Стервятница (СИ)

Голова гудела подобно мотору, виски пронзала короткая боль. Все кончено, ей надо бежать. С самого начала сеньора Леоне советовала ей исчезнуть. Отчаянье… Моника всегда страшилась отчаянья у других, всегда избегала его, отделывалась — деньгами, поддержкой, вниманием, только бы не впитать даже толики его. Она пыталась сохранить в себе жизнь, любовь к жизни и боялась прикасаться к ее жестокой стороне. Может быть, поэтому судьба всегда старалась столкнуть ее с тем, что всегда оставалось для нее за стеной. Отчаянье — каждый день, тупое от боли выражение лиц провожающих покойников, их вой, слезы. Ее будто учили оставаться равнодушной, принимать жестокость мира и отпускать ее без боли.

Моника очнулась, потому что Валентино был рядом.

— Голова… — прошептала она пересохшими губами.

— Пойдем, — он вел ее по коридору к себе. Там, рядом с постелью Моника увидела тот самый сейф, который «не разрежешь ни одним инструментом». Под пальцами Вегетарианца, набравшими нужную комбинацию шифра, щелкнул замок, и Валентино достал знакомую черную бутыль. Моника послушно приняла наполненную рюмку и выпила бальзам, отдавшись его целительной силе и зная, что нестерпимая боль уйдет. Но ей хотелось большего — забыться.

— Взгляни, я изменил шифр: теперь на диске для букв буду набирать твое имя — Моника, а цифровой комбинацией будет день нашей встречи — 17, 09, 1913.

Боль отступала, но еще медленными толчками напоминала о себе. Голос Моники звучал глухо:

— Валентино, я прошу откровенности, — на языке еще оставался горьковатый привкус бальзама, и Моника сглотнула эту горечь, — я знаю, что ты не выполнил нашего договора.

Вегетарианец усмехнулся:

— За последние два дня, я вижу, ты многому научилась. От былой наивности не осталось и следа.

— Валентино, я хочу, чтобы ты мне помог уехать из Вены. Купил билеты и дал денег. Я их заслужила. Я продала твой дом.

Его взгляд ужалил ее.

— Нет, я ошибся. Ты осталась той же наивной дурой. Ты права, освобождать Рики я не стану — он не сохранил тайну о смерти Альберто. Я не буду подвергать опасности своих людей ради твоего брата. Но тебя… Тебя я не отпущу!

— Зачем же тебе нужна наивная дура?

— Наивность твоя сейчас пропадет. Ты воспитана преступлением. Может быть, торгуя одеждой мертвецов, ты этого и не осознавала, но это так. И потом твой голос… Твоя страсть врать… Одно путешествие по Египту чего стоит! Это шедевр вранья!

Тот джентльмен, маску которого всегда надевал Валентино, вмиг исчез, представляя взору Моники грубую суть воспитанного на улицах бродяги.

— Ты думаешь, я стремился продать свой дом, испугавшись наговоров мальчишек? Мне надо было посмотреть на тебя в деле. И я доволен: ты неотразима.

— Позволь мне уйти, — в ее спокойном голосе не было мольбы. Моника знала, что уйдет.

— Уйти?! Ты хочешь в тюрьму, к своему братцу? Во всех газетах — твоя фотография, а завтрашние новости будут пестреть описанием твоего мошенничества с домом. Кнаппы даже перескажут газетчикам твою историю про Египет. Как рад будет твой папа!

— Валентино, — девушка странно рассмеялась, — я и правда дура. Я знаю, что ты обманул этих добрых толстяков, но в чем состоял обман?

— В том, что этот дом не мой! И хозяин, настоящий хозяин возвращается завтра. Он встретит Кнаппов у порога.

— Понятно, — Моника разразилась хохотом, и его нельзя было унять. Забыть, забыть, все забыть! Но как назло, после бальзама ее голова соображала на редкость четко. Его губы поймали ее смеющийся рот, от ее дыхания исходил горький аромат лечебных трав. Моника закрыла глаза, ее желание забыться сейчас исполнят, она лишь шептала: — Дольше, пожалуйста. Надолго… навсегда…

И ее голос заставлял его не торопиться. Медленно он исследовал ее тело, задерживался, отыскав особо чувствительную к ласкам зону, и только изучив каждую клеточку, плавно вошел в нее… Валентино вдруг замер и прорычал, терзая ее быстрее, с силой:

— Кто был с тобой?! Рики? Или этот тощий заморыш-банкир?! Кто? Говори, отвечай мне. Кто из них?

Валентино был зол, она обманула его. Он долго мечтал попробовать такую, из другого мира. Но этот образ, взлелеянный его фантазией, включал не только образованность и манеры, но и чистоту, ту самую береженую девственность. И она позволила кому-то из этих глупых детей дотронуться до себя! Шлюха.

Монику обрадовала его злость, она поняла причину, почему он так деликатно оставил ее в прошлый раз — готовил.

— Ты не заслужил быть первым. Наивный дурак! — Моника со смехом приняла бессильную пощечину, и когда он снова рванулся губами к ее сладкому рту, больно укусила. Все было похоже на драку, от былой нежности не осталось и следа, ласки отзывались мукой, вкус крови вызывал удовлетворение, признание в ненависти возбуждало.

Пробуждение оказалось тяжелым, ощущение разбитости испытывала каждая клеточка измученного тела. Щурясь от утреннего света, Валентино попытался подняться. Он не сразу вспомнил о ней — только при наборе дрожащей рукой нового шифра. Его состояние походило на похмелье, он хотел излечиться горечью бальзама. Тяжелая дверца открылась — пусто. Валентино еще больше ссутулился, медленно прошел в ванную, где в зеркальном простенке встретил свое отражение: запекшаяся на губе кровь, царапины на смуглой груди, укусы.

— Наивный дурак! — процедил он тому, в зеркале.

Глава 8

Моника прислонила к стволу две драгоценные бутыли и попыталась дотянуться до нижней ветви — ей пришлось прыгнуть, чтобы ухватиться. Она вспомнила ловкие движения Фреда и нащупала в темноте нужный сук. Пусть медленно, но она продвигалась все выше. Балкон Стеф почти рядом… Надо только дотянуться. Осторожно держась за ветку, перелезть. Моника перевела дух. Выбраться из дома Валентино, пешком преодолеть несколько кварталов, влезть на дерево и не почувствовать усталости! Все дело в бальзаме, Моника позволила себе небывалую дерзость — допила начатую бутыль до конца. Теперь все ее богатство составлял литр настоя, запечатанный в двух черных сосудах.

У Стефании можно было чем-нибудь разжиться. Гостья бесшумно вошла внутрь. Включила ночник под терракотовым абажуром. Стеф не ночевала здесь, все напоминало ей о свиданиях с Фредом. Свое горе она переживала в доме у тетки, куда Моника накануне звонила ей.

Девушка уверенно опустошила шкаф, складывая понравившуюся одежду в чемодан. Залезла в шкатулку, но денег там не обнаружила, лишь драгоценные побрякушки да расписку о закладе в ломбард рубинового браслета. Милая Стеф, лишь она не лгала! Моника вскрыла ящичек секретера и достала паспорт Стеф, он поможет ей пересечь границу. Переодевшись, она написала несколько строк на клочке бумаги и вложила его в томик Уэлса, что лежал на подушке. «Прошу тебя, молчи обо всем. Твоя М.»

На востоке занимался нежный рассвет, когда Моника сбросила тяжелый чемодан вниз, перелезла чугунную решетку балкона и спустилась по ветвям.

Сторож на стоянке узнал ее, услужливо проводил к автомобилю. Она открыла капот желтого «пежо» и достала синие очки Фреда.

— Вы купите у меня «беби» за триста шиллингов?

— Фройляйн, вы сошли с ума! — от его дыхания исходил запах дешевого табака. — Этот автомобиль стоит тысячи! Он же совсем новый. Сто семьдесят пять лошадиных сил!

— Я знаю все характеристики «беби» наизусть. Она выиграла гонки в Дьеппе.

— И за триста шиллингов? — недоуменно промямлил сторож.

— Я хочу продать ее вам. И знаю, что больше трехсот у вас нет.

— Если господин Фред узнает…

Моника благодарно взглянула в его открытое лицо с сетью морщин.

— Он не рассердится, уверяю вас. Так нужно.

— Ну, хорошо. Благодарю вас, фройляйн, — сторож поклонился и побежал к своей каморке. Моника молча двинулась за ним и ступила на порог. Старик протягивал ей деньги. Мелкие мятые купюры вперемежку с мелочью. — Здесь больше трехсот. Здесь триста восемьдесят два, — он волновался, испарина выступила на лбу.