя подруга баронесса фон Пфайфер тоже в молодости была настоящим сорванцом. И ничего…

Моника сжала губы. Опять эта незабвенная фрау Пфайфер! Лучшая подруга мамы. Любое упоминание о ней раздражало Монику не на шутку. Не забавно ли, что ее при рождении нарекли Моникой — именем маминой подруги? Что ее отправили в тот же самый пансионат для девочек, где в свое время училась та? И теперь мать мечтала выдать ее замуж только за барона, следуя примеру судьбы госпожи Пфайфер. Моника не была просто дочерью, она служила своеобразным орудием мести, прямым доказательством, что фрау Каттнер ничем не хуже баронессы фон Пфайфер. Моника горько усмехнулась. Судьба фрау Пфайфер казалась ей незавидной: пьяница — муж, придурковатый сын, о существовании которого родители предпочитали молчать.

Когда профессор Каттнер пригласил сына в библиотеку, Моника приготовилась описывать достоинства бассейна.

Библиотека представляла собой маленький музей. Множество книг, рукописей оставались незамеченными посетителем, увлеченным обилием экспонатов под стеклом. В глубине комнаты находилось ложе — выгнутая рама с натянутой на нее циновкой из полосок кожи, поверх которой клали матрац. Ножки кровати, выполненные в виде волчьих лап, были продолжением череды стульев, опирающихся на копыта, шкафов, стоящих на лапах львов и так далее. Причуды отца, желающего жить в обстановке фараона.

Фред в молчании опустился в кресло, возвращаясь в привычное состояние внутреннего одиночества. Он мог часами молчать, находя это естественным. Отец же с трудом выносил подобное равнодушие к своей персоне. В кругу знакомых, среди студентов университета, а тем более в собственной семье он желал быть центром вселенной, любым способом добиваясь внимания к высказываемым им идеям, к мучившим его проблемам, к глубоким рассуждениям. Теперь его коробил отсутствующий вид Фреда, погруженного в мир своих мыслей.